Неточные совпадения
— Н… нет, видел, один только раз в жизни, шесть лет тому. Филька,
человек дворовый у меня был; только что его
похоронили, я крикнул, забывшись: «Филька, трубку!» — вошел, и прямо к горке, где стоят у меня трубки. Я сижу, думаю: «Это он мне отомстить», потому что перед самою смертью мы крепко поссорились. «Как ты смеешь, говорю, с продранным локтем ко мне входить, — вон, негодяй!» Повернулся, вышел и больше не приходил. Я Марфе Петровне тогда не сказал. Хотел было панихиду по нем отслужить, да посовестился.
— Вчера там, — заговорила она, показав глазами на окно, —
хоронили мужика. Брат его, знахарь, коновал, сказал… моей подруге: «Вот, гляди,
человек сеет, и каждое зерно, прободая землю, дает хлеб и еще солому оставит по себе, а самого
человека зароют в землю, сгниет, и — никакого толку».
— Комическое — тоже имеется; это ведь сочинение длинное, восемьдесят шесть стихов. Без комического у нас нельзя — неправда будет. Я вот
похоронил, наверное, не одну тысячу
людей, а ни одних похорон без комического случая — не помню. Вернее будет сказать, что лишь такие и памятны мне. Мы ведь и на самой горькой дороге о смешное спотыкаемся, такой народ!
«Вероятно, Уповаева
хоронят», — сообразил он, свернул в переулок и пошел куда-то вниз, где переулок замыкала горбатая зеленая крыша церкви с тремя главами над нею. К ней опускались два ряда приземистых, пузатых домиков, накрытых толстыми шапками снега. Самгин нашел, что они имеют некоторое сходство с
людьми в шубах, а окна и двери домов похожи на карманы. Толстый слой серой, холодной скуки висел над городом. Издали доплывало унылое пение церковного хора.
Он решил написать статью, которая бы вскрыла символический смысл этих похорон. Нужно рассказать, что в лице убитого незначительного
человека Москва, Россия снова
хоронит всех, кто пожертвовал жизнь свою борьбе за свободу в каторге, в тюрьмах, в ссылке, в эмиграции. Да,
хоронили Герцена, Бакунина, Петрашевского,
людей 1-го марта и тысячи
людей, убитых девятого января.
— Замечательный
человек. Живет — не морщится. На днях тут
хоронили кого-то, и один из провожатых забавно сказал: «Тридцать девять лет жил — морщился, больше не стерпел — помер». Томилин — много стерпит.
Для него это слово было решающим, оно до конца объясняло торжественность, с которой Москва выпустила из домов своих
людей всех сословий
хоронить убитого революционера.
— Таких
людей надо бы с музыкой
хоронить.
Нет, Бог с ним, с морем! Самая тишина и неподвижность его не рождают отрадного чувства в душе: в едва заметном колебании водяной массы
человек все видит ту же необъятную, хотя и спящую силу, которая подчас так ядовито издевается над его гордой волей и так глубоко
хоронит его отважные замыслы, все его хлопоты и труды.
На фрегате открылась холера, и мы, дойдя только до Дании,
похоронили троих
людей, да один смелый матрос сорвался в бурную погоду в море и утонул.
О странностях Ляховского, о его страшной скупости ходили тысячи всевозможных рассказов, и нужно сознаться, что большею частью они были справедливы. Только, как часто бывает в таких случаях,
люди из-за этой скупости и странностей не желают видеть того, что их создало. Наживать для того, чтобы еще наживать, — сделалось той скорлупой, которая с каждым годом все толще и толще нарастала на нем и медленно
хоронила под своей оболочкой живого
человека.
А все-таки как ни будем мы злы, чего не дай Бог, но как вспомним про то, как мы
хоронили Илюшу, как мы любили его в последние дни и как вот сейчас говорили так дружно и так вместе у этого камня, то самый жестокий из нас
человек и самый насмешливый, если мы такими сделаемся, все-таки не посмеет внутри себя посмеяться над тем, как он был добр и хорош в эту теперешнюю минуту!
