Неточные совпадения
Но, хотя речи были неинтересны,
люди все сильнее раздражали любопытство. Чего они хотят?
Присматриваясь к Стратонову, Клим видел в нем что-то воинствующее и, пожалуй, не удивился бы, если б Стратонов крикнул на суетливого, нервозного рыженького...
— Место — неуютное. Тоскливо. Смотришь вокруг, — говорил Дмитрий, — и возмущаешься идиотизмом власти, их дурацкими приемами гасить жизнь. Ну, а затем,
присмотришься к этой пустынной земле, и как будто почувствуешь ее жажду
человека, — право! И вроде как бы ветер шепчет тебе: «Ага, явился? Ну-ко, начинай…»
Самгину очень понравилось, что этот
человек помешал петь надоевшую, неумную песню. Клим, качаясь на стуле, смеялся. Пьяный шагнул
к нему, остановился,
присмотрелся и тоже начал смеяться, говоря...
У него совершенно неестественно заострились скулы, он двигал челюстью, как бы скрипя зубами, и вертел головою,
присматриваясь к суете встревоженных
людей.
Люди становились все тише, говорили ворчливее, вечер делал их тусклыми.
Люди были интересны Самгину настолько, насколько он,
присматриваясь к ним, видел себя не похожим на них.
Самым интересным
человеком в редакции и наиболее характерным для газеты Самгин,
присмотревшись к сотрудникам, подчеркнул Дронова, и это немедленно понизило в его глазах значение «органа печати». Клим должен был признать, что в роли хроникера Дронов на своем месте. Острый взгляд его беспокойных глаз проникал сквозь стены домов города в микроскопическую пыль буднишной жизни, зорко находя в ней, ловко извлекая из нее наиболее крупные и темненькие пылинки.
— Сядемте, — предложил Клим, любуясь оживлением постояльца, внимательно
присматриваясь к нему и находя, что Митрофанов одновременно похож на регистратора в окружном суде, на кассира в магазине «Мюр и Мерилиз», одного из метр-д-отелей в ресторане «Прага», на университетского педеля и еще на многих обыкновеннейших
людей.
Самгин торопился уйти, показалось, что Диомидов
присматривается к нему, узнает его. Но уйти не удавалось. Фроленкова окружали крупные бородатые
люди, а Диомидов, помахивая какими-то бумажками, зажатыми в левой руке, протягивал ему правую и бормотал...
Он зорко
присматривался к лицам
людей, — лица такие же, как у тех, что три года тому назад шагали не торопясь в Кремль
к памятнику Александра Второго, да, лица те же, но
люди — другие.
Лютов произнес речь легко, без пауз; по словам она должна бы звучать иронически или зло, но иронии и злобы Клим не уловил в ней. Это удивило его. Но еще более удивительно было то, что говорил
человек совершенно трезвый.
Присматриваясь к нему, Клим подумал...
Но чем более он
присматривался к нянькину внуку, тем чаще являлись подозрения, что Дронов каждый данный момент и во всех своих отношениях
к людям — человечишка неискренний.
Но, несмотря на то, что он так ненормально, нездорово растолстел, Самгин,
присматриваясь к нему, не мог узнать в нем того полусонного, медлительного
человека, каким Томилин жил в его памяти.
«Ничего своеобразного в этих
людях — нет, просто я несколько отравлен марксизмом», — уговаривал себя Самгин,
присматриваясь к тяжелому, нестройному ходу рабочих, глядя, как они, замедляя шаги у ворот, туго уплотняясь, вламываются в Кремль.
«Плачет. Плачет», — повторял Клим про себя. Это было неожиданно, непонятно и удивляло его до немоты. Такой восторженный крикун, неутомимый спорщик и мастер смеяться, крепкий, красивый парень, похожий на удалого деревенского гармониста, всхлипывает, как женщина, у придорожной канавы, под уродливым деревом, на глазах бесконечно идущих черных
людей с папиросками в зубах. Кто-то мохнатый, остановясь на секунду за маленькой нуждой,
присмотрелся к Маракуеву и весело крикнул...
Как это было просто! В самом деле, стоит только
присмотреться к походке молодого
человека и старого, чтобы увидеть, что молодой ходит легко, почти на носках, а старый ставит ногу на всю ступню и больше надавливает на пятку. Пока мы с Дерсу осматривали покинутый бивак, Чжан Бао и Чан Лин развели огонь и поставили палатку.
Чем ближе я
присматривался к этому
человеку, тем больше он мне нравился. С каждым днем я открывал в нем новые достоинства. Раньше я думал, что эгоизм особенно свойствен дикому
человеку, а чувство гуманности, человеколюбия и внимания
к чужому интересу присуще только европейцам. Не ошибся ли я? Под эти мысли я опять задремал и проспал до утра.
Когда все было схоронено, когда даже шум, долею вызванный мною, долею сам накликавшийся, улегся около меня и
люди разошлись по домам, я приподнял голову и посмотрел вокруг: живого, родного не было ничего, кроме детей. Побродивши между посторонних, еще
присмотревшись к ним, я перестал в них искать своих и отучился — не от
людей, а от близости с ними.
