Неточные совпадения
— Нервы. Так вот: в Мариуполе,
говорит, вдова, купчиха, за матроса-негра замуж вышла, негр
православие принял и в церкви, на левом клиросе, тенором поет.
Изредка она
говорила с ним по вопросам религии, —
говорила так же спокойно и самоуверенно, как обо всем другом. Он знал, что ее еретическое отношение к
православию не мешает ей посещать церковь, и объяснял это тем, что нельзя же не ходить в церковь, торгуя церковной утварью. Ее интерес к религии казался ему не выше и не глубже интересов к литературе, за которой она внимательно следила. И всегда ее речи о религии начинались «между прочим», внезапно:
говорит о чем-нибудь обыкновенном, будничном и вдруг...
— Недавно я
говорю ей: «Чего ты, Лидия, сохнешь? Выходила бы замуж, вот — за Самгина вышла бы». — «Я,
говорит, могу выйти только за дворянина, а подходящего — нет». Подходящий — это такой, видишь ли, который не забыл исторической роли дворянства и верен триаде:
православие, самодержавие, народность. Ну, я ей сказала: «Милая, ведь эдакому-то около ста лет!» Рассердилась.
Мать очень не любила, когда ей
говорили, что существует разница между
православием и католичеством, она сердилась и
говорила, что разницы никакой нет.
«
Православие — это я», —
говорит этот ревнитель ортодоксии и обличитель ересей.
Я
говорю не только о течениях мысли на почве
православия.
Я
говорил уже о мучительном чувстве от зарубежного
православия, которое у меня никогда не проходило за годы пребывания на Западе.
Он топил
православие, и даже когда он
говорил что-то верное, это производило отталкивающее впечатление.
Мысль Хомякова свидетельствует о том, что в
православии возможна большая свобода мысли (
говорю о внутренней, а не о внешней свободе).
Хомяков, например, всегда
говорил об идеальном
православии и противопоставлял его реальному католичеству.
Особенно бросается в глаза, что,
говоря о православной церкви, Хомяков имеет в виду идеальное
православие, такое, каким оно должно быть по своей идее, а
говоря о католической церкви, он имеет в виду католичество эмпирическое, такое, каким оно было в исторической действительности, часто неприглядной.
Но К. Леонтьев был прав, когда
говорил, что
православие Достоевского не традиционное, не его византийско-монашеское
православие, а новое, в которое входит гуманитаризм.
«Ребенок! —
говорит он мне вдруг, — как ты думаешь: если я приму
православие и освобожу ваших рабов, пойдут за мной русские или нет?» — «Никогда!» — вскричал я в негодовании.
— Сколько раз!.. Прямо им объяснял: «Смотрите,
говорю, — нет ни единого царя, ни единого дворянина по вашему толку; ни един иностранец, переходя в
православие, не принял раскола вашего. Неужели же все они глупее вас!»
—
Православие должно было быть чище, —
говорил он ему своим увлекающим тоном, — потому что христианство в нем поступило в академию к кротким философам и ученым, а в Риме взяли его в руки себе римские всадники.
Говорят даже, будто он целые дни проводит с монахами, но мы этому решительно не верим; он, напротив, сохранил все формы
православия, принявши дух религии католической, — потому что все это желание проповедовать, обращать, налагать какие-то внешние формы и для молитвы и для благотворительности — все это в духе католическом, а не в нашем».
Вот почему, вообще
говоря, так трудно определить момент уверования или утраты веры, ибо и действительности уверование всегда и непрерывно вновь совершается, есть единый растянутый во времени акт, и всегда неверие, как темная трясина, подстерегает каждое неверное движение, каждое колебание на пути веры [Отсюда следует, между прочим, в какой иллюзии находятся некоторые протестантские секты (баптисты, методисты), внушающие последователям своим умеренность в их совершившейся уже спасенности; и насколько мудрее и здесь оказывается
православие, которое остерегает от этой уверенности как гибельной иллюзии («прелести»), указывая на необходимость постоянной борьбы с миром, «списания», но не «спасенности».].
Я заметил это, но не подал матери никакого знака — и хорошо сделал: впоследствии я скоро убедился, что, приняв
православие, она удержала в себе очень много лютеранского духа и верила в доступность неба для адвокатуры. Но о верованиях матушки еще придется
говорить гораздо пространнее, а потому на этом остановимся.
При всей фактической верности многого из того, что
говорит Гекер о
православии — и что можно было бы сказать о прошлом католицизма и протестантизма, — его общее суждение ошибочно и извращает всю перспективу.
Кошелев
говорил, что русский народ хорош только с
православием, а без
православия — дрянь.
Когда же пал Царь-град и с ним прирожденный защитник
православия, царь греческий, и Иоанн Васильевич женился на греческой царевне и на него перешло, вместе с царским венцом и царскими регалиями, высокое звание, права и обязанности великого и единого поборника истинной веры, тогда русские с гордостью стали
говорить: «Государи наши во всем свете единые браздодержатели святых Божиих престолов!
Это сватовство, как сказано в нашей летописи, «Иван Васильевич взял в мысль» и,
поговорив с митрополитом и боярами, отправил в Рим смотреть невесту и вести переговоры своего посланца, итальянца, принявшего в Москве
православие, Ивана Фрязина. Начались переписки, и дело длилось около двух лет. Наконец, невесту отправили в Россию.
Там кричат: «блины горячи!», «здесь сбитень!», «тут папушники!», бубенчики звонко
говорят на лошадях; мерно гремят полосы железа, воркуют тысячи голубей, которых русское
православие питает и лелеет, как священную птицу; рукавицы похлопывают; мороз сипит под санями, скрипит под ногой.
Когда же пал Царьград и с ним прирожденный защитник
православия, царь греческий, и Иоанн Васильевич женился на греческой царевне и на него перешло, вместе с царским венцом и царскими регалиями, высокое звание, права и обязанности великого и единого поборника истинной веры, тогда русские с гордостью стали
говорить.
Впоследствии она не раз ходила к митрополиту, получала от него благословения, образки и книжечки и кончила тем, что перешла в
православие и,
говорят, вела в мире чрезвычайно высокую подвижническую жизнь и всегда горячо любила и уважала Филарета. Но в этот же самый визит его к П. он показал себя нам и в ином свете: едва он уселся в почетном месте на диване, как к нему подсоседилась свояченица хозяина, пожилая девица, и пустилась его «занимать».
Газеты называют это «новым миссионерским приемом» и
говорят («Новое время», № 340), что «люди, от которых зависит отдача сукна, подметок, овса и сена, у нас могут быть миссионерами гораздо счастливее тех наших миссионеров, которые так неуспешно действуют на Дальнем Востоке». Газета находит возможным, что «наши великосветские старухи воспользуются счастливою мыслию обращать в
православие за небольшую поставку сапожного товара».