Неточные совпадения
Помирились, и Самгину показалось, что эта сцена плотнее
приблизила Варвару к нему, а на другой
день, рано утром, спускаясь в долину Арагвы, пышно одетую зеленью, Клим даже нашел нужным сказать Варваре...
«С Новым годом! С новым счастьем!..» — в самом
деле, с новым счастьем. Разве я не был на возвратном пути? Всякий час
приближал меня к Москве, — сердце было полно надежд.
Доктор, действительно, вернулся
дня через два, захватив с собой офтальмоскоп. Он зажег свечку,
приближал и удалял ее от детского глаза, заглядывал в него и, наконец, сказал с смущенным видом...
— Было, что она последнее время амуры свои повела с одним неслужащим дворянином, высокий этакий, здоровый, а дурашный и смирный малый, — и все она, изволите видеть, в кухне у себя свиданья с ним имела: в горнице она горничных боялась, не доверяла им, а кухарку свою
приблизила по тому
делу к себе; только мужу про это кто-то дух и дал.
В этот
день после нудного батальонного учения юнкера отдыхали и мылись перед обедом. По какой-то странной блажи второкурсник третьей роты Павленко подошел к фараону этой же роты Голубеву и сделал вид, что собирается щелкнуть его по носу. Голубев поднял руку, чтобы предотвратить щелчок. Но Павленко закричал: «Это что такое, фараон? Смирно! Руки по швам!» Он еще раз
приблизил сложенные два пальца к лицу Голубева. Но тут произошло нечто вовсе неожиданное. Скромный, всегда тихий и вежливый Голубев воскликнул...
После похорон Туберозова Ахилле оставалось совершить два
дела: во-первых, подвергнуться тому, чтоб «иной его препоясал», а во-вторых, умереть, будучи, по словам Савелия, «живым отрицанием смерти». Он непосредственно и торопливо принялся
приближать к себе и то и другое. Освободившись от хлопот за погребальным обедом, Ахилла лег на своем войлоке в сеничном чулане и не подымался.
Но, странное
дело, какая-то странная, роковая сила влекла меня к тому, чтобы не оттолкнуть его, не удалить, а, напротив,
приблизить.
Дело было вот в чем. Когда профессор
приблизил свой гениальный глаз к окуляру, он впервые в жизни обратил внимание на то, что в разноцветном завитке особенно ярко и жирно выделялся один луч. Луч этот был ярко-красного цвета и из завитка выпадал, как маленькое острие, ну, скажем, с иголку, что ли.
Все глаза были устремлены на эту предварительную операцию, которая
приближала к самому любопытному моменту. Ожидали, что Сганарель сейчас же должен был показаться наружу; но он, очевидно, понимал в чем
дело и ни за что не шел.
Но вот уже разошлись по Иерусалиму верующие и скрылись в домах, за стенами, и загадочны стали лица встречных. Погасло ликование. И уже смутные слухи об опасности поползли в какие-то щели, пробовал сумрачный Петр подаренный ему Иудою меч. И все печальнее и строже становилось лицо учителя. Так быстро пробегало время и неумолимо
приближало страшный
день предательства. Вот прошла и последняя вечеря, полная печали и смутного страха, и уже прозвучали неясные слова Иисуса о ком-то, кто предаст его.
— Я решил, чтобы как покойник Савельич был у нас, таким был бы и Алексей, — продолжал Патап Максимыч. — Будет в семье как свой человек, и обедать с нами и все… Без того по нашим
делам невозможно… Слушаться не станут работники, бояться не будут, коль приказчика к себе не
приблизишь. Это они чувствуют… Матренушка! — крикнул он, маленько подумав, работницу, что возилась около посуды в большой горенке.
Доктор продолжал навещать ее и следил, как чахотка с каждым
днем усиливается и
приближает смертный конец пленницы.
Сумев внушить к себе искреннюю любовь своего венценосного супруга, она незаметно подчинила его своему благородному влиянию, и царь,
приблизив к себе иерея Сильвестра и Алексея Адашева, начал тот славный период своего царствования, о котором с восторгом говорят русские и иноземные летописцы, славный не только
делами внешними, успехами войн, но и внутренними, продолжавшийся около шестнадцати лет, до самой смерти царицы Анастасии и удаления Сильвестра и Адашева по проискам врагов.
«Она полнеет не по
дням, а по часам, и хотя, конечно, скучает в разлуке с женихом, но спокойна, потому что каждый
день приближает ее к желанному свиданию, — это она сама сказала мне на
днях, показав бумажку, на которой она написала, и каждый
день зачеркивает числа до 1 декабря, и на это она надеется — надеюсь и я…», — писал между прочим Иннокентий Антипович.
Сама Елена, впрочем, удержала в своих руках бразды правления только около пяти лет. Причиной этого было то, что она
приблизила к себе боярина Телепнева-Оболенского, поручила ему все важнейшие
дела в царстве, одного его только слушала и заставляла остальных бояр признавать своего любимца старшим между ними.
Вот уже несколько месяцев каждый
день, каждый час, каждую минуту я смотрю на стрелку часов, которая ежесекундно
приближает момент нашей вечной разлуки.
В начале царствования Александра I, Аракчеев не занимал никакого особенно важного поста и, оставаясь начальником всей артиллерии, не имел еще тогда видимого влияния на политические и внутренние
дела государства, но вскоре новый император также
приблизил его к себе, назначил на пост военного министра, который Аракчеев занимал, однако, недолго и, отказавшись сам, был назначен генерал-инспектором всей пехоты.
Приблизив свои глаза к самому лицу художника, я осторожным шепотом, как того требовали обстоятельства, спросил его медленно,
разделяя каждое слово...
Чиновнику без жалования, для того чтобы существовать, нужно тратить или запасы или продавать вещи, и каждый
день жизни
приближает его к полной погибели, точно так же крестьянина, принужденного покупать дорогой хлеб свыше обычного, обеспеченного определенным заработком количества, с той разницей, что, спускаясь ниже и ниже, чиновник, пока он жив, не лишается возможности получить место и восстановить свое положение, крестьянин же, лишаясь лошади, поля, семян, лишается окончательно возможности поправиться.
— Да, в этой комнате, четыре
дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, с тою же насмешливою, уверенною улыбкой продолжал Наполеон. — Чего я не могу понять, — сказал он, — это того, что император Александр
приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? — с вопросом обратился он к Балашеву, и очевидно это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.