Присмотревшись хорошенько
к Доброву, Вихров увидел, что тот был один из весьма многочисленного разряда
людей в России, про которых можно сказать, что не пей только
человек — золото бы был: честный, заботливый, трудолюбивый, Добров в то же время был очень умен и наблюдателен, так у него ничего не могло с глазу свернуться. Вихров стал его слушать, как мудреца какого-нибудь.
— Стыдились бы! Я
человек тяжелый и то понимаю справедливость! — Он поднял руку выше головы и замолчал, полузакрыв глаза, как бы
присматриваясь к чему-то вдали.
Капитан Стельковский, маленький, худощавый
человек в широчайших шароварах, шел небрежно и не в ногу, шагах в пяти сбоку правого фланга, и, весело щурясь, наклоняя голову то на один, то на другой бок,
присматривался к равнению.
Достаточно
присмотреться к прислуге любого отеля, чтоб убедиться, какую массу работы может сделать
человек, не утрачивая бодрости и не валя, как говорится, через пень колоду.
С каждым днем Кусака на один шаг уменьшала пространство, отделявшее ее от
людей;
присмотрелась к их лицам и усвоила их привычки: за полчаса до обеда уже стояла в кустах и ласково помаргивала.
Присматривался к ним и по лицам и движениям их старался узнавать, что они за
люди и какие у них характеры?
Бойцы, зорко
присматриваясь друг
к другу, переминались, правые руки вперед, левые — у грудей. Опытные
люди тотчас заметили, что у Ситанова рука длиннее, чем у мордвина. Стало тихо, похрустывал снег под ногами бойцов. Кто-то не выдержал напряжения, пробормотал жалобно и жадно...
Вы
присмотритесь к дворянам: было время, они сами себе исправников выбирали — кого хотят, а предводителя у них и по сию пору — свои
люди!
Как все солидные
люди города, Кожемякин относился
к Никону пренебрежительно и опасливо, избегая встреч и бесед с ним, но,
присматриваясь к его ломанью, слушая злые, буйные речи, незаметно почувствовал любопытство, и вскоре Никон показался ему фонарём в темноте: грязный фонарь, стёкла закоптели, салом залиты, а всё-таки он как будто светит немного и не так густо победна тьма вокруг.
Недалеко от берега в воде отражается голубой Сириус; если долго
присматриваться к этому тусклому пятну на воде — рядом с ним становится виден пробковый буек, круглый, точно голова
человека, и совершенно неподвижный.
Эта мысль позволяла ему относиться
к Перфишке как
к блаженненькому, но в то же время он всегда с интересом и недоверием
присматривался к беспечному
человеку и чувствовал, что сапожник по душе своей лучше всех
людей в этом доме, — хотя он пьяница никчемный…
Когда Пашка Грачёв
присмотрелся к их жизни, он сказал тоном бывалого
человека...
— Эти простые
люди, — медленно и задумчиво говорил Фома, не вслушиваясь в речь товарища, поглощенный своими думами, — они, ежели
присмотреться к ним, — ничего! Даже очень… Любопытно… Мужики… рабочие… ежели их так просто брать — все равно как лошади… Везут себе, пыхтят…
Не прошло полугода со дня смерти жены, как он уже посватался
к дочери знакомого ему по делам уральского казака-старообрядца. Отец невесты, несмотря на то, что Игнат был и на Урале известен как «шалый»
человек, выдал за него дочь. Ее звали Наталья. Высокая, стройная, с огромными голубыми глазами и длинной темно-русой косой, она была достойной парой красавцу Игнату; а он гордился своей женой и любил ее любовью здорового самца, но вскоре начал задумчиво и зорко
присматриваться к ней.
Обидно было ему чувствовать себя лишним среди
людей, и чем больше он
присматривался к ним, тем более крепла эта обида.
Мимо него непрерывно шли
люди, он почуял, что сегодня в них есть что-то новое, стал
присматриваться к ним и быстро понял, что новое — хорошо знакомая ему тревога.
Всюду собирались толпы
людей и оживлённо говорили свободной, смелою речью о близких днях торжества правды, горячо верили в неё, а неверующие молчали,
присматриваясь к новым лицам, запоминая новые речи. Часто среди толпы Климков замечал шпионов и, не желая, чтобы они видели его, поспешно уходил прочь. Чаще других встречался Мельников. Этот
человек возбуждал у Евсея особенный интерес
к себе. Около него всегда собиралась тесная куча
людей, он стоял в середине и оттуда тёмным ручьём тёк его густой голос.
Он
присматривался к странной жизни дома и не понимал её, — от подвалов до крыши дом был тесно набит
людьми, и каждый день с утра до вечера они возились в нём, точно раки в корзине. Работали здесь больше, чем в деревне, и злились крепче, острее. Жили беспокойно, шумно, торопливо — порою казалось, что
люди хотят скорее кончить всю работу, — они ждут праздника, желают встретить его свободными, чисто вымытые, мирно, со спокойной радостью. Сердце мальчика замирало, в нём тихо бился вопрос...
