Неточные совпадения
Смотрел бригадир с своего крылечка
на это глуповское «бунтовское неистовство» и думал: «Вот бы теперь горошком — раз-раз-раз — и
се не бе!!» [«И
се не бе» (церковно-славянск.) — «и этого не стало», «и этого не было».]
— Да вот
посмотрите на лето. Отличится. Вы гляньте-ка, где я
сеял прошлую весну. Как рассадил! Ведь я, Константин Дмитрич, кажется, вот как отцу родному стараюсь. Я и сам не люблю дурно делать и другим не велю. Хозяину хорошо, и нам хорошо. Как глянешь вон, — сказал Василий, указывая
на поле, — сердце радуется.
Стали мы болтать о том, о
сем… Вдруг,
смотрю, Казбич вздрогнул, переменился в лице — и к окну; но окно, к несчастию, выходило
на задворье.
— Невыгодно! да через три года я буду получать двадцать тысяч годового дохода с этого именья. Вот оно как невыгодно! В пятнадцати верстах. Безделица! А земля-то какова? разглядите землю! Всё поемные места. Да я засею льну, да тысяч
на пять одного льну отпущу; репой засею —
на репе выручу тысячи четыре. А вон
смотрите — по косогору рожь поднялась; ведь это все падаль. Он хлеба не
сеял — я это знаю. Да этому именью полтораста тысяч, а не сорок.
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор
посмотрел на своего слушателя), ну-с, а
на другой же день, после всех
сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите
на меня, все!
— Как хотите, только я-то вам не товарищ; а мне что! Вот мы сейчас и дома. Скажите, я убежден, вы оттого
на меня
смотрите подозрительно, что я сам был настолько деликатен и до
сих пор не беспокоил вас расспросами… вы понимаете? Вам показалось это дело необыкновенным; бьюсь об заклад, что так! Ну вот и будьте после того деликатным.
—
Посмотрим, к какому разряду млекопитающих принадлежит
сия особа, — говорил
на следующий день Аркадию Базаров, поднимаясь вместе с ним по лестнице гостиницы, в которой остановилась Одинцова. — Чувствует мой нос, что тут что-то неладно.
А теперь, когда Илья Ильич сделался членом ее семейства, она и толчет и
сеет иначе. Свои кружева почти забыла. Начнет шить, усядется покойно, вдруг Обломов кричит Захару, чтоб кофе подавал, — она, в три прыжка, является в кухню и
смотрит во все глаза так, как будто прицеливается во что-нибудь, схватит ложечку, перельет
на свету ложечки три, чтоб узнать, уварился ли, отстоялся ли кофе, не подали бы с гущей,
посмотрит, есть ли пенки в сливках.
Холста нашего
сей год
на ярмарке не будет: сушильню и белильню я запер
на замок и Сычуга приставил денно и ночно
смотреть: он тверезый мужик; да чтобы не стянул чего господского, я
смотрю за ним денно и ночно.
— Нет,
сию минуту. Когда я ворочусь к обеду, чтоб глаза ее
смотрели на меня, как прежде… Слышите?
Я до
сих пор наклонен
смотреть на эту встречу мою с Ламбертом как
на нечто даже пророческое… судя по крайней мере по обстоятельствам и последствиям встречи.
— Ничего я и не говорю про мать, — резко вступился я, — знайте, мама, что я
смотрю на Лизу как
на вторую вас; вы сделали из нее такую же прелесть по доброте и характеру, какою, наверно, были вы сами, и есть теперь, до
сих пор, и будете вечно…
— Послушайте, доктор, ведь я не умру?.. — шептала Зося, не открывая глаз. — Впрочем, все доктора говорят это своим пациентам… Доктор, я была дурная девушка до
сих пор… Я ничего не делала для других… Не дайте мне умереть, и я переменюсь к лучшему. Ах, как мне хочется жить… доктор, доктор!.. Я раньше так легко
смотрела на жизнь и людей… Но жизнь так коротка, — как жизнь поденки.
— Ты это про что? — как-то неопределенно глянул
на него Митя, — ах, ты про суд! Ну, черт! Мы до
сих пор все с тобой о пустяках говорили, вот все про этот суд, а я об самом главном с тобою молчал. Да, завтра суд, только я не про суд сказал, что пропала моя голова. Голова не пропала, а то, что в голове сидело, то пропало. Что ты
на меня с такою критикой в лице
смотришь?
