Неточные совпадения
Да оставь я иного-то
господина совсем одного: не бери я его и не беспокой, но чтоб знал он каждый час и каждую минуту, или
по крайней мере подозревал, что я все знаю, всю подноготную, и денно и нощно слежу за ним, неусыпно его сторожу, и будь он у меня сознательно под вечным подозрением и страхом, так ведь, ей-богу, закружится, право-с, сам придет, да, пожалуй, еще и наделает чего-нибудь, что уже на дважды два походить будет, так сказать, математический вид будет иметь, — оно и приятно-с.
—
Господа. Его сиятельс… — старик не договорил слова, оно окончилось тихим удивленным свистом сквозь зубы. Хрипло, по-медвежьи рявкая, на двор вкатился грузовой автомобиль, за шофера сидел солдат с забинтованной шеей, в фуражке, сдвинутой на
правое ухо, рядом с ним — студент, в автомобиле двое рабочих с винтовками в руках, штатский в шляпе, надвинутой на глаза, и толстый, седобородый генерал и еще студент. На улице стало более шумно, даже прокричали ура, а в ограде — тише.
— Не надо сердиться,
господа! Народная поговорка «Долой самодержавие!» сегодня сдана в архив, а «Боже, царя храни»,
по силе свободы слова, приобрело такое же
право на бытие, как, например, «Во лузях»…
Обломов долго не мог успокоиться; он ложился, вставал, ходил
по комнате и опять ложился. Он в низведении себя Захаром до степени других видел нарушение
прав своих на исключительное предпочтение Захаром особы
барина всем и каждому.
Браки дворовых, как известно, происходили во времена крепостного
права с дозволения
господ, а иногда и прямо
по распоряжению их.
Несколько секунд стояло глубокое молчание, нарушаемое только шорохом листьев. Оно было прервано протяжным благоговейным вздохом. Это Остап, хозяин левады и собственник
по праву давности последнего жилища старого атамана, подошел к
господам и с великим удивлением смотрел, как молодой человек с неподвижными глазами, устремленными кверху, разбирал ощупью слова, скрытые от зрячих сотнями годов, дождями и непогодами.
— А
право, это бы хорошо! — заметила Настасья Филипповна, вдруг вся оживляясь. —
Право бы, попробовать,
господа! В самом деле, нам как-то невесело. Если бы каждый из нас согласился что-нибудь рассказать… в этом роде… разумеется,
по согласию, тут полная воля, а? Может, мы выдержим!
По крайней мере ужасно оригинально…
— Я, пожалуй, и очень не прочь прибавить, — улыбаясь продолжал Евгений Павлович, — что всё, что я выслушал от ваших товарищей,
господин Терентьев, и всё, что вы изложили сейчас, и с таким несомненным талантом, сводится,
по моему мнению, к теории восторжествования
права, прежде всего и мимо всего, и даже с исключением всего прочего, и даже, может быть, прежде исследования, в чем и право-то состоит? Может быть, я ошибаюсь?
— Да что дома? Дома всё состоит в моей воле, только отец,
по обыкновению, дурачится, но ведь это совершенный безобразник сделался; я с ним уж и не говорю, но, однако ж, в тисках держу, и,
право, если бы не мать, так указал бы дверь. Мать всё, конечно, плачет; сестра злится, а я им прямо сказал, наконец, что я
господин своей судьбы и в доме желаю, чтобы меня… слушались. Сестре
по крайней мере всё это отчеканил, при матери.
Тем не менее я имею полное
право,
по самым точным данным, утверждать, что
господину Бурдовскому хотя, конечно, и была слишком хорошо известна эпоха его рождения, но совершенно не было известно обстоятельство этого пребывания Павлищева за границей, где
господин Павлищев провел большую часть жизни, возвращаясь в Россию всегда на малые сроки.
— И даже, князь, вы изволили позабыть, — проскользнул вдруг между стульями неутерпевший Лебедев, чуть не в лихорадке, — изволили позабыть-с, что одна только добрая воля ваша и беспримерная доброта вашего сердца была их принять и прослушать и что никакого они
права не имеют так требовать, тем более что вы дело это уже поручили Гавриле Ардалионовичу, да и то тоже
по чрезмерной доброте вашей так поступили, а что теперь, сиятельнейший князь, оставаясь среди избранных друзей ваших, вы не можете жертвовать такою компанией для этих господ-с и могли бы всех этих
господ, так сказать, сей же час проводить с крыльца-с, так что я, в качестве хозяина дома, с чрезвычайным даже удовольствием-с…
— Ну,
по крайней мере я пока понимал это так и искал чести принадлежать только к такому союзу, где бы избытки средств, данных мне природою и случайностями воспитания, могли быть разделены со всеми
по праву, которое я признаю за обществом, но о таком союзе, каким он выходит, судя
по последним словам
господина Белоярцева, я такого же мнения, как и
господин Кусицын.