Когда его
хоронили, гроб его провожали два
человека: казачок Перфишка да Мошель Лейба. Весть о кончине Чертопханова каким-то образом дошла до жида, и он не преминул отдать последний долг своему благодетелю.
Наши
люди рассказывали, что раз в храмовой праздник, под хмельком, бражничая вместе с попом, старик крестьянин ему сказал: «Ну вот, мол, ты азарник какой, довел дело до высокопреосвященнейшего! Честью не хотел, так вот тебе и подрезали крылья». Обиженный поп отвечал будто бы на это: «Зато ведь я вас, мошенников, так и венчаю, так и
хороню; что ни есть самые дрянные молитвы, их-то я вам и читаю».
В ту пору у нас, случилось, столяр Потапка помер, так его под именем болярина Савельцева
схоронили, а моего-то сокола, чтоб солдатства миновать, дворовым
человеком Потапом Семеновым окрестили.
Через три дня Федота
схоронили. Вся вотчина присутствовала на погребении, и не было
человека, который помянул бы покойника лихом. Отец до земли поклонился праху верного слуги; матушка всю панихиду проплакала.
«Несчастье
человека, — говорит Карлейль в Sartor resartus [«Трудолюбивый крестьянин» (лат.).], — происходит от его величия; от того, что в нем есть Бесконечное, от того, что ему не удается окончательно
похоронить себя в конечном».
Кому случилось хоть раз
хоронить близкого или знакомого
человека, тот навсегда запоминал темное старое распятие, торжественно высившееся у самого поворота на кладбище, и вся окружающая местность получила от него свое название: о нас так и говорили, что мы живем в доме Коляновских, «около старой фигуры».
Меня… меня, брат, хотят решительно закопать в землю и
похоронить, и рассудить не хотят при этом, что это тяжело
человеку, и что я этого не вынесу.
— Матушка! Королевна! Всемогущая! — вопил Лебедев, ползая на коленках перед Настасьей Филипповной и простирая руки к камину. — Сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне в камин: весь влезу, всю голову свою седую в огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать
человек детей — всё сироты, отца
схоронил на прошлой неделе, голодный сидит, Настасья Филипповна!! — и, провопив, он пополз было в камин.
Он прошел наверх к Ермошке и долго о чем-то беседовал с ним. Ермошка и Ястребов были заведомые скупщики краденого с Балчуговских промыслов золота. Все это знали; все об этом говорили, но никто и ничего не мог доказать: очень уж ловкие были
люди, умевшие
хоронить концы. Впрочем, пьяный Ястребов — он пил запоем, — хлопнув Ермошку по плечу, каждый раз говорил...
— Рехнулся
человек, — качая головой, раскольничьим полушепотом рассказывала Таисья. — Легкое место сказать, по весне жену
похоронил, а летом эту мочеганку Наташку приспособил… Страм один.
— О, если хотите, милая Тамара, я ничего не имею против вашей прихоти. Только для чего? Мертвому
человеку это не поможет и не сделает его живым. Выйдет только одна лишь сентиментальность… Но хорошо! Только ведь вы сами знаете, что по вашему закону самоубийц не
хоронят или, — я не знаю наверное, — кажется, бросают в какую-то грязную яму за кладбищем.
На другой день, в воскресенье, у Тамары было множество хлопот. Ею овладела твердая и непреклонная мысль
похоронить покойного друга наперекор всем обстоятельствам так, как
хоронят самых близких
людей — по-христиански, со всем печальным торжеством чина погребения мирских
человек.
Но согласитесь, что Россия вообще страдает недостатком в умных и талантливых
людях, и
похоронить такого
человека на заводах было бы просто грешно.
— А сейчас, слышь, на кладбище драка была!..