Хозяева и допрежь
сего были посвящены во многие его тайны, потому-то и
смотрели на него как
на своего человека, совсем не гордого барина.
— А вы как изволили
на сей раз пройти, так как ворота здешние уж час как
на щеколду затворены? — спросил он, пристально
смотря на Алешу.
Затем, представив свои соображения, которые я здесь опускаю, он прибавил, что ненормальность эта усматривается, главное, не только из прежних многих поступков подсудимого, но и теперь, в
сию даже минуту, и когда его попросили объяснить, в чем же усматривается теперь, в сию-то минуту, то старик доктор со всею прямотой своего простодушия указал
на то, что подсудимый, войдя в залу, «имел необыкновенный и чудный по обстоятельствам вид, шагал вперед как солдат и держал глаза впереди себя, упираясь, тогда как вернее было ему
смотреть налево, где в публике сидят дамы, ибо он был большой любитель прекрасного пола и должен был очень много думать о том, что теперь о нем скажут дамы», — заключил старичок своим своеобразным языком.
Так и до
сих пор стоит мифологическая богиня, грациозно приподняв одну ножку, над могилой Тихона Ивановича и с истинно помпадурской ужимкой
посматривает на разгуливающих вокруг нее телят и овец, этих неизменных посетителей наших сельских кладбищ.
Началась обедня, домашние певчие пели
на крылосе, Кирила Петрович сам подтягивал, молился, не
смотря ни направо, ни налево, и с гордым смирением поклонился в землю, когда дьякон громогласно упомянул и о зиждителе храма
сего.
Мы до
сих пор
смотрим на европейцев и Европу в том роде, как провинциалы
смотрят на столичных жителей, — с подобострастием и чувством собственной вины, принимая каждую разницу за недостаток, краснея своих особенностей, скрывая их, подчиняясь и подражая.
На вас прямо они не смеют нападать
на сию минуту, но
посмотрите, как они бесцеремонно вас трактуют.
Наступила неловкая пауза, и Стабровский со страхом
посмотрел на дочь. Вот когда началось то, чего он боялся! До
сих пор она принадлежала ему, а теперь…
Иногда он прерывал работу, садился рядом со мною, и мы долго
смотрели в окно, как
сеет дождь
на крыши,
на двор, заросший травою, как беднеют яблони, теряя лист. Говорил Хорошее Дело скупо, но всегда какими-то нужными словами; чаще же, желая обратить
на что-либо мое внимание, он тихонько толкал меня и показывал глазом, подмигивая.
Дядя
смотрел на бабушку прищурясь, как будто она сидела очень далеко, и продолжал настойчиво
сеять невеселые звуки, навязчивые слова.
Как-то, прислуживая за обедом мне и одному чиновнику, он подал что-то не так, как нужно, и чиновник крикнул
на него строго: «Дурак!» Я
посмотрел тогда
на этого безответного старика и, помнится, подумал, что русский интеллигент до
сих пор только и сумел сделать из каторги, что самым пошлым образом свел ее к крепостному праву.
— Девка в
сие время
смотрела на меня, выпяля глаза с удивлением.
— Ну, пожалуйста, не вдавайся в философию! Конечно, так. Кончено, и довольно с нас: в дураках. Я
на это дело, признаюсь тебе, никогда серьезно не могла
смотреть; только «
на всякий случай» взялась за него,
на смешной ее характер рассчитывая, а главное, чтобы тебя потешить; девяносто шансов было, что лопнет. Я даже до
сих пор сама не знаю, чего ты и добивался-то.
Петр Елисеич с каким-то отчаянием
посмотрел на застывшее лицо своего единственного друга и замолчал. До
сих пор он считал его несчастным, а сейчас невольно завидовал этому безумному спокойствию. Сам он так устал и измучился.
До
сих пор еще не основался
на зиму — хожу,
смотрю, и везде не то, чего бы хотелось без больших прихотей: от них я давно отвык, и, верно, не теперь начинать к ним привыкать.
В это время отворилась запертая до
сих пор дверь кабинета, и
на пороге показался высокий рябоватый человек лет около сорока пяти или шести. Он был довольно полон, даже с небольшим брюшком и небольшою лысинкою; небольшие серые глаза его
смотрели очень проницательно и даже немножко хитро, но в них было так много чего-то хорошего, умного, располагающего, что с ним хотелось говорить без всякой хитрости и лукавства.
