Неточные совпадения
Она раскаивалась утром в том, чтó она сказала мужу, и желала только одного, чтоб эти слова были как бы не сказаны. И вот письмо это
признавало слова несказанными и давало ей то, чего она желала. Но теперь это письмо представлялось ей ужаснее всего, что только она могла
себе представить.
Когда графиня Нордстон позволила
себе намекнуть о том, что она желала чего-то лучшего, то Кити так разгорячилась и так убедительно доказала, что лучше Левина ничего не может быть на свете, что графиня Нордстон должна была
признать это и в присутствии Кити без улыбки восхищения уже не встречала Левина.
— Но человек может чувствовать
себя неспособным иногда подняться на эту высоту, — сказал Степан Аркадьич, чувствуя, что он кривит душою,
признавая религиозную высоту, но вместе с тем не решаясь признаться в своем свободомыслии перед особой, которая одним словом Поморскому может доставить ему желаемое место.
Он
признавал всё великодушие его и уже не чувствовал
себя униженным.
Он не мог
признать, что он тогда знал правду, а теперь ошибается, потому что, как только он начинал думать спокойно об этом, всё распадалось вдребезги; не мог и
признать того, что он тогда ошибался, потому что дорожил тогдашним душевным настроением, а
признавая его данью слабости, он бы осквернял те минуты. Он был в мучительном разладе с самим
собою и напрягал все душевные силы, чтобы выйти из него.
В сущности, понимавшие, по мнению Вронского, «как должно» никак не понимали этого, а держали
себя вообще, как держат
себя благовоспитанные люди относительно всех сложных и неразрешимых вопросов, со всех сторон окружающих жизнь, — держали
себя прилично, избегая намеков и неприятных вопросов. Они делали вид, что вполне понимают значение и смысл положения,
признают и даже одобряют его, но считают неуместным и лишним объяснять всё это.
Он
признавал, что газеты печатали много ненужного и преувеличенного, с одною целью — обратить на
себя внимание и перекричать других.
Хотя он и должен был
признать, что в восточной, самой большой части России рента еще нуль, что заработная плата выражается для девяти десятых восьмидесятимиллионного русского населения только пропитанием самих
себя и что капитал еще не существует иначе, как в виде самых первобытных орудий, но он только с этой точки зрения рассматривал всякого рабочего, хотя во многом и не соглашался с экономистами и имел свою новую теорию о заработной плате, которую он и изложил Левину.
— Ты ведь не
признаешь, чтобы можно было любить калачи, когда есть отсыпной паек, — по твоему, это преступление; а я не
признаю жизни без любви, — сказал он, поняв по своему вопрос Левина. Что ж делать, я так сотворен. И право, так мало делается этим кому-нибудь зла, а
себе столько удовольствия…
Как будто он
признавал за
собой высокое несомненное значение за то, что у него были длинны ногти, и шапочка, и остальное соответствующее; но это можно было извинить за его добродушие и порядочность.
Представьте
себе, должен бы я был сказать ему, что у вас хозяйство ведется, как у старика, что вы нашли средство заинтересовывать рабочих в успехе работы и нашли ту же середину в усовершенствованиях, которую они
признают, — и вы, не истощая почвы, получите вдвое, втрое против прежнего.
— Я вот что намерен сказать, — продолжал он холодно и спокойно, — и я прошу тебя выслушать меня. Я
признаю, как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и никогда не позволю
себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не я заметил, но, судя по впечатлению, какое было произведено на общество, все заметили, что ты вела и держала
себя не совсем так, как можно было желать.
Он только зa
собой признавал несомненное право любить ее.
— Вы помните, что я запретила вам произносить это слово, это гадкое слово, — вздрогнув сказала Анна; но тут же она почувствовала, что одним этим словом: запретила она показывала, что
признавала за
собой известные права на него и этим самым поощряла его говорить про любовь.
— Афанасий Васильевич! вашу власть и я готов над
собою <
признать>, ваш слуга и что хотите: отдаюсь вам. Но не давайте работы свыше сил: я не Потапыч и говорю вам, что ни на что доброе не гожусь.
Теперь она говорила вопросительно, явно вызывая на возражения. Он, покуривая, откликался осторожно, междометиями и вопросами; ему казалось, что на этот раз Марина решила исповедовать его, выспросить, выпытать до конца, но он знал, что конец — точка, в которой все мысли связаны крепким узлом убеждения. Именно эту точку она, кажется, ищет в нем. Но чувство недоверия к ней давно уже погасило его желание откровенно говорить с нею о
себе, да и попытки его рассказать
себя он
признал неудачными.