Хоронили, значит, одного политического
человека, — из этаких, которые против начальства… там у них с начальством спорные дела.
Хоронили его тоже этакие, дружки его, стало быть. И давай там кричать — долой начальство, оно, дескать, народ разоряет… Полиция бить их! Говорят, которых порубили насмерть. Ну, и полиции тоже попало… — Он замолчал и, сокрушенно покачивая головой, странным голосом выговорил: — Мертвых беспокоят, покойников будят!
«Не много вас, которые за правду…» Она шагала, опустив голову, и ей казалось, что это
хоронят не Егора, а что-то другое, привычное, близкое и нужное ей. Ей было тоскливо, неловко. Сердце наполнялось шероховатым тревожным чувством несогласия с
людьми, провожавшими Егора.
Стал он и поворовывать; отец жалованье получит — первым делом в кабак, целовальника с наступающим первым числом поздравить. Воротится домой пьянее вина, повалится на лавку, да так и дрыхнет; а Порфирка между тем подкрадется, все карманы обшарит, да в чулан, в тряпочку и
схоронит. Парашка потом к мужу пристает: куда деньги девал? а он только глазами хлопает. Известное дело — пьяный
человек! что от него узнаешь? либо пропил, либо потерял.
Ну, это, я вам доложу, точно грех живую душу таким родом губить. А по прочему по всему чудовый был
человек, и прегостеприимный — после, как умер, нечем
похоронить было: все, что ни нажил, все прогулял! Жена до сих пор по миру ходит, а дочки — уж бог их знает! — кажись, по ярмонкам ездят: из себя очень красивы.
Налетов. Помогите хоть вы мне как-нибудь. Сами согласитесь, за что я тут страдаю? ну, умерла девка, ну, и
похоронили ее: стоит ли из-за этого благородного
человека целый год беспокоить! Ведь они меня с большого-то ума чуть-чуть под суд не отдали!
Схоронили его на Митрофаньевском кладбище. Ни некролога, ни даже простого извещения об его смерти не было. Умер
человек, искавший света и обревший — смерть.
Люди Басманова и разбойники окружили Серебряного. Татары были разбиты наголову, многие отдались в плен, другие бежали. Максиму вырыли могилу и
похоронили его честно. Между тем Басманов велел раскинуть на берегу речки свой персидский шатер, а дворецкий его, один из начальных
людей рати, доложил Серебряному, что боярин бьет ему челом, просит не побрезгать походным обедом.
«Да и такой ли
человек Куликов, такой ли
человек А-в, чтоб в этаком деле концов не
схоронить?
Хорошо также дойти до бабушкина бога, до ее богородицы и сказать им всю правду о том, как плохо живут
люди, как нехорошо, обидно
хоронят они друг друга в дрянном песке.
Мимо нас не спеша проходили
люди, влача за собою длинные тени, дымом вставала пыль из-под ног,
хороня эти тени. Вечерняя грусть становилась все тяжелей, из окон изливался ворчливый голос деда...
Снежные
люди молча мелькают мимо двери магазина, — кажется, что они кого-то
хоронят, провожают на кладбище, но опоздали к выносу и торопятся догнать гроб. Трясутся лошади, с трудом одолевая сугробы. На колокольне церкви за магазином каждый день уныло звонят — Великий пост; удары колокола бьют по голове, как подушкой: не больно, а глупеешь и глохнешь от этого.
— Да; но тоже кряхтит и жалуется, что
людей нет. «Плывем, говорит, по глубокой пучине на расшатанном корабле и с пьяными матросами.
Хорони бог на сей случай бури».
«Что, говорю, Данило, где ты был?» Отвечает, что был у исправника, от почтмейстерши ягоды приносил, и слышал, как там читали, что в чухонском городе Ревеле мертвый
человек без тления сто лет лежал, а теперь его велели
похоронить.
