Неточные совпадения
— Я знала, что вы здесь, — сказала она. Я сел возле нее и взял ее за руку. Давно забытый трепет
пробежал по моим жилам при звуке этого
милого голоса; она посмотрела мне в глаза своими глубокими и спокойными глазами: в них выражалась недоверчивость и что-то похожее на упрек.
Он обернулся к ней. Та
сбежала последнюю лестницу и остановилась вплоть перед ним, ступенькой выше его. Тусклый свет проходил со двора. Раскольников разглядел худенькое, но
милое личико девочки, улыбавшееся ему и весело, по-детски, на него смотревшее. Она прибежала с поручением, которое, видимо, ей самой очень нравилось.
Борис
бегал в рваных рубашках, всклоченный, неумытый. Лида одевалась хуже Сомовых, хотя отец ее был богаче доктора. Клим все более ценил дружбу девочки, — ему нравилось молчать, слушая ее
милую болтовню, — молчать, забывая о своей обязанности говорить умное, не детское.
— «Шесть
миль занимает, — отвечал Вандик, — мы здесь остановимся, — продолжал он, как будто на мой прежний вопрос, — и я
сбегаю узнать, чья это лошадь ходит там на лугу: я ее не видал никогда».
Ну из чего он
бегает,
помилуйте, то и дело на часы смотрит, улыбается, потеет, важный вид принимает, нас с голоду морит?
— Ах,
милый! ах, родной! да какой же ты большой! — восклицала она, обнимая меня своими коротенькими руками, — да, никак, ты уж в ученье, что на тебе мундирчик надет! А вот и Сашенька моя. Ишь ведь старушкой оделась, а все оттого, что уж очень навстречу спешила… Поцелуйтесь, родные! племянница ведь она твоя! Поиграйте вместе,
побегайте ужо, дядюшка с племянницей.
Сад наш сделался мне противен, и я не заглядывал в него даже тогда, когда
милая моя сестрица весело гуляла в нем; напрасно звала она меня
побегать, поиграть или полюбоваться цветами, которыми по-прежнему были полны наши цветники.
Впрочем, вышел новый случай, и Павел не удержался: у директора была дочь, очень
милая девушка, но она часто
бегала по лестнице — из дому в сад и из саду в дом; на той же лестнице жил молодой надзиратель; любовь их связала так, что их надо было обвенчать; вслед же за тем надзиратель был сделан сначала учителем словесности, а потом и инспектором.
— Да вы спросите, кто медали-то ему выхлопотал! — ведь я же! — Вы меня спросите, что эти медали-то стоят! Может, за каждою не один месяц, высуня язык,
бегал… а он с грибками да с маслицем! Конечно, я за большим не гонюсь… Слава богу! сам от царя жалованье получаю… ну, частная работишка тоже есть… Сыт, одет… А все-таки, как подумаешь: этакой аспид, а на даровщину все норовит! Да еще и притесняет! Чуть позамешкаешься — уж он и тово… голос подает: распорядись… Разве я слуга…
помилуйте!
— Нет еще? Знаешь, Сонечка, я того… пойду в столовую — «Инвалид»
пробежать. Вы,
милый Ромашов, попасите ее… ну, там какую-нибудь кадриленцию.
— Помилуйте-с… на что же-с! Павел Иваныч! Павел Иваныч! побереги, брат, Марью Матвевну, покуда я в питейный за пивом
сбегаю!
—
Помилуйте! до догадок ли мне было! я, как ошалелый,
бегал, денег искал…
Даже русские культурные дамочки — уж на что охочи по магазинам
бегать — и те чуть не со слезами на глазах жалуются:
помилуйте! муж заставляет меня в Берлине платья покупать!
— Царица небесная! Владычица моя! На тебя только моя надежда, всеми оставлена: и родными и прислугою… Что это?
Помилуйте, до чего безнравственность доходит: по ночам
бегают… трубку курят… этта одна пьяная пришла… Содом и Гоморр! Содом и Гоморр!
— А кругом, куда ни погляди, — все народишко
бегает. Неровен час, увидят и пойдут напраслину плести. Долго ли девку ославить и осрамить? Вон, погляди-ко, какой-то мужик с коробом сюда тащится. Ты уж,
милый, лучше вылезай-ко!
—
Помилуйте, мертвые бы, я думаю, услыхали, — отвечала она,
пробегая.
— Холодно, голубушка, холодно, ну полежи,
милая, полежи ты, а я пойду постреляю [Посбираю милостыню.] и хлебушка принесу… Ничего, Лиска, поправимся!.. Не все же так… Только ты-то не оставляй меня, не
бегай… Ты у меня, безродного бродяги, одна ведь. Не оставишь, Лиска?
