Неточные совпадения
Он с холодною кровью усматривает все степени опасности, принимает нужные меры, славу свою
предпочитает жизни; но что всего более — он для пользы и славы отечества
не устрашается забыть свою собственную славу.
Долго раздумывал он, кому из двух кандидатов отдать преимущество: орловцу ли — на том основании, что «Орел да Кромы — первые воры», — или шуянину — на том основании, что он «в Питере бывал, на полу сыпал и тут
не упал», но наконец
предпочел орловца, потому что он принадлежал к древнему роду «Проломленных Голов».
— Вот как!… Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я его
не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и
предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у тебя
не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако вот и поезд.
— Но, — сказал Сергей Иванович, тонко улыбаясь и обращаясь к Каренину, — нельзя
не согласиться, что взвесить вполне все выгоды и невыгоды тех и других наук трудно и что вопрос о том, какие
предпочесть,
не был бы решен так скоро и окончательно, если бы на стороне классического образования
не было того преимущества, которое вы сейчас высказали: нравственного — disons le mot [скажем прямо] — анти-нигилистического влияния.
Если и была причина, почему он
предпочитал либеральное направление консервативному, какого держались тоже многие из его круга, то это произошло
не оттого, чтоб он находил либеральное направление более разумным, но потому, что оно подходило ближе к его образу жизни.
Все это произвело ропот, особенно когда новый начальник, точно как наперекор своему предместнику, объявил, что для него ум и хорошие успехи в науках ничего
не значат, что он смотрит только на поведенье, что если человек и плохо учится, но хорошо ведет себя, он
предпочтет его умнику.
Я плачу… если вашей Тани
Вы
не забыли до сих пор,
То знайте: колкость вашей брани,
Холодный, строгий разговор,
Когда б в моей лишь было власти,
Я
предпочла б обидной страсти
И этим письмам и слезам.
К моим младенческим мечтам
Тогда имели вы хоть жалость,
Хоть уважение к летам…
А нынче! — что к моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?
Она любила Ричардсона
Не потому, чтобы прочла,
Не потому, чтоб Грандисона
Она Ловласу
предпочла;
Но в старину княжна Алина,
Ее московская кузина,
Твердила часто ей об них.
В то время был еще жених
Ее супруг, но по неволе;
Она вздыхала о другом,
Который сердцем и умом
Ей нравился гораздо боле:
Сей Грандисон был славный франт,
Игрок и гвардии сержант.
Но изменяет пеной шумной
Оно желудку моему,
И я Бордо благоразумный
Уж нынче
предпочел ему.
К Au я больше
не способен;
Au любовнице подобен
Блестящей, ветреной, живой,
И своенравной, и пустой…
Но ты, Бордо, подобен другу,
Который, в горе и в беде,
Товарищ завсегда, везде,
Готов нам оказать услугу
Иль тихий разделить досуг.
Да здравствует Бордо, наш друг!
Он страдал тоже от мысли: зачем он тогда себя
не убил? Зачем он стоял тогда над рекой и
предпочел явку с повинною? Неужели такая сила в этом желании жить и так трудно одолеть его? Одолел же Свидригайлов, боявшийся смерти?
Карандышев. Да, господа, я
не только смею, я имею право гордиться и горжусь! Она меня поняла, оценила и
предпочла всем. Извините, господа, может быть,
не всем это приятно слышать; но я счел своим долгом поблагодарить публично Ларису Дмитриевну за такое лестное для меня предпочтение. Господа, я сам пью и предлагаю выпить за здоровье моей невесты!
Но как вино подавалось у нас только за обедом, и то по рюмочке, причем учителя обыкновенно и обносили, то мой Бопре очень скоро привык к русской настойке и даже стал
предпочитать ее винам своего отечества, как
не в пример более полезную для желудка.
— Я бы мог объяснить вам причину, — начал Павел Петрович. — Но я
предпочитаю умолчать о ней. Вы, на мой вкус, здесь лишний; я вас терпеть
не могу, я вас презираю, и если вам этого
не довольно…
Аркадий сказал правду: Павел Петрович
не раз помогал своему брату;
не раз, видя, как он бился и ломал себе голову, придумывая, как бы извернуться, Павел Петрович медленно подходил к окну и, засунув руки в карманы, бормотал сквозь зубы: «Mais je puis vous donner de l'argent», [Но я могу дать тебе денег (фр.).] — и давал ему денег; но в этот день у него самого ничего
не было, и он
предпочел удалиться.
— Ты уже чересчур благодушен и скромен, — возразил Павел Петрович, — я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilli, [Старомодно (фр.).] и
не имеем той дерзкой самонадеянности… И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: «Какого вина вы хотите, красного или белого?» — «Я имею привычку
предпочитать красное!» — отвечает он басом и с таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него в это мгновенье…
— О, благодарю! Но
предпочел бы, чтоб в его услугах нуждались вы. Здесь есть наш консул? Вы
не знаете? Но вы, надеюсь, знаете, что везде есть англичане. Я хочу, чтоб позвали англичанина. Я тут
не уйду.
