Неточные совпадения
Я схватил бумаги и поскорее унес их, боясь, чтоб штабс-капитан не раскаялся. Скоро
пришли нам объявить, что через час тронется оказия; я велел закладывать. Штабс-капитан вошел в комнату в то время, когда я уже надевал шапку; он, казалось, не готовился
к отъезду; у него был какой-то принужденный, холодный вид.
Между тем внушительный диалог
приходил на ум
капитану все реже и реже, так как Грэй шел
к цели с стиснутыми зубами и побледневшим лицом.
Он знал, однако, со слов Катерины Ивановны, что отставной штабс-капитан человек семейный: «Или спят все они, или, может быть, услыхали, что я
пришел, и ждут, пока я отворю; лучше я снова постучусь
к ним», — и он постучал.
Восторженный ли вид
капитана, глупое ли убеждение этого «мота и расточителя», что он, Самсонов, может поддаться на такую дичь, как его «план», ревнивое ли чувство насчет Грушеньки, во имя которой «этот сорванец»
пришел к нему с какою-то дичью за деньгами, — не знаю, что именно побудило тогда старика, но в ту минуту, когда Митя стоял пред ним, чувствуя, что слабеют его ноги, и бессмысленно восклицал, что он пропал, — в ту минуту старик посмотрел на него с бесконечною злобой и придумал над ним посмеяться.
А
капитан на другой день
к офицеру
пришел и говорит: «Вы не гневайтесь на молдаванку, мы ее немножко позадержали, она, то есть, теперь в реке, а с вами, дескать, прогуляться можно на сабле или на пистолях, как угодно».
О медицинской помощи, о вызове доктора
к заболевшему работнику тогда, конечно, никому не
приходило в голову. Так Антось лежал и тихо стонал в своей норе несколько дней и ночей. Однажды старик сторож, пришедший проведать больного, не получил отклика. Старик сообщил об этом на кухне, и Антося сразу стали бояться. Подняли
капитана, пошли
к мельнице скопом. Антось лежал на соломе и уже не стонал. На бледном лице осел иней…
Но еще большее почтение питал он
к киевскому студенту Брониславу Янковскому. Отец его недавно поселился в Гарном Луге, арендуя соседние земли. Это был человек старого закала, отличный хозяин, очень авторитетный в семье. Студент с ним не особенно ладил и больше тяготел
к семье
капитана. Каждый день чуть не с утра, в очках, с книгой и зонтиком подмышкой, он
приходил к нам и оставался до вечера, серьезный, сосредоточенный, молчаливый. Оживлялся он только во время споров.
Бедный старик вздыхал, даже плакал, отбиваясь от соблазнителя: ни нога уже не годится для стремени, ни рука для сабли, но
капитан изо дня в день
приходил к его хате, нашептывал одно и то же.
В день его приезда, после обеда, когда отец с трубкой лег на свою постель,
капитан в тужурке
пришел к нему и стал рассказывать о своей поездке в Петербург.
Заранее приготовившись на слезы и упреки со стороны Настеньки, на удивление Петра Михайлыча и на многозначительное молчание
капитана и решившись все это отпарировать своей холодностью, Калинович решился и
пришел нарочно
к Годневым
к самому обеду, чтоб застать всех в сборе.
Недели через три после состояния приказа, вечером, Петр Михайлыч,
к большому удовольствию
капитана, читал историю двенадцатого года Данилевского […историю двенадцатого года Данилевского. — Имеется в виду книга русского военного историка А.И.Михайловского-Данилевского (1790—1848) «Описание Отечественной войны в 1812 году».], а Настенька сидела у окна и задумчиво глядела на поляну, облитую бледным лунным светом. В прихожую
пришел Гаврилыч и начал что-то бунчать с сидевшей тут горничной.
— Это, сударыня, авторская тайна, — заметил Петр Михайлыч, — которую мы не смеем вскрывать, покуда не захочет того сам сочинитель; а бог даст, может быть, настанет и та пора, когда Яков Васильич
придет и сам прочтет нам: тогда мы узнаем, потолкуем и посудим… Однако, — продолжал он, позевнув и обращаясь
к брату, — как вы,
капитан, думаете: отправиться на свои зимние квартиры или нет?
— Теперича, хоша бы я
пришел к вам поговорить: от кого совета али наставленья мне в этом деле иметь… — говорил
капитан, смигивая слезы.
В тот самый день, как
пришел к нему
капитан, он целое утро занимался приготовлением себе для стола картофельной муки, которой намолов собственной рукой около четверика, пообедал плотно щами с забелкой и, съев при этом фунтов пять черного хлеба, заснул на своем худеньком диванишке, облаченный в узенький ситцевый халат, из-под которого выставлялись его громадные выростковые сапоги и виднелась волосатая грудь, покрытая, как у Исава, густым волосом.