Арина Пантелеймоновна. Святые,
помилуйте нас, грешных! В комнате совсем не прибрано. (Схватывает все, что ни есть на столе, и
бегает по комнате.)Да салфетка-то салфетка на столе совсем черная. Дуняшка, Дуняшка!
— Нельзя,
милый барин. Знамо, не по своей воле тащимся на сплав, а нужда гонит. Недород у нас… подати справляют… Ну, а где взять? А караванные приказчики уж пронюхают, где недород, и по зиме все деревни объедут. Приехали — сейчас в волость: кто подати не донес? А писарь и старшина уж ждут их, тоже свою спину берегут, и сейчас кондракт… За десять-то рублев ты и должон месить сперва на пристань тыщу верст, потом сплаву обжидать, а там на барке
сбежать к Перме али дальше, как подрядился по кондракту.
А какая она хорошенькая, какая
милая, умная! Ведь вот долго ли! Посидишь этак вечера два с ней — и начнешь подумывать; а там только пооплошай, и запрягут! Хорошо еще, что она в монастырь-то идет; а то бы и от нее надо было
бегать. Нет, поскорей поужинать у них да домой, от греха подальше, только она меня и видела. А после хоть и увижусь с ней, так только «здравствуйте!» да «прощайте!». Хороша ты, Глафира Алексеевна, а свобода и покой и холостая жизнь моя лучше тебя.
Начиналось с того, что у собаки пропадала всякая охота лаять, есть,
бегать по комнатам и даже глядеть, затем в воображении ее появлялись какие-то две неясные фигуры, не то собаки, не то люди, с физиономиями симпатичными,
милыми, но непонятными; при появлении их Тетка виляла хвостом, и ей казалось, что она их где-то когда-то видела и любила…
— Правду надобно выбирать по душе! Вон, за оврагом, стадо пасется, собака
бегает, пастух ходит. Ну, так что? Чем мы с тобой от этого попользуемся для души?
Милый, ты взгляни просто: злой человек — правда, а добрый — где? Доброго-то еще не выдумали, да-а!
Ее
милое лицо приняло какой-то полухолодный, полугрустный вид, и что-то похожее на слезу
пробежало, блистая, вдоль по длинным ее ресницам, как капля дождя, забытая бурей на листке березы, трепеща перекатывается по его краям, покуда новый порыв ветра не умчит ее — бог знает куда.
— Есть и секрет, Савелий Гаврилыч, — шепотом объяснил Мишка, продолжая оглядываться. — Такой секрет, такой секрет… Стою я даве у себя в передней, а Мотька бежит мимо. Ну,
пробежала халда-халдой да бумажку и обронила. Поднял я ее и припрятал… А на бумажке написано, только прочитать не умею, потому как безграмотный человек. Улучил я минутку и сейчас, например, к Сосунову, а Сосунов и прочитал: от генеральши от моей записка к вашему Ардальону Павлычу насчет любовного дела. Вот какая причина,
милый ты человек!
Тальберг.
Милая, это наивно. Я тебе говорю по секрету — я бегу, потому что знаю, что ты этого никогда никому не скажешь. Полковники генштаба не
бегают. Они ездят в командировку. В кармане у меня командировка в Берлин от гетманского министерства. Что, недурно?
Помилуйте, я лишь смиренный раб его,
И ваш слуга покорнейший.
Да что у вас за шум в дому случился?
Как бешеный тут кто-то
пробежалИ даже мне не поклонился.
Шестнадцать лет, невинное смиренье,
Бровь темная, двух девственных холмов
Под полотном упругое движенье,
Нога любви, жемчужный ряд зубов…
Зачем же ты, еврейка, улыбнулась,
И по лицу румянец
пробежал?
Нет,
милая, ты право, обманулась:
Я не тебя, — Марию описал.
— Ну, кормилец, коли известен, так баять нечего:
сбегать сбегала.
Помилуй, не засади ты ее куда-нибудь у меня, не загуби ты досталь моей головушки, — отвечает она, а сама мне в ноги.
Позвольте мне против этого иметь свое оправдание: это все делается не что иное, как по злобе против меня; на первый раз точно-с: как эта девка
сбежала, я, по молодости ее лет, заступился даже за нее перед вотчиной, но ей и матери сказал так, что если будет в другой раз, так не
помилую.