Искоса посматривая в подкрашенное лицо Елены, он соображал: как могло хвастовство Крэйтона задеть ее, певичку, которая только потому
не стала кокоткой, что
предпочла пойти на содержание к старику?
Эти люди, бегавшие по раскаленным улицам, как тараканы, восхищали Варвару, она их находила красивыми, добрыми, а Самгин сказал, что он
предпочел бы видеть на границе государства
не грузин, армян и вообще каких-то незнакомцев с физиономиями разбойников, а — русских мужиков.
— Жили тесно, — продолжал Тагильский
не спеша и как бы равнодушно. — Я неоднократно видел… так сказать, взрывы страсти двух животных. На дворе, в большой пристройке к трактиру, помещались подлые девки. В двенадцать лет я начал онанировать, одна из девиц поймала меня на этом и обучила
предпочитать нормальную половую жизнь…
Он
предпочел бы
не делать этого открытия, но, сделав, признал, что — верно: он стал относиться спокойнее к жизни и проще, более терпимо к себе.
— Есть у меня знакомый телеграфист, учит меня в шахматы играть. Знаменито играет.
Не старый еще, лет сорок, что ли, а лыс, как вот печка. Он мне сказал о бабах: «Из вежливости говорится — баба, а ежели честно сказать — раба. По закону естества полагается ей родить, а она
предпочитает блудить».
— В непосредственную близость с врагом
не вступал. Сидим в длинной мокрой яме и сообщаемся посредством выстрелов из винтовок. Враг
предпочитает пулеметы и более внушительные орудия истребления жизни. Он тоже
не стремится на героический бой штыками и прикладами, кулаками.
— В бога, требующего теодицеи, —
не могу верить.
Предпочитаю веровать в природу, коя оправдания себе
не требует, как доказано господином Дарвином. А господин Лейбниц, который пытался доказать, что-де бытие зла совершенно совместимо с бытием божиим и что, дескать, совместимость эта тоже совершенно и неопровержимо доказуется книгой Иова, — господин Лейбниц —
не более как чудачок немецкий. И прав
не он, а Гейнрих Гейне, наименовав книгу Иова «Песнь песней скептицизма».
Но и за эту статью все-таки его устранили из университета, с той поры, имея чин «пострадавшего за свободу», он жил уже
не пытаясь изменять течение истории, был самодоволен, болтлив и,
предпочитая всем напиткам красное вино, пил, как все на Руси,
не соблюдая чувства меры.
«Все, кроме самих себя, — думал Самгин. — Я
предпочитаю монологи, их можно слушать
не возражая, как слушаешь шум ветра. Это
не обязывает меня иметь в запасе какие-то истины и напрягаться, защищая их сомнительную святость…»
Состояние желудка
не позволяло Самгину путешествовать, он сказал, что
предпочел бы остаться.
Клим
не спрашивал, зачем он делает это, он вообще
предпочитал наблюдать, а
не выспрашивать, помня неудачные попытки Дронова и меткие слова Варавки...
— Там живут Тюхи, дикие рожи, кошмарные подобия людей, — неожиданно и очень сердито сказал ‹Андреев›. —
Не уговаривайте меня идти на службу к ним —
не пойду! «Человек рождается на страдание, как искра, чтоб устремляться вверх» — но я
предпочитаю погибать с Наполеоном, который хотел быть императором всей Европы, а
не с безграмотным Емелькой Пугачевым. — И, выговорив это, он выкрикнул латинское...
— Как же здесь живут зимою? Театр, карты, маленькие романы от скуки, сплетни — да? Я бы
предпочла жить в Москве, к ней, вероятно,
не скоро привыкнешь. Вы еще
не обзавелись привычками?
— Думаю — подать в отставку. К вам, адвокатам,
не пойду, — неуютно будет мне в сонме… профессиональных либералов, — пардон!
Предпочитаю частную службу. В промышленности. Где-нибудь на Урале или за Уралом. Вы на Урале бывали?
Никто из дворни уже
не сходил в этот обрыв, мужики из слободы и Малиновки обходили его,
предпочитая спускаться с горы к Волге по другим скатам и обрывам или по проезжей, хотя и крутой дороге, между двух плетней.
— Ну да, так я и знал, народные предрассудки: «лягу, дескать, да, чего доброго, уж и
не встану» — вот чего очень часто боятся в народе и
предпочитают лучше проходить болезнь на ногах, чем лечь в больницу. А вас, Макар Иванович, просто тоска берет, тоска по волюшке да по большой дорожке — вот и вся болезнь; отвыкли подолгу на месте жить. Ведь вы — так называемый странник? Ну, а бродяжество в нашем народе почти обращается в страсть. Это я
не раз заметил за народом. Наш народ — бродяга по преимуществу.
У меня достало же силы
не есть и из копеек скопить семьдесят два рубля; достанет и настолько, чтобы и в самом вихре горячки, всех охватившей, удержаться и
предпочесть верные деньги большим.
— Нет-с, я ничего
не принимал у Ахмаковой. Там, в форштадте, был доктор Гранц, обремененный семейством, по полталера ему платили, такое там у них положение на докторов, и никто-то его вдобавок
не знал, так вот он тут был вместо меня… Я же его и посоветовал, для мрака неизвестности. Вы следите? А я только практический совет один дал, по вопросу Версилова-с, Андрея Петровича, по вопросу секретнейшему-с, глаз на глаз. Но Андрей Петрович двух зайцев
предпочел.
В этом же кабинете, на мягком и тоже истасканном диване, стлали ему и спать; он ненавидел этот свой кабинет и, кажется, ничего в нем
не делал, а
предпочитал сидеть праздно в гостиной по целым часам.
Вот почему я и
предпочел почти во всем замолчать, а
не потому только, что это легче, и, признаюсь,
не раскаиваюсь.
И дерзкий молодой человек осмелился даже обхватить меня одной рукой за плечо, что было уже верхом фамильярности. Я отстранился, но, сконфузившись,
предпочел скорее уйти,
не сказав ни слова. Войдя к себе, я сел на кровать в раздумье и в волнении. Интрига душила меня, но
не мог же я так прямо огорошить и подкосить Анну Андреевну. Я вдруг почувствовал, что и она мне тоже дорога и что положение ее ужасно.
Мы отлично уснули и отдохнули. Можно бы ехать и ночью, но
не было готового хлеба, надо ждать до утра, иначе нам, в числе семи человек, трудно будет продовольствоваться по станциям на берегах Маи. Теперь предстоит ехать шестьсот верст рекой, а потом опять сто восемьдесят верст верхом по болотам. Есть и почтовые тарантасы, но все
предпочитают ехать верхом по этой дороге, а потом до Якутска на колесах, всего тысячу верст. Всего!
Те сначала
не хотели трудиться,
предпочитая есть конину, белок, древесную кору, всякую дрянь, а поработавши год и поевши ячменной похлебки с маслом, на другой год пришли за работой сами.
Играли много, между прочим из Верди, которого здесь
предпочитают всем, я
не успел разобрать почему: за его оригинальность, смелость или только потому, что он новее всех.
Адмирал
не решился в сумерки рисковать и
предпочел подождать рассвета.
Консул предложил,
не хочу ли я, мне приведут также лошадь, или
не предпочту ли я паланкин.
Корейские короли,
не имея довольно силы бороться с судьбой,
предпочли добровольно подчиниться китайской державе.
Нам прислали быков и зелени. Когда поднимали с баркаса одного быка, вдруг петля сползла у него с брюха и остановилась у шеи; бык стал было задыхаться, но его быстро подняли на палубу и освободили. Один матрос на баркасе, вообразив, что бык упадет назад в баркас,
предпочел лучше броситься в воду и плавать, пока бык будет падать; но падение
не состоялось, и предосторожность его возбудила общий хохот, в том числе и мой, как мне ни было скучно.
Я из Англии писал вам, что чудеса выдохлись, праздничные явления обращаются в будничные, да и сами мы уже развращены ранним и заочным знанием так называемых чудес мира, стыдимся этих чудес, торопливо стараемся разоблачить чудо от всякой поэзии, боясь, чтоб нас
не заподозрили в вере в чудо или в младенческом влечении к нему: мы выросли и оттого
предпочитаем скучать и быть скучными.
Хозяйка предложила Нехлюдову тарантас доехать до полуэтапа, находившегося на конце села, но Нехлюдов
предпочел идти пешком. Молодой малый, широкоплечий богатырь, работник, в огромных свеже-вымазанных пахучим дегтем сапогах, взялся проводить. С неба шла мгла, и было так темно, что как только малый отделялся шага на три в тех местах, где
не падал свет из окон, Нехлюдов уже
не видал его, а слышал только чмоканье его сапог по липкой, глубокой грязи.
Но Привалов
не хотел понимать эти тонкие внушения и несколько раз к слову говорил, что
предпочитает лучше совсем лишиться всякого наследства, чем когда-нибудь стать на одну доску с своими опекунами.
Если бы
не превращение коммунизма в предельный коллективизм,
не оставляющий места ни для каких индивидуализаций, то я бы
предпочел слово «коммунизм», я бы защищал религиозный и аристократический (
не в социальном, а в классическом смысле слова) коммунизм.
Все наши сословия, наши почвенные слои: дворянство, купечество, крестьянство, духовенство, чиновничество, — все
не хотят и
не любят восхождения; все
предпочитают оставаться в низинах, на равнине, быть «как все».
Теперь же хочу уведомить, что
предпочел,
не излагая всех подробностей беседы, ограничиться лишь рассказом старца по рукописи Алексея Федоровича Карамазова.