«Ах, скверно!» подумал Калугин, испытывая какое-то неприятное чувство, и ему тоже
пришло предчувствие, т. е. мысль очень обыкновенная — мысль о смерти. Но Калугин был не штабс-капитан Михайлов, он был самолюбив и одарен деревянными нервами, то, что называют, храбр, одним словом. — Он не поддался первому чувству и стал ободрять себя. Вспомнил про одного адъютанта, кажется, Наполеона, который, передав приказание, марш-марш, с окровавленной головой подскакал
к Наполеону.
5-го декабря. Прибыл новый городничий. Называется он
капитан Мрачковский. Фамилия происходит от слова мрак. Ты, Господи, веси, когда
к нам что-нибудь от света
приходить станет!
— Сестра! — крикнул
капитан, стукнув в стену, — вели Василисе чрез два часа здесь все освежить,
к тебе
придет твой постоялец, мой хороший знакомый. Это необходимо, — опять сказал он мне шепотом.
— Аян, — мягко сказала девушка, остановилась, придумывая, что продолжать, и вдруг простая, доверчивая, сильная душа юноши бессознательно пустила ее на верный путь. — Аян, вы смешны. Другая повернулась бы
к вам спиной, я — нет. Идите, глупый разбойник, учитесь, сделайтесь образованным, крупным хищником,
капитаном. И когда сотни людей будут трепетать от одного вашего слова — вы
придите. Больше я ничего не скажу вам.
Мышлаевский. Сменили сегодня, слава тебе, Господи!
Пришла пехотная дружина. Скандал я в штабе на посту устроил. Жутко было! Они там сидят, коньяк в вагоне пьют. Я говорю, вы, говорю, сидите с гетманом во дворце, а артиллерийских офицеров вышибли в сапогах на мороз с мужичьем перестреливаться! Не знали, как от меня отделаться. Мы, говорят, командируем вас,
капитан, по специальности в любую артиллерийскую часть. Поезжайте в город… Алеша, возьми меня
к себе.
Я сидел за письменным столом и писал своим домашним письмо в ожидании
капитана, который должен был
прийти к завтраку.
Исследовав в подробности дело и допросив
капитана, офицеров и команду клипера, комиссия единогласно
пришла к заключению, что командир клипера нисколько не виноват в постигшем его несчастье и не мог его предотвратить и что им были приняты все необходимые меры для спасения вверенного ему судна и людей.
— Не могу знать, ваше благородие. Но только в шесть часов утра от концыря (консула)
приходила шлюпка с письмом
к капитану, и тую ж минуту приказано разводить пары…
На другой день
капитан получил официальную бумагу, в которой просили
прислать виновного
к судье для разбирательства дела.
— Который сегодня
пришел? Жаль, что ваш корвет стоит далеко, а то я довез бы вас на своей маленькой шлюпке… Я —
капитан английского купеческого парохода «Nelli»… Он тут близко стоит… Если угодно переночевать у меня, койка
к вашим услугам.
— И хоть бы что, — продолжал Бастрюков, — Егорка только
приходил в большую отчаянность… Наконец, братцы вы мои, видит Барабанов, что нет с Кирюшкиным никакого сладу и что допорет он его до смерти, пожалуй, еще в ответе будет, — адмирал у нас на эскадре законный человек был, — пошел
к капитану и докладывает: «Так мол, и так. Никак не могу я этого мерзавца исправить; дозвольте, говорит, по форме арестантом сделать, потому, говорит, совсем беспардонный человек»…
То же самое услышал он в субботу, в одну, потом в другую… Целый месяц ходил он
к капитану, высиживал долгие часы в передней и вместо денег получал приглашение убираться
к чёрту и
прийти в субботу. Но он не унывал, не роптал, а напротив… Он даже пополнел. Ему нравилось долгое ожидание в передней, «гони в шею» звучало в его ушах сладкой мелодией.
— Вовсе нет, Юлия Федоровна! — вскричал он. — Вовсе нет! Ничего подобного мне и в голову не
приходило; но
к чему такие излияния, скажите на милость? Вы чужды всему этому; а я — не проситель, не
капитан Копейкин, и генеральского места вы мне дать не можете!..
— А разве теперь не хорошо? Ей-Богу, хорошо! — возразил кому-то
капитан и в доказательство, что ему хорошо, выпил еще рюмку водки, но
к печке присаживаться не стал. Ходить по комнате оказалось разумнее. Мысли
пришли обычные, спокойные, ленивые — о том, что жид Абрамка поручику Ильину лакированные сапоги испортил; о том, сколько он будет получать денег, когда будет ротным командиром, и что казначей хороший человек, даром что поляк.
5-го декабря. Прибыл новый городничий. Сей уже не токмо имеет жену польку, но
к тому еще и сам поляк. Называется
капитан Мрачковский. Фамилия от слова мрак. Ты, Господи, веси, когда
к нам что-нибудь от света
приходить станет.