Дрожь
пробежала по телу девочки. О! Она не вынесет побоев; y неё от них и то все тело ноет и болит, как разбитое. Она вся в синяках и рубцах от следов плетки, и новые колотушки и удары доконают ее. А ей, Тасе, так хочется жить, она еще такая маленькая, так мало видела жизни, ей так хочется повидать дорогую маму, сестру, брата,
милую няню, всех, всех, всех. Она не вынесет нового наказания! Нет, нет, она не вынесет его и умрет, как умер Коко от удара Розы.
— Ты думала, помер отец, так на тебя и управы не будет? Мама, дескать, добрая, она пожалеет… Нет,
милая, я тебя тоже сумею укротить, ты у меня будешь знать! Ты
бегаешь, балуешься, а мама твоя с утра до вечера работает; придет домой, хочется отдохнуть, а нет: сиди, платье тебе чини. Вот порви еще раз, ей-богу, не стану зашивать! Ходи голая, пускай все смотрят. Что это, скажут, какая бесстыдница идет!..
Но в Вере Николаевне, — в этом великолепном экземпляре сокола в человеческом образе, — меньше всего было чего-нибудь от московского «
милого человека». Она не стала растерянно
бегать глазами, не стала говорить, что для него, к сожалению, не найдется места и т. п. Она подняла голову и решительно, раздельно ответила...
— Всё это я отлично понимаю,
милый мой, — перебил доктор, — но ведь я человек семейный, у меня тут детишки
бегают, дамы бывают.
Луиза ничего не сказала, но взорами, исполненными приветом любви, остановилась на другой надписи. Трепет
пробежал по всем его членам; холодный пот выступил на чело, когда он взглянул на роковые слова: «
Милый Адольф!»
Тем часом,
милые вы мои, купеческий сын, который этот кулеш заварил,
сбегал к скоропомощному старичку в слободу. Как дальше-то быть? И фельдфебеля жалко, а себя еще пуще. А вдруг тот, в казарму вернувшись, за свой срам всю команду без господ офицеров на вечерних занятиях источит?
— Поспрошай… Сегодня же
сбегай… Ты ведь рада-радешенька
милого дружка повидать… — не удержалась, чтобы ядовито не заметить Салтыкова.
Простившись с Яшкой, Домаша через несколько минут снова уже сидела в рукодельной за своими пяльцами. Подруги, посвященные в тайну ее отношений с отъезжающим в далекий путь Яковом, очень хорошо понимали причину ее двукратного отсутствия из светлицы и истолковали его только в том смысле, что она
бегала проститься со своим дружком. Вопросов они ей не задавали и лишь исподтишка пристально поглядывали на нее, стараясь по лицу прочесть о впечатлении, произведенном разлукой с
милым.
— Вот как… Так в разлуке с
милым дружком слезами обливаешься… — уже с неимоверною злостью зашипела Салтыкова. — Может у вас это условленно было заранее. Сказал
милый дружок Костинька, я-де
сбегу из дому, и тебе потом дам весточку, моя лапушка,
сбежишь и ты… Что-де смотреть на нее, «Салтычиху», «кровопивицу». И
сбежал, а ты и часу без него остаться не можешь… Понимаю, понимаю…
— Не забудьте поучить и этого молодца! — кивнул Яков Потапович в сторону последнего, молча лежавшего на земле. — Жаль,
сбежала черномазая, а то поглядела бы, как ее
милого дружка попотчуют батогами.
И там продолжали спорить. Лельке очень понравился Ведерников. Гордые глаза, презрительно сжатые, энергические губы — настоящий пролетарий. И это
милое «понимашь». И согласна она была как раз с ним, и спорила в его защиту. Но он пренебрежительно
пробегал по Лельке взглядом и не обращал на нее никакого внимания. Это больно задевало ее. Юрка, с забинтованной головой и счастливым лицом, все время старался держаться поближе к Лельке.
Выбрасывали, выносили и перетаскивали из домов имущества; кричали,
бегали, толпились, толкали друг друга, рассказывали, что неприятель уже за
милю от города; иные едва не сажали его на нос каждому встречному и поперечному, и все старались быть первыми у моста, чтобы попасть в замок, в котором, казалось им, заключалось общее спасение.
Жадными взорами
пробежал он надпись, несколько стертую временем, разобрал в ней слова: «
Милая Луиза!» — имел еще силу прочесть их вслух и потом, не отвечая прямо на вопрос ее, примолвил...
Третий, как угорелый,
бегает по двору и ищет дворника, чтобы передать жильцу письмо, в котором просят «не попадаться, иначе я тебе в морду дам!» или же «поцеловать
милых деточек, а Анюточку — с днем рожденья!» А поглядеть на них, так подумаешь, что они тащат самого Канта или Спинозу!