Он снова заставил
себя вспомнить Марину напористой девицей в желтом джерси и ее глупые слова: «Ношу джерси, потому что терпеть не могу проповедей Толстого». Кутузов называл ее Гуляй-город. И, против желания своего, Самгин должен был
признать, что в этой женщине есть какая-то приятно угнетающая, теплая тяжесть.
Он предпочел бы не делать этого открытия, но, сделав,
признал, что — верно: он стал относиться спокойнее к жизни и проще, более терпимо к
себе.
–…забывая о человеке из другого, более глубокого подполья, — о человеке, который
признает за
собою право дать пинка ногой благополучию, если оно ему наскучит.
Ему иногда казалось, что оригинальность — тоже глупость, только одетая в слова, расставленные необычно. Но на этот раз он чувствовал
себя сбитым с толку: строчки Инокова звучали неглупо, а
признать их оригинальными — не хотелось. Вставляя карандашом в кружки о и а глаза, носы, губы, Клим снабжал уродливые головки ушами, щетиной волос и думал, что хорошо бы высмеять Инокова, написав пародию: «Веснушки и стихи». Кто это «сударыня»? Неужели Спивак? Наверное. Тогда — понятно, почему он оскорбил регента.
Самгин прежде всего ощутил многократно испытанное недовольство
собою: было очень неприятно
признать, что Дронов стал интереснее, острее, приобрел уменье сгущать мысли.
«Это — опасное уменье, но — в какой-то степени — оно необходимо для защиты против насилия враждебных идей, — думал он. — Трудно понять, что он
признает, что отрицает. И — почему,
признавая одно, отрицает другое? Какие люди собираются у него? И как ведет
себя с ними эта странная женщина?»
Клим тотчас же
признал, что это сказано верно. Красота являлась непрерывным источником непрерывной тревоги для девушки, Алина относилась к
себе, точно к сокровищу, данному ей кем-то на краткий срок и под угрозой отнять тотчас же, как только она чем-нибудь испортит чарующее лицо свое. Насморк был для нее серьезной болезнью, она испуганно спрашивала...
— Рабочему классу философский идеализм — враждебен;
признать бытие каких-то тайных и непознаваемых сил вне
себя, вне своей энергии рабочий не может и не должен. Для него достаточно социального идеализма, да и сей последний принимается не без оговорок.
Эти слова прозвучали очень тепло, дружески. Самгин поднял голову и недоверчиво посмотрел на высоколобое лицо, обрамленное двуцветными вихрами и темной, но уже очень заметно поседевшей, клинообразной бородой. Было неприятно
признать, что красота Макарова становится все внушительней. Хороши были глаза, прикрытые густыми ресницами, но неприятен их прямой, строгий взгляд. Вспомнилась странная и, пожалуй, двусмысленная фраза Алины: «Костя честно красив, — для
себя, а не для баб».
— Я
признаю вполне законным стремление каждого холостого человека поять в супругу
себе ту или иную идейку и жить, до конца дней, в добром с нею согласии, но — лично я предпочитаю остаться холостым.
В общем, чутко прислушиваясь к
себе, Самгин готов был
признать, что, кажется, никогда еще он не чувствовал
себя так бодро и уверенно. Его основным настроением было настроение самообороны, и он далеко не всегда откровенно ставил пред
собою некоторые острые вопросы, способные понизить его самооценку. Но на этот раз он спросил
себя...
«Причаститься — значит
признать и почувствовать
себя частью некоего целого, отказаться от
себя. Возможно, что это воображается, но едва ли чувствуется. Один из самообманов, как «любовь к народу», «классовая солидарность».
Варвара по вечерам редко бывала дома, но если не уходила она — приходили к ней. Самгин не чувствовал
себя дома даже в своей рабочей комнате, куда долетали голоса людей, читавших стихи и прозу. Настоящим, теплым, своим домом он
признал комнату Никоновой. Там тоже были некоторые неудобства; смущал очкастый домохозяин, он, точно поджидая Самгина, торчал на дворе и, встретив его ненавидящим взглядом красных глаз из-под очков, бормотал...
— Мы — бога во Христе отрицаемся, человека же —
признаем! И был он, Христос, духовен человек, однако — соблазнил его Сатана, и нарек он
себя сыном бога и царем правды. А для нас — несть бога, кроме духа! Мы — не мудрые, мы — простые. Мы так думаем, что истинно мудр тот, кого люди безумным
признают, кто отметает все веры, кроме веры в духа. Только дух — сам от
себя, а все иные боги — от разума, от ухищрений его, и под именем Христа разум же скрыт, — разум церкви и власти.
Но теперь она уверовала в Андрея не слепо, а с сознаньем, и в нем воплотился ее идеал мужского совершенства. Чем больше, чем сознательнее она веровала в него, тем труднее было ему держаться на одной высоте, быть героем не ума ее и сердца только, но и воображения. А она веровала в него так, что не
признавала между ним и
собой другого посредника, другой инстанции, кроме Бога.
