Неточные совпадения
Приходи во зеленый сад в сумерки серые, когда сядет
за лес солнышко красное, и скажи: «Покажись мне, верный друг!» — и покажу я тебе свое лицо противное, свое
тело безобразное.
Те
пришли,
за исключением девки-работницы. Парень явно трепетал всем
телом.
Ромашов, который теперь уже не шел, а бежал, оживленно размахивая руками, вдруг остановился и с трудом
пришел в себя. По его спине, по рукам и ногам, под одеждой, по голому
телу, казалось, бегали чьи-то холодные пальцы, волосы на голове шевелились, глаза резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пылких грез, с удивлением глядел на хорошо знакомые ему ворота, на жидкий фруктовый сад
за ними и на белый крошечный флигелек в глубине сада.
Вижу, вся женщина в расстройстве и в исступлении ума: я ее взял
за руки и держу, а сам вглядываюсь и дивлюсь, как страшно она переменилась и где вся ее красота делась?
тела даже на ней как нет, а только одни глаза среди темного лица как в ночи у волка горят и еще будто против прежнего вдвое больше стали, да недро разнесло, потому что тягость ее тогда к концу
приходила, а личико в кулачок сжало, и по щекам черные космы трепятся.
Помню, эти слова меня точно пронзили… И для чего он их проговорил и как
пришли они ему в голову? Но вот труп стали поднимать, подняли вместе с койкой; солома захрустела, кандалы звонко, среди всеобщей тишины, брякнули об пол… Их подобрали.
Тело понесли. Вдруг все громко заговорили. Слышно было, как унтер-офицер, уже в коридоре, посылал кого-то
за кузнецом. Следовало расковать мертвеца…
На дворе говорят об этой женщине все хуже, насмешливее и злее. Мне очень обидно слышать эти россказни, грязные и, наверное, лживые;
за глаза я жалею женщину, мне боязно
за нее. Но когда,
придя к ней, я вижу ее острые глазки, кошачью гибкость маленького
тела и это всегда праздничное лицо, — жалость и страх исчезают, как дым.
— Естественном? — сказал он. — Естественном? Нет, я скажу вам напротив, что я
пришел к убеждению, что это не… естественно. Да, совершенно не… естественно. Спросите у детей, спросите у неразвращенной девушки. Моя сестра очень молодая вышла замуж
за человека вдвое старше ее и развратника. Я помню, как мы были удивлены в ночь свадьбы, когда она, бледная и в слезах, убежала от него и, трясясь всем
телом, говорила, что она ни
за что, ни
за что, что она не может даже сказать того, чего он хотел от нее.
Я
пришел к той части машины, где на отлогом деревянном скате скоплялись шлихи и золото. Два штейгера в серых пальто наблюдали
за работой машины; у стены, спрятавшись от дождя, сидел какой-то поденщик в одной рубахе и, вздрагивая всем
телом, сосал коротенькую трубочку. Он постоянно сплевывал в сторону и сладко жмурил глаза.
Затем
прислала она Соломону большой алмаз величиною с лесной орех. В камне этом была тонкая, весьма извилистая трещина, которая узким сложным ходом пробуравливала насквозь все его
тело. Нужно было продеть сквозь этот алмаз шелковинку. И мудрый царь впустил в отверстие шелковичного червя, который, пройдя наружу, оставил
за собою следом тончайшую шелковую паутинку.
Ермак взял с собой 50 человек и пошел очистить дорогу бухарцам.
Пришел он к Иртышу-реке и не нашел бухарцев. Остановился ночевать. Ночь была темная и дождь. Только полегли спать казаки, откуда ни взялись татары, бросились на сонных, начали их бить. Вскочил Ермак, стал биться. Ранили его ножом в руку. Бросился он бежать к реке. Татары
за ним. Он в реку. Только его и видели. И
тела его не нашли, и никто не узнал, как он умер.
Приходит Освальд и, увидав Глостера, желая получить обещанную Реганой
за убийство Глостера награду, нападает на него, но Эдгар своей дубиной убивает Освальда, который, умирая, передает Эдгару, своему убийце, для получения им награды письмо Гонерилы к Эдмунду. В письме Гонерила обещается убить мужа и выйти замуж
за Эдмунда. Эдгар вытаскивает
за ноги мертвое
тело Освальда и потом возвращается и уводит отца.
Когда человек тоскует наяву, к нему еще
приходят голоса живого мира и нарушают цельность мучительного чувства; но тут я засыпал, тут я сном, как глухой стеной, отделялся от всего мира, даже от ощущения собственного
тела — и оставалась только тоска, единая, ненарушимая, выходящая
за все пределы, какие полагает ограниченная действительность.