— Monsieur Pomada! [
Господин Помада! (франц.)] Если вы не имеете никаких определенных планов насчет себя, то не хотите ли вы пока заняться с Леночкой? Она еще мала, серьезно учить ее рано еще, но вы можете ее так, шутя… ну, понимаете… поучивать, читать ей чистописание… Я,
право, дурно говорю по-русски, но вы меня понимаете?
В редких случаях, когда очень богатый и знатный
господин — по-русски это называется один «карась», а у нас Freier, — когда он увлечется вами, — ведь вы такая красивая, Тамарочка, (хозяйка поглядела на нее туманными, увлажненными глазами), — то я вовсе не запрещаю вам провести с ним весело время, только упирать всегда на то, что вы не имеете
права по своему долгу, положению und so weiter, und so weiter… Aber sagen Sie bitte [И так далее, и так далее…
— Ну, уж это,
господа, свинство! — говорил ворчливо Ярченко на подъезде заведения Анны Марковны. — Если уж поехали, то
по крайности надо было ехать в приличный, а не в какую-то трущобу.
Право,
господа, пойдемте лучше рядом, к Треппелю, там хоть чисто и светло.
Словом, он знал их больше
по отношению к барям, как полковник о них натолковал ему; но тут он начал понимать, что это были тоже люди, имеющие свои собственные желания, чувствования, наконец,
права. Мужик Иван Алексеев, например,
по одной благородной наружности своей и
по складу умной речи, был, конечно, лучше половины
бар, а между тем полковник разругал его и дураком, и мошенником — за то, что тот не очень глубоко вбил стожар и сметанный около этого стожара стог свернулся набок.
— А я так,
право, дивлюсь на вас,
господа"калегварды"! —
по своему обыкновению, несколько грубо прервал эти споры Осип Иваныч, — что вы за скус в этих Жюдиках находите! Смотрел я на нее намеднись: вертит хвостом ловко — это так! А настоящего фундаменту, чтоб, значит, во всех статьях состоятельность чувствовалась — ничего такого у нее нет! Да и не может быть его у французенки!
—
По крайней мере позвольте объяснить
господину Вольдемару, в чем дело, — начал насмешливым голосом Лушин, — а то он совсем растерялся. Видите ли, молодой человек, мы играем в фанты; княжна подверглась штрафу, и тот, кому вынется счастливый билет, будет иметь
право поцеловать у ней ручку. Поняли ли вы, что я вам сказал?
— То американцы… Эк вы приравняли… Это дело десятое. А по-моему, если так думать, то уж лучше не служить. Да и вообще в нашем деле думать не полагается. Только вопрос: куда же мы с вами денемся, если не будем служить? Куда мы годимся, когда мы только и знаем — левой,
правой, — а больше ни бе, ни ме, ни кукуреку. Умирать мы умеем, это верно. И умрем, дьявол нас задави, когда потребуют.
По крайности не даром хлеб ели. Так-то,
господин филозуф. Пойдем после ученья со мной в собрание?
— Может быть, может быть,
господин Немврод! Это вы справедливо заметили, что я выдумал. Но если выдумка моя так удачна, что точка в точку приходится
по мне, то полагаю, что не лишен же я на нее
права авторской собственности… А! Пашенька-с! и вы тоже вышли подышать весенним воздухом! — прибавил он, отворяя форточку, — знать, забило сердечко тревогу! [64]
— Этот
господин был уже у нас в переделке! — отнесся губернатор к сидевшему от него
по правую руку Калиновичу. — Но сенат требует вторичного пересвидетельствования и заставляет нас перепевать на тот же лад старую песню.
Толстый кучер советника питейного отделения,
по правам своего
барина, выпив даром в ближайшем кабаке водки, спал на пролетке. Худощавая лошадь директора гимназии, скромно питаемая пансионским овсом, вдруг почему-то вздумала молодцевато порыть землю ногою и тем ужасно рассмешила длинновязого дуралея, асессорского кучера.
Прение между г-ми секундантами несколько раз становилось бурным; оно продолжалось более часа и завершилось наконец следующими условиями: «Стреляться барону фон Дöнгофу и
господину де Санину на завтрашний день, в десять часов утра, в небольшом лесу около Ганау, на расстоянии двадцати шагов; каждый имеет
право стрелять два раза
по знаку, данному секундантами; пистолеты без шнеллера и не нарезные».
Старшие юнкера изводятся от нетерпения — они уже перестали называть себя
господами обер-офицерами, иначе рядом с выдуманным званием не так будет сладко сознавать себя настоящим подпоручиком, его благородием и,
по праву,
господином обер-офицером.