Ольга не знала этой логики покорности слепой судьбе и не понимала женских страстишек и увлечений.
Признав раз в избранном человеке достоинство и права на
себя, она верила в него и потому любила, а переставала верить — переставала и любить, как случилось с Обломовым.
Он должен был
признать, что другой успел бы написать все письма, так что который и что ни разу не столкнулись бы между
собою, другой и переехал бы на новую квартиру, и план исполнил бы, и в деревню съездил бы…
В этом, пожалуй, он был сам виноват (снисходительно обвинял Марк
себя), усвоив условия и формы общежития, которые он называл свободными и разумными, презирая всяким принятым порядком, и которые город этот не
признавал такими.
Никогда не чувствовал он подобной потребности, да и в других не
признавал ее, а глядел на них, на этих других, покойно, равнодушно, с весьма приличным выражением в лице и взглядом, говорившим: «Пусть-де их
себе, а я не поеду».
Свои силы я еще таил от него, но мне надо было или
признать его, или оттолкнуть от
себя вовсе.
Это желание прыгнуть на шею, чтоб
признали меня за хорошего и начали меня обнимать или вроде того (словом, свинство), я считаю в
себе самым мерзким из всех моих стыдов и подозревал его в
себе еще очень давно, и именно от угла, в котором продержал
себя столько лет, хотя не раскаиваюсь.
Совестно ли ему было, что он не был допущен в каюту, или просто он
признавал в
себе другое какое-нибудь достоинство, кроме чести быть японским чиновником, и понимал, что окружает его, — не знаю, но он стоял на палубе гордо, в красивой, небрежной позе.
Привлеченные в качестве обвиняемых Маслова, Бочкова и Картинкин виновными
себя не
признали, объявив: Маслова — что она действительно была послана Смельковым из дома терпимости, где она, по ее выражению, работает, в гостиницу «Мавританию» привезти купцу денег, и что, отперев там данным ей ключом чемодан купца, она взяла из него 40 рублей серебром, как ей было велено, но больше денег не брала, что могут подтвердить Бочкова и Картинкин, в присутствии которых она отпирала и запирала чемодан и брала деньги.
— Если можно
признать, что что бы то ни было важнее чувства человеколюбия, хоть на один час и хоть в каком-нибудь одном, исключительном случае, то нет преступления, которое нельзя бы было совершать над людьми, не считая
себя виноватым».
Зная, что человек не может иметь права на землю, он
признал это право за
собой и подарил крестьянам часть того, на что он знал в глубине души, что не имел права.
— Нет, не могу, — отвечал он, чувствуя, что, отвечая ей так, он отвечал
себе,
признавая, что действительно с ним случилось что-то очень важное.
— Вы после скажете.
Признаете ли вы
себя виновным?
Он не раз в продолжение этих трех месяцев спрашивал
себя: «я ли сумасшедший, что вижу то, чего другие не видят, или сумасшедшие те, которые производят то, что я вижу?» Но люди (и их было так много) производили то, что его так удивляло и ужасало, с такой спокойной уверенностью в том, что это не только так надо, но что то, чтò они делают, очень важное и полезное дело, — что трудно было
признать всех этих людей сумасшедшими;
себя же сумасшедшим он не мог
признать, потому что сознавал ясность своей мысли.
— «А царя, — говорят, —
признаешь?» — Отчего не
признавать? он
себе царь, а я
себе царь, — «Ну, — говорят, — с тобой разговаривать».
«Разорву эту ложь, связывающую меня, чего бы это мне ни стоило, и
признаю всё и всем скажу правду и сделаю правду, — решительно вслух сказал он
себе.
Признаете ли вы
себя виновной?
— Евфимья Бочкова, вы обвиняетесь в том, что 17-го января 188* года в гостинице «Мавритания», вместе с Симоном Картинкиным и Екатериной Масловой, похитили у купца Смелькова из его чемодана его деньги и перстень и, разделив похищенное между
собой, опоили, для скрытия своего преступления, купца Смелькова ядом, от которого последовала eго смерть.
Признаете ли вы
себя виновной?
— Вы обвиняетесь в том, что 17-го января 188* г. вы, в сообществе с Евфимьей Бочковой и Екатериной Масловой, похитили из чемодана купца Смелькова принадлежащие ему деньги и потом принесли мышьяк и уговорили Екатерину Маслову дать купцу Смелькову в вине выпить яду, отчего последовала смерть Смелькова.
Признаете ли вы
себя виновным? — проговорил он и склонился направо.
— После скажете.
Признаете ли вы
себя виновным? — спокойно, но твердо повторил председатель.