И когда пришел настоящий час, стало у молодой купецкой дочери, красавицы писаной, сердце болеть и щемить, ровно стало что-нибудь подымать ее, и
смотрит она то и дело
на часы отцовские, аглицкие, немецкие, — а все рано ей пускаться в дальний путь; а сестры с ней разговаривают, о том о
сем расспрашивают, позадерживают; однако сердце ее не вытерпело: простилась дочь меньшая, любимая, красавица писаная, со честным купцом, батюшкой родимыим, приняла от него благословение родительское, простилась с сестрами старшими, любезными, со прислугою верною, челядью дворовою и, не дождавшись единой минуточки до часа урочного, надела золот перстень
на правый мизинец и очутилась во дворце белокаменном, во палатах высокиих зверя лесного, чуда морского, и, дивуючись, что он ее не встречает, закричала она громким голосом: «Где же ты мой добрый господин, мой верный друг?
Ему весело даже было подумать о том, как у начальника губернии вытянется физиономия, когда он будет ему рассказывать, как он произвел следствие; но — увы! — надежда его в этом случае не сбылась: в приемной губернатора он, как водится, застал скучающего адъютанта;
сей молодой офицер пробовал было и газету читать и в окно глядеть, но ничего не помогало, все было скучно! Он начал, наконец, истерически зевать. При появлении Вихрова он
посмотрел на него сонными глазами.
«Мадам, ваш родственник, — и он при этом почему-то лукаво
посмотрел на меня, — ваш родственник написал такую превосходную вещь, что до
сих пор мы и наши друзья в восторге от нее; завтрашний день она выйдет в нашей книжке, но другая его вещь встречает некоторое затруднение, а потому напишите вашему родственнику, чтобы он сам скорее приезжал в Петербург; мы тут лично ничего не можем сделать!» Из этих слов ты поймешь, что сейчас же делать тебе надо: садись в экипаж и скачи в Петербург.
— Можете, — отвечал казначей и
посмотрел на худого монаха. Тот подошел к раке, отпер ее висевшим у него
на поясе ключом и с помощью казначея приподнял крышку, а
сей последний раскрыл немного и самую пелену
на мощах, и Вихров увидел довольно темную и, как ему показалось, не сухую даже грудь человеческую. Трепет объял его; у него едва достало смелости наклониться и прикоснуться губами к священным останкам. За ним приложились и все прочие, и крышка раки снова опустилась и заперлась.
Много прошло уже времени до теперешней минуты, когда я записываю все это прошлое, но до
сих пор с такой тяжелой, пронзительной тоской вспоминается мне это бледное, худенькое личико, эти пронзительные долгие взгляды ее черных глаз, когда, бывало, мы оставались вдвоем, и она
смотрит на меня с своей постели,
смотрит, долго
смотрит, как бы вызывая меня угадать, что у ней
на уме; но видя, что я не угадываю и все в прежнем недоумении, тихо и как будто про себя улыбнется и вдруг ласково протянет мне свою горячую ручку с худенькими, высохшими пальчиками.
Князь, который до
сих пор, как уже упомянул я, ограничивался в сношениях с Николаем Сергеичем одной сухой, деловой перепиской, писал к нему теперь самым подробным, откровенным и дружеским образом о своих семейных обстоятельствах: он жаловался
на своего сына, писал, что сын огорчает его дурным своим поведением; что, конечно,
на шалости такого мальчика нельзя еще
смотреть слишком серьезно (он, видимо, старался оправдать его), но что он решился наказать сына, попугать его, а именно: сослать его
на некоторое время в деревню, под присмотр Ихменева.
Я закрылся газетой (мне казалось, все
на меня
смотрят) и скоро забыл о ресничном волоске, о буравчиках, обо всем: так взволновало меня прочитанное. Одна короткая строчка: «По достоверным сведениям, вновь обнаружены следы до
сих пор неуловимой организации, ставящей себе целью освобождение от благодетельного ига Государства».
Отец опять тяжело вздохнул. Я уже не
смотрел на него, только слышал этот вздох, — тяжелый, прерывистый, долгий… Справился ли он сам с овладевшим им исступлением, или это чувство не получило исхода благодаря последующему неожиданному обстоятельству, я и до
сих пор не знаю. Знаю только, что в эту критическую минуту раздался вдруг за открытым окном резкий голос Тыбурция...
— Вчера… — Лбов вдруг прыснул от смеха. — Вчера, уж во всех ротах кончили занятия, я иду
на квартиру, часов уже восемь, пожалуй, темно совсем.