— Я не про Шигалева сказал, что вздор, — промямлил Верховенский. — Видите,
господа, — приподнял он капельку глаза, — по-моему, все эти книги, Фурье, Кабеты, все эти «
права на работу», шигалевщина — всё это вроде романов, которых можно написать сто тысяч. Эстетическое препровождение времени. Я понимаю, что вам здесь в городишке скучно, вы и бросаетесь на писаную бумагу.
Говорили об уничтожении цензуры и буквы ъ, о заменении русских букв латинскими, о вчерашней ссылке такого-то, о каком-то скандале в Пассаже, о полезности раздробления России
по народностям с вольною федеративною связью, об уничтожении армии и флота, о восстановлении Польши
по Днепр, о крестьянской реформе и прокламациях, об уничтожении наследства, семейства, детей и священников, о
правах женщины, о доме Краевского, которого никто и никогда не мог простить
господину Краевскому, и пр., и пр.
Иван Иваныч. Заместитель подсудимого! вы не имеете
права тормозить правосудие! (К головастикам.) Постойте! в чем же, однако, вы признаете себя виновными,
господа? Кажется, никто вас не обвиняет… Живете вы смирно, не уклоняетесь; ни вы никого не трогаете, ни вас никто не трогает… ладком да мирком — так ли я говорю? (В сторону.) Однако эти пироги… (Расстегивает потихоньку еще несколько пуговиц.) Ну-с, так рассказывайте: что вам
по делу известно?
— Государь, пусть будет по-твоему! Я стар и хвор, давно не надевал служилой брони; но в божьем суде не сила берет, а
правое дело! Уповаю на помощь
господа, что не оставит он меня в
правом деле моем, покажет пред твоею милостью и пред всеми людьми неправду врага моего!
— Кабы стояло крепостное
право да был бы я твой
барин — я бы те, дармоеда, каждую неделю
по семи раз порол!
Впереди всех
по правую сторону на ковре стояли какие-то
господин и дама.
Кучумов (грозя пальцем). Но, но, но,
господа! Я
по правам старой дружбы. Honni soit, qui mal у pense! [Да будет стыдно тому, кто плохо об этом думает.]
— Слава богу, батюшка Николай Степанович! — отвечал
господин в ополченном кафтане, — здоров, да только в больших горях. Ему прислали из губернии, вдобавок к его инвалидной команде, таких уродов, что он не знает, что с ними и делать. Уж ставил, ставил их
по ранжиру — никак не уладит! У этого левое плечо выше
правого, у того одна нога короче другой, кривобокие да горбатые — ну срам взглянуть! Вчера, сердечный! пробился с ними все утро, да так и бросил.
В Могилках тоже были слезы. В той же самой гостиной, в которой мы в первый раз встретили несокрушимого, казалось, физически и нравственно Михайла Егорыча, молодцевато и сурово ходившего
по комнате, он уже полулежал в креслах на колесах;
правая рука его висела, как плеть,
правая сторона щеки и губ отвисла. Матрена, еще более пополневшая, поила
барина чаем с блюдечка, поднося его, видно, не совсем простывшим, так что больной, хлебнув, только морщился и тряс головою.
—
Господь их ведает, может, и
по честности станут цену давать; мне, братцы, така-то,
право, тоска пришла, что хошь бы сбыть ее с рук скорей.
Но этого еще мало: вы, мужья, хотите отнять у них и эти воображаемые развлечения; вам жаль денег, которыми вы,
по всем
правам, должны бы были платить за отсутствие чувств; вы,
господа, называете нас мотовками, ветреницами и оканчиваете тем, что увозите куда-нибудь в глушь, в деревню!
Печорину пришлось сидеть наискось противу княгини Веры Дмитриевны, сосед его
по левую руку был какой-то рыжий
господин, увешанный крестами, который ездил к ним в дом только на званые обеды,
по правую же сторону Печорина сидела дама лет 30-ти, чрезвычайно свежая и моложавая, в малиновом токе, с перьями, и с гордым видом, потому что она слыла неприступною добродетелью. Из этого мы видим, что Печорин, как хозяин, избрал самое дурное место за столом.
Когда в восьмом часу утра Ольга Ивановна, с тяжелой от бессонницы головой, непричесанная, некрасивая и с виноватым выражением вышла из спальни, мимо нее прошел в переднюю какой-то
господин с черною бородой, по-видимому доктор. Пахло лекарствами. Около двери в кабинет стоял Коростелев и
правою рукою крутил юный ус.
Сибирь не знала крепостного
права, и настоящие «
господа» попадают туда только в качестве администраторов, на особых основаниях или
по независящим обстоятельствам.