— Прекрасно-с! Теперь говорят, будто я мою мать честью не урезониваю. Неправда-с! напротив, я ей говорил: «Маменька, не трогайте костей, это глупо; вы, говорю, не понимаете, они мне нужны, я по ним
человека изучаю». Ну а что вы с нею прикажете, когда она отвечает: «Друг мой, Варнаша, нет, все-таки лучше я его
схороню…» Ведь это же из рук вон!
— Нет, ежели
человек не
хоронит себя в деньгах, а вертит ими с разумом, это и ему честь и
людям польза! Богатство нам надобно, — всего у нас много, а взяться нечем, и все живут плохо…
— «А он дважды сказал — нет, нет, и — помер. Сегодня его торжественно
хоронили, всё духовенство было, и оба хора певчих, и весь город. Самый старый и умный
человек был в городе. Спорить с ним не мог никто. Хоть мне он и не друг и даже нажёг меня на двести семьдесят рублей, а жалко старика, и когда опустили гроб в могилу, заплакал я», — ну, дальше про меня пошло…
Хоронили Никона как-то особенно многолюдно и тихо: за гробом шли и слободские бедные
люди, и голодное городское мещанство, и Сухобаев в чёрном сюртуке, шла уточкой Марья, низко на лоб опустив платок, угрюмая и сухая, переваливался с ноги на ногу задыхавшийся синий Смагин и ещё много именитых горожан.
Схоронили её сегодня поутру; жалко было Шакира, шёл он за гробом сзади и в стороне, тёрся по заборам, как пёс, которого хозяин ударил да и прочь, а пёс — не знает, можно ли догнать, приласкаться, али нельзя. Нищие смотрят на него косо и подлости разные говорят, бесстыдно и зло. Ой, не люблю нищих, тираны они
людям.
— Давай,
схороним её хорошенько, — без
людей как-иибудь!
Любят у нас
человека хоронить: чуть помрёт кто позначительней — весь город на улицы высыплется, словно праздник наступил или зрелище даётся, все идут за гробом даже как бы с удовольствием некоторым. Положим, — ежели жить скушно, и похоронам рад».
Отправился с визитом к своему попу. Добрейший Михаил Сидорович, или отец Михаил, — скромнейший
человек и запивушка, которого дядя мой, князь Одоленский, скончавшийся в схиме, заставлял когда-то
хоронить его борзых собак и поклоняться золотому тельцу, — уже не живет. Вместо него священствует сын его, отец Иван. Я знал его еще семинаристом, когда он, бывало, приходил во флигель к покойной матушке Христа славить, а теперь он уж лет десять на месте и бородой по самые глаза зарос — настоящий Атта Троль.
Уж я после узнал, что меня взяли в ватагу в Ярославле вместо умершего от холеры, тело которого спрятали на расшиве под кичкой —
хоронить в городе боялись, как бы задержки от полиции не было… Старые бурлаки,
люди с бурным прошлым и с юности без всяких паспортов, молчали: им полиция опаснее холеры. У половины бурлаков паспортов не было. Зато хозяин уж особенно ласков стал: три раза в день водку подносил с отвалом, с привалом и для здоровья.
Но слова песни невольно лезли в уши, он повторял их про себя и с удивлением понял, что эти весёлые
люди распевают о том, как
хоронили гулящую женщину.
— Очень жалкий
человек, — говорила барону фон Якобовскому умиленная ниспосланной ей благодатью Серафима Григорьевна вслед за ушедшим Долинским. — Был у него какой-то роман с довольно простой девушкой, он
схоронил ее и вот никак не утешится.
Князю Григорову непременно бы следовало ехать на похороны к дяде; но он не поехал, отговорившись перед женой тем, что он считает нечестным скакать
хоронить того
человека, которого он всегда ненавидел: в сущности же князь не ехал потому, что на несколько дней даже не в состоянии был расстаться с Еленой, овладевшей решительно всем существом его и тоже переехавшей вместе с матерью на дачу.