Первое время Елена Петровна была очень довольна, но уже скоро стала задумываться и тревожиться; и тревожило ее все то же ненасытимое любопытство, с каким Колесников продолжал
присматриваться к вещам и
людям.
В них явилось что-то бесхозяйственное, неустойчивое; раньше, при отце, они жили семейнее, дружней, не так много пьянствовали, не так бесстыдно распутничали, а теперь всё спуталось,
люди стали бойчее и даже как будто умней, но небрежнее
к работе, злее друг
к другу и все нехорошо, жуликовато
присматриваются, примериваются.
Пропустив мимо ушей неумные слова младшего, Артамонов
присматривался к лицу Ильи; значительно изменясь, оно окрепло, лоб, прикрытый прядями потемневших волос, стал не так высок, а синие глаза углубились. Было и забавно и как-то неловко вспомнить, что этого задумчивого
человека в солидном костюме он трепал за волосы; даже не верилось, что это было. Яков просто вырос, он только увеличился, оставшись таким же пухлым, каким был, с такими же радужными глазами. И рот у него был ещё детский.
Изредка, но всё чаще, Петра Артамонова будила непонятная суета в доме: являлись какие-то чужие
люди, он
присматривался к ним, стараясь понять их шумный бред, слышал вопли жены...
Ему отвечали, что молодой
человек очень хороший и им очень довольны; что его и не думали оставлять без назначения, но надо было, разумеется, «
присмотреться»,
к чему его можно лучше назначить.
Жизнь в своем непрерывном развитии набирала множество фактов; ставила множество вопросов;
люди присматривались к ним с разных сторон, выясняли кое-что, но все-таки не могли справиться со всею громадою накопившегося материала; наконец являлся
человек, который умел
присмотреться к делу со всех сторон, придавал предметам разбросанным и отчасти исковерканным прежними исследователями их естественный вид и пред всеми разъяснял то, что доселе казалось темным.
С внешней стороны Коновалов до мелочей являлся типичнейшим золоторотцем; но чем больше я
присматривался к нему, тем больше убеждался, что имею дело с разновидностью, нарушавшей мое представление о
людях, которых давно пора считать за класс и которые вполне достойны внимания, как сильно алчущие и жаждущие, очень злые и далеко не глупые…
Когда в ночлежку явился учитель, Тяпа уже давно жил в ней. Он долго
присматривался к учителю, — чтобы посмотреть в лицо
человеку, Тяпа сгибал весь свой корпус набок, — долго прислушивался
к его разговорам и как-то раз подсел
к нему.
Говорят они таким манером, а я между тем
присматриваюсь к моему племянничку и думаю сам с собою: «Что же уж очень я нападал на него и представлял его себе совсем пустым
человеком.
Вдруг один
человек присмотрелся к царевичу, приметил, что он говорит не чисто по-ихнему и одет не так, как все в городе, и крикнул: «Ребята! этот
человек подослан
к нам от наших злодеев разузнавать про наш город. Может, он сам отравил царя. Видите, он и говорит не по-нашему, и смеется, когда мы все плачем. Хватайте его, ведите в тюрьму!»
Мне было занимательно поближе
присмотреться к нему. Сквозь его болтовню, прибаутки, своего рода юродство сквозил здравый рассудок, наблюдательность, юмор и довольно тонкое понимание
людей.
Иван Алексеевич услыхал тут же целую исповедь Палтусова: как он попал в агенты
к Калакуцкому, как успел в каких-нибудь три-четыре недели подняться в его глазах, добыл ему поддержку самых нужных и"тузистых"
людей, как он
присмотрелся к этому процессу"объегоривания"путем построек и подрядов и думает начать дело на свой страх с будущей же весны, а Калакуцкого"lâcher" [бросить (фр.).], разумеется, благородным манером, и сделает это не позднее половины поста.
Вся эта толпа поклонников, казалось ей, гонится только за ее миллионами, а потому она, предубежденная против них, не хотела даже ни
к одному из них близко
присмотреться. Ее съедало дьявольское самолюбие, ей хотелось властвовать над
людьми, над своим состоянием, своей личностью, красотой, умом, и само это состояние, вступавшее в соперничество с ней, было ей противным. Оно, казалось ей, кроме того, крайне ничтожным.
— Я вам верю, Вадим Петрович, — сказала она и выпрямилась. — Доверие ваше очень ценно. Много ли вы меня знаете? Как простые
люди говорят, без году неделя… Ваша болезнь сблизила нас, это точно… Я
к вам, втихомолку,
присматривалась… Вы для меня стали понятны… довольно скоро. Вам не хорошо жилось там, в Париже. Сухо, материально. А между тем в вас сидит совсем не такой…
Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно-сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские
присматривались к Пьеру, потому что не понимали,
к какому сословию мог принадлежать этот
человек.