— Нет, государь милостивый, — отвечал Сергеич, — строгости особливой нет, а известно, что… дело барское, до делов наших, крестьянских, доподлинно не доходил; не все ведь этакие
господа, как твой покойной папенька был: с тем, бывало, говоришь, словно со своим братом — все до последней нитки
по крестьянству знал; ну, а наш
барин в усадьбу тоже наезжает временно, а мужики наши — глупой ведь, батюшка, народец, и полезут к нему со всякими нуждами,
правыми и неправыми, так тоже в какой час попадут; в иной все смирно да ласково выслушает, а в другой, пожалуй, еле и ноги уплетут — да!
В своей же епархии каждый епископ полное
право имеет распоряжаться и поставлять попов и диаконов и прочих клириков,
по его благоусмотрению, яко
господин в своем доме» [Дословно из устава Владимирской (старообрядской) архиепископии, доставленного 4 февраля 1853 года в Белой Кринице.].
Поднялись голоса разные: один
по поводу распространения выборного начала на все земство вопиет «о неуместности соединения дворянства в одной комиссии с прочими сословиями»; другой, становясь под охрану «Дворянской грамоты» Екатерины II, доказывает
права дворян на землю и на неудобства в наделе ею крестьян, а потом предлагает
господам дворянам некоторые изменения в Положении 19-го февраля, сообразно с «Дворянскою Грамотою», третий требует нового утверждения на помещичью землю, введения каких-то вечных паспортов; четвертые добровольно отказываются от всех своих сословных
прав и преимуществ.
— Очень даже хорошо, ваше благородие…
По крайности, я вольный человек, и никто меня
по здешним
правам не смеет вдарить. Сам
по себе
господин… И зарабатываю, слава богу! Вот за это самое занятие три доллара в день платят, а как скоплю денег, так я другим делом займусь. Очень я здесь доволен, ваше благородие; вот только
по России иной раз заскучишь, так и полетел бы на родную сторону… Ну, да что делать… Нарушил присягу, так придется в американцах оставаться…
Был тот конторщик человек пожилой, немногим помоложе
господ, грамоте знал, силен был в счетоводстве, вел книги
по имению и служил
правой рукой Андрею Александрычу
по управленью деревнями.
— Ma chère, [Дорогая (франц.).] — сказала она, — такова всегдашняя судьба хорошей и честной женщины. Что бы кто ни говорил, мужчины
по преимуществу — порода очень завистливая: все, что им принадлежит
по праву, их уже не занимает. Пословица очень верно говорит, что «хороша та девушка, которая другим засватана», и действительно, плохой жених всегда торит дорогу лучшему. Тут у
господ мужчин нет гордости и лучший не обижается, что ему предшествовал худший.
— И то правда: расстрелять его мы всегда успеем, a сейчас, ей Богу же, чертовски хочется спать. Свяжите мальчишку и пусть ждет своей участи до рассвета. Но что хотите, a не к каким лейтенантам фон Шульцам, по-моему, не стоит его тащить, управимся и своими силами,
право, нечего из-за такой мелюзги беспокоить
господина лейтенанта.
Дядин (плачущим голосом). Жорженька, я не люблю, когда ты это говоришь. Ну вот,
право… Я даже дрожу…
Господа, я не обладаю талантом и цветами красноречия, но позвольте мне без пышных фраз высказать вам
по совести…
Господа, кто изменяет жене или мужу, тот, значит, неверный человек, тот может изменить и отечеству!
— Вот этот
господин, — начинает Подтягин, — говорят, что я не имею полного
права спрашивать с них билет, и… и обижаются. Прошу вас,
господин начальник станции, объяснить им —
по службе я требую билет или зря?
Господин, — обращается Подтягин к жилистому человеку. —
Господин! Можете вот начальника станции спросить, ежели мне не верите.
—
Господин старшина! — произнес он твердо. — С писарем вашим я не желаю разговаривать. Но от вас я вправе требовать ответа:
по какому
праву вы подвергаете меня такому наказанию?
Барин степенно натягивал на
правую руку серую шведскую перчатку и поглядывал
по сторонам, вдыхал в себя свежесть улицы, все еще недостаточно нагретой сентябрьским солнцем.
— У нас одно место! — вздыхает Филаретов. — Пошли мы на постоялый двор к Абраму Мойсеичу. Туда всякий раз ходим. Место такое каторжное, чтоб ему пусто! Чай, сам знаешь… Как поедешь
по большой дороге в Дунькино, то вправе будет именье
барина Северина Францыча, а еще
правее Плахтово, а промеж них и будет постоялый двор. Чай, знаешь Северина Францыча?