Смотрю, в одиннадцатой роте сигналы учат. Хором. «На-ве-ди, до гру-ди, по-па-ди!» Я спрашиваю поручика Андрусевича: «Почему это у вас до
сих пор идет такая музыка?» А он говорит: «Это мы, вроде собак,
на луну воем».
Вообще, как я уже сказал выше, Болгария доставила ему неистощимый родник новостей. И до
сих пор он занимается ею с особенной любовью: подыскивает кандидатов
на болгарский престол, разузнает, будет ли оккупация и как
смотрит на этот вопрос австрияк, распространяет вернейшие сведения о путешествии болгарской депутации по Европе, о свиданиях Стоилова с Баттенбергом, и проч., и проч.
Устраивая обеды и вечера, Непомнящий, как я уже сказал выше, прикидывается пресыщенным. Он чаще и чаще повторяет, что все
на свете
сем превратно, все
на свете коловратно; что философия, науки, искусство — все исчерпывается словом: nichts!
Посмотрит на пук ассигнаций, принесенный из конторы, и скажет: nichts! прочитает корректуру газеты и опять скажет: nichts!
«Ох, — думаю себе, — как бы он
на дитя-то как станет
смотреть, то чтобы
на самое
на тебя своим несытым сердцем не глянул! От
сего тогда моей Грушеньке много добра не воспоследует». И в таком размышлении сижу я у Евгеньи Семеновны в детской, где она велела няньке меня чаем поить, а у дверей вдруг слышу звонок, и горничная прибегает очень радостная и говорит нянюшке...
А Иволга, милая моя, иначе
на это
смотрел: то, что я актриса, это именно и возвышало меня в глазах его: два года он о том только и мечтал, чтоб я сделалась его женой, и дядя вот до
сих пор меня бранит, отчего я за него не вышла.
Происходило ли это оттого, что прозаические воспоминания детства — линейка, простыня, капризничанье — были еще слишком свежи в памяти, или от отвращения, которое имеют очень молодые люди ко всему домашнему, или от общей людской слабости, встречая
на первом пути хорошее и прекрасное, обходить его, говоря себе: «Э! еще такого я много встречу в жизни», — но только Володя еще до
сих пор не
смотрел на Катеньку, как
на женщину.
Раз я страстно влюбился в очень полную даму, которая ездила при мне в манеже Фрейтага, вследствие чего каждый вторник и пятницу — дни, в которые она ездила, — я приходил в манеж
смотреть на нее, но всякий раз так боялся, что она меня увидит, и потому так далеко всегда становился от нее и бежал так скоро с того места, где она должна была пройти, так небрежно отворачивался, когда она взглядывала в мою сторону, что я даже не рассмотрел хорошенько ее лица и до
сих пор не знаю, была ли она точно хороша собой или нет.
— Это письмо я получила вчера, — покраснев и торопясь стала объяснять нам Лиза, — я тотчас же и сама поняла, что от какого-нибудь глупца; и до
сих пор еще не показала maman, чтобы не расстроить ее еще более. Но если он будет опять продолжать, то я не знаю, как сделать. Маврикий Николаевич хочет сходить запретить ему. Так как я
на вас
смотрела как
на сотрудника, — обратилась она к Шатову, — и так как вы там живете, то я и хотела вас расспросить, чтобы судить, чего еще от него ожидать можно.
— Да, — подтвердил и управляющий, — ни один еще министр, как нынешний, не позволял себе писать такие бумаги князю!..
Смотрите, — присовокупил он, показывая
на несколько строчек министерской бумаги, в которых значилось: «Находя требование московской полиции о высылке к ее производству дела о господине Тулузове совершенно незаконным, я вместе с
сим предложил местному губернатору не передавать сказанного дела в Москву и производить оное во вверенной ему губернии».
С наступлением поста Очищенный восклицал:"А теперь, mesdames, надо приниматься за грибки!" — и рассказывал, с каким самоотвержением очаровательная княжна Зизи Прокофьева кушает маринованные рыжички, а почтенные родители
смотрят на нее и приговаривают: мы должны
сие кушанье любить, ибо оно напоминает нам, что мы в
сей жизни путники…
— С удовольствием! и даже с превеликим… сейчас!
сию минуту! Ах ты, ах! Да, никак, ты помолодел! Повернись! сделай милость, дай
на себя
посмотреть!
Вечером, в тот же день, во время чая, который
на сей раз длился продолжительнее обыкновенного, Порфирий Владимирыч некоторое время с той же загадочной улыбкой
посматривал на Анниньку, но наконец предложил...