Неточные совпадения
— Мы с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того… как вы
у нас были, — сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой,
у Долли дети все были в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей ходить за детьми. Да; и три
недели прожил у них в доме и как нянька ходил за детьми.
Мне как-то раз случилось
прожить две
недели в казачьей станице на левом фланге; тут же стоял батальон пехоты; офицеры собирались друг
у друга поочередно, по вечерам играли в карты.
Не явилась тоже и одна тонная дама с своею «перезрелою девой», дочерью, которые хотя и
проживали всего только
недели с две в нумерах
у Амалии Ивановны, но несколько уже раз жаловались на шум и крик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».
А
недели через две он окончательно убедился, что
жить у Премировых интересно.
Было в нем что-то устойчиво скучное, упрямое. Каждый раз, бывая
у Марины, Самгин встречал его там, и это было не очень приятно, к тому же Самгин замечал, что англичанин выспрашивает его, точно доктор — больного.
Прожив в городе
недели три, Крэйтон исчез.
— Какое усталое и сердитое лицо
у тебя. Тебе бы
пожить в Отрадном
недели две, отдохнуть…
Если б ее спросили, любит ли она его, она бы опять усмехнулась и отвечала утвердительно, но она отвечала бы так и тогда, когда Обломов
жил у нее всего с
неделю.
— Да неужели вы с меня за целый год хотите взять, когда я
у вас и двух
недель не
прожил? — перебил его Обломов.
— А где немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они
живут! Вся семья целую
неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору взять?
У них нет этого вот, как
у нас, чтоб в шкапах лежала по годам куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за зиму…
У них и корка зря не валяется: наделают сухариков да с пивом и выпьют!
У него даже мелькнула мысль передать ей, конечно в приличной и доступной ей степени и форме, всю длинную исповедь своих увлечений, поставить на неведомую ей высоту Беловодову