Неточные совпадения
«Ну, всё кончено, и слава Богу!» была первая
мысль, пришедшая Анне Аркадьевне, когда она простилась в последний раз с братом, который до третьего звонка загораживал собою дорогу в вагоне. Она села на свой диванчик, рядом с Аннушкой, и огляделась в полусвете спального вагона. «Слава Богу, завтра увижу Сережу и Алексея Александровича, и пойдет моя жизнь, хорошая и
привычная, по старому».
Однако он чувствовал, что на этот раз мелкие
мысли не помогают ему рассеять только что пережитое впечатление. Осторожно и медленно шагая вверх, он прислушивался, как в нем растет нечто неизведанное. Это не была
привычная работа
мысли, автоматически соединяющей слова в знакомые фразы, это было нарастание очень странного ощущения: где-то глубоко под кожей назревало, пульсировало, как нарыв, слово...
Более всего не терпят людей самостоятельной и оригинальной
мысли, не вмещающихся ни в какие
привычные рутинные категории.
Но интеллигенция претендует быть носительницей
мысли и сознания, и ей труднее простить эту леность и вялость
мысли, это рабство у
привычного, навязанного, внешнего.
Привычные категории
мысли русской интеллигенции оказались совершенно непригодны для суждения о таких грандиозных событиях, как нынешняя мировая война.
Но наша национальная
мысль очень мало об этом думает или думает по старым шаблонам, по
привычным категориям.
Медленно, но широкими кругами по застоявшейся темной жизни расходилось волнение, просыпалась сонная
мысль, и
привычное, спокойное отношение к содержанию дня колебалось.
«Между тем, если читатель чувствует себя смущенным
мыслью о том, что он обязан, как христианин, так же как и Толстой, покинуть свои
привычные условия жизни и жить как простой работник, то пусть он успокоится и держится принципа: «Securus judicat orbis terrarum».
С этого дня Кожемякин зажил так, как будто поехал на розвальнях по зимней, гладко укатанной дороге. Далёкий, однообразный путь бесцелен и наводит равнодушную дремоту, убаюкивая
мысли, усыпляя редкие, мимолётные тревоги. Иногда встряхнёт на ухабе, подкинет на раскате, — вздрогнет человек, лениво поднимет голову и, сонно осмотрев
привычный путь, давно знакомые места, снова надолго задремлет.
Он торопливо и горячо выбросил пред Ежовым
привычные свои
мысли о жизни, о людях, о своей душевной спутанности и замолчал, опрокинувшись на диван.
Все
привычное, о чем никогда не думалось, подавало повод к неожиданным ощущеньям и
мыслям, даже процесс еды в демонстрации г-на Шмита.
Не надо, однако, думать, что
мысли мои в то время выразились такими словами, — я был тогда еще далек от
привычного искусства взрослых людей, — обводить чертой слова мелькающие, как пена, образы. Но они не остались без выражения; за меня мир мой душевный выражала музыка скрытого на хорах оркестра, зовущая Замечательную Страну.
И предположение о том, что у Сережи может не оказаться табаку, а Вернер может быть лишен своего
привычного крепкого чаю, и это еще вдобавок к тому, что они должны умереть, мучило ее, пожалуй, не меньше, чем самая
мысль о казни.
На улицу, к миру, выходили не для того, чтобы поделиться с ним своими
мыслями, а чтобы урвать чужое, схватить его и, принеся домой, истереть, измельчить в голове, между
привычными тяжелыми
мыслями о буднях, которые медленно тянутся из года в год; каждый обывательский дом был темницей, где пойманное новое долго томилось в тесном и темном плену, а потом, обессиленное, тихо умирало, ничего не рождая.
С
привычной и не угасшей еще верой в то, что можно что-то знать, я думал, что нашел источник своих безумных желаний. Очевидно, желание ползать и другие были результатом самовнушения. Настойчивая
мысль о том, что я сумасшедший, вызывала и сумасшедшие желания, а как только я выполнил их, оказалось, что и желаний-то никаких нет и я не безумный. Рассуждение, как видите, весьма простое и логическое. Но…
Она молчала. Это бесило его, но Орлов сдержал
привычное выражение чувства, сдержал под влиянием преехидной, как ему казалось,
мысли, мелькнувшей у него в голове. Он улыбнулся злорадной улыбкой, говоря...
Вероятно, были в его голове другие
мысли — об обычном, о житейском, о прошлом,
привычные старые
мысли человека, у которого давно закостенели мышцы и мозг; вероятно, думал он о рабочих и о том печальном и страшном дне, — но все эти размышления, тусклые и неглубокие, проходили быстро и исчезали из сознания мгновенно, как легкая зыбь на реке, поднятая пробежавшим ветром.
— Какой я вам «батюшка»! Не видите разве, кто я? — вспылил адъютант, принявший за дерзость даже и «батюшку», после
привычного для его дисциплинированного уха «вашего благородия». При том же и самое слово «выборные» показалось ему зловеще многознаменательным: «выборные… власти долой, значит… конвент… конституционные формы… самоуправление… революция… Пугачев» — вот обрывки тех смешанно-неясных
мыслей и представлений, которые вдруг замелькали и запутались в голове поручика при слове «выборные».
Задумывается Маша Рыжова… В туповатой голове, не
привычной к мозговой работе, тяжело ворочается
мысль.
Мысли заплетались в другую сторону. Деловой человек,
привычный к постоянному обдумыванию практических действий и сложных расчетов, помаленьку начал пробуждаться в нем.
Цепь
мыслей моих порвалась, кувшин разбился, и колесо над колодцем обрушилось: ни
мыслей, ни даже обращения к небу в самых
привычных формах — нечего, негде и нечем стало почерпнуть.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел, и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому,
привычному впечатлению и по отношению к задушевной
мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Так что стоит только человеку в
мыслях хоть на время освободиться от того ужасного суеверия возможности знания будущего устройства общества, оправдывающего всякого рода насилия для этого устройства, и искренно и серьезно посмотреть на жизнь людей, и ему ясно станет, что признание необходимости противления злу насилием есть не что иное, как только оправдание людьми своих
привычных, излюбленных пороков: мести, корысти, зависти, честолюбия, властолюбия, гордости, трусости, злости.
Все
привычные категории
мысли и формы жизни самых «передовых», «прогрессивных», даже «революционных» людей XIX и XX веков безнадежно устарели и потеряли всякое значение для настоящего и особенно для будущего.
Везде ему казалось не хорошо, но хуже всего был
привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым
мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но всё-таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к
привычному галопу кокетства, без всякой задней
мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.