Неточные совпадения
Идя
по улице, он поминутно толкал локтем в
бок Лихонина, Соловьева или другого спутника и говорил, причмокивая и кивая назад головой на прошедшую мимо женщину: «Це, це, це… вай-вай!
Впереди плыла в воздухе ограбленная крышка гроба со смятыми венками, и, качаясь с
боку на
бок, ехали верхом полицейские. Мать шла
по тротуару, ей не было видно гроба в густой, тесно окружившей его толпе, которая незаметно выросла и заполнила собой всю широту
улицы. Сзади толпы тоже возвышались серые фигуры верховых,
по бокам, держа руки на шашках, шагала пешая полиция, и всюду мелькали знакомые матери острые глаза шпионов, внимательно щупавшие лица людей.
Низко оселись под ним, на лежачих рессорах, покрытые лаком пролетки; блестит на солнце серебряная сбруя; блестят оплывшие
бока жирнейшего в мире жеребца; блестят кафтан, кушак и шапка на кучере; блестит, наконец, он сам, Михайло Трофимов, своим тончайшего сукна сюртуком, сам, растолстевший пудов до пятнадцати весу и только, как тюлень, лениво поворачивающий свою морду во все стороны и слегка кивающий головой, когда ему, почти в пояс, кланялись шедшие
по улице мастеровые и приказные.
Я снова в городе, в двухэтажном белом доме, похожем на гроб, общий для множества людей. Дом — новый, но какой-то худосочный, вспухший, точно нищий, который внезапно разбогател и тотчас объелся до ожирения. Он стоит
боком на
улицу, в каждом этаже его
по восемь окон, а там, где должно бы находиться лицо дома, —
по четыре окна; нижние смотрят в узенький проезд, на двор, верхние — через забор, на маленький домик прачки и в грязный овраг.
Он был рад предложению; он не мог бы теперь идти к себе один,
по улицам, в темноте. Ему было тесно, тягостно жало кости, точно не
по улице он шёл, а полз под землёй и она давила ему спину, грудь,
бока, обещая впереди неизбежную, глубокую яму, куда он должен скоро сорваться и бесконечно лететь в бездонную, немую глубину…
— Боже мой! Ведь даже нельзя представить себе всех последствий… — Профессор с презрением ткнул левую калошу, которая раздражала его, не желая налезать на правую, и пошел к выходу в одной калоше. Тут же он потерял носовой платок и вышел, хлопнув тяжелою дверью. На крыльце он долго искал в карманах спичек, хлопая себя
по бокам, не нашел и тронулся
по улице с незажженной папиросой во рту.
Широкоплечий, носатый человек шагал вдоль
улицы твёрдо, как
по своей земле; одет в синюю поддёвку добротного сукна, в хорошие юфтовые [из бычьей кожи, выделанной
по русскому способу, на чистом дёгте — Ред.] сапоги, руки сунул в карманы, локти плотно прижал к
бокам.
Но тут вдруг ему вспомнились рассказы Снежковых про дочерей Стужина. И мерещится Патапу Максимычу, что Михайло Данилыч оголил Настю чуть не до пояса, посадил
боком на лошадь и возит
по московским
улицам… Народ бежит, дивуется… Срам-от, срам-от какой… А Настасья плачет, убивается, неохота позор принимать… А делать ей нечего: муж того хочет, а муж голова.
Побродив минут десять в толпе, Ашанин вышел из нее, чтобы отправиться в город и побродить
по полутемным, слабо освещенным редкими фонарями улицам-аллеям,
по бокам которых мигали огоньки домиков, скрытых в листве, как увидал перед собой старшину катера, унтер-офицера, вместе с гребцом, которые только что вышли из кабачка и вытянулись перед Володей, приложив свои пятерни к шапкам.
Они вышли. Вечерело. Вдали еще шумел город, но уже чувствовалась наступающая тишина.
По бокам широкой и пустынной Старо-Дворянской
улицы тянулись домики, тонувшие в садах. От широкой
улицы они казались странно маленькими и низенькими.
Прошел год и четыре месяца. Был сильный мороз, градусов в тридцать пять, и дул пронзительный ветер. Степан Иваныч ходил
по улице, распахнувши на груди шубу, и ему досадно было, что никто не попадается навстречу и не видит на его груди Льва и Солнца. Ходил он так до вечера, распахнувши шубу, очень озяб, а ночью ворочался с
боку на
бок и никак не мог уснуть.
— Трогай, желанная! — ударив лошадь вожжами, крикнул возница, когда Антон Михайлович уселся, и лошадь как-то
боком поскакала
по немощеной
улице.
По бокам деревянного решетчатого забора, окрашенного тоже в серую краску, с такими же репчатыми воротами посредине, находились два флигеля, в три окна каждый, выходящий на
улицы. В правом флигеле помещалась кухня, а в левом людская — оба флигеля были соединены с главным домом крытыми галереями. За домом был тенистый сад, а за обоими флигелями тянулись обширные надворные постройки.
— С Богом! — сказал Ефим, надев шляпу, — вытягивай! — Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх
по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли
по обоим
бокам экипажей, провожая их.