— На выдумки ловок, беда! Нож из жести оконной у него, об камень выточен. А шапку видели… на окне у него лежит? Тоже сам сшил. Окно-то у него разбито, чорт ему кошку шальную и занеси. Он ее сцапал, содрал шкуру зубами, — вот и шапка! Иголка тоже у него имеется, нитки из тюфяка дергает… Ну, зато набожен: молитвы получше иного попа знает. Бога у него свои, а молитвы наши… Молится, да!.. И послушен тоже… Тимошка, спой песенку! Тимошка
прервал молитву, взял в руки палку и повернулся к Михеичу.
Неточные совпадения
Но, начав
молитву, переходил вдруг на что-нибудь другое, задумывался, забывал и
молитву, и то, чем
прервал ее.
— И поди, чай, —
прервал Половников, — сделавши такое доброе дело, стал на
молитву, выпустил рубаху, опояску ниже пупа спустил… и прав, думает… Ну, а робенка-то куда вы девали? ты говори да досказывай! — продолжал он, обращаясь к Кузьмовне.
Игумен не отвечал. Он горестно стоял перед Максимом. Неподвижно смотрели на них мрачные лики угодников. Грешники на картине Страшного суда жалобно подымали руки к небу, но все молчало. Спокойствие церкви
прерывали одни рыдания Максима, щебетанье ласточек под сводами да изредка полугромкое слово среди тихой
молитвы, которую читал про себя игумен.
Он знал, что
молитва дозволена,
прерывать ее нельзя было, и, крича перед майором, не рисковал, разумеется, ничем.
Это что такое?
Кто смеет нас в
молитве прерывать?
—
Молитва — возношение души к Богу, —
прервала ее Варенька. —
Молитва — полет души от грешной земли к праведному небу, от юдоли плача к неприступному престолу Господню. Так али нет?
Внезапно раздавшийся звонок к
молитве прервал волнение малюток. Из соседней комнаты появилась знакомая горбатенькая фигура, и тетя Леля, хлопая в ладоши, стала сзывать свое маленькое стадо обычным призывом...
… «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое»… красиво и стройно заканчивает всеобщую
молитву хор певчих-институток,
прерывая мысли Милицы. И вслед за тем с шумом отодвигаются деревянные скамьи. Институтки снова выстраиваются в пары и направляются к выходу из столовой.
Незаметно пробежал вечер. В восемь часов звонок на
молитву прервал наши беседы.
Долго лежала она на полу, молясь и
прерывая свои
молитвы рыданиями; наконец, встала, с горячею верою приложилась к образу…
Игуменья Досифея, высокая, худая старуха, с бледным, изможденным постом и заботами лицом, правильные, точно вылитые из воска черты которого носили на себе отпечаток былой необыкновенной красоты, вздрогнула, повернулась к Серафиме и быстрым, тревожным взглядом окинула вбежавшую. Последняя
прервала ее послетрапезную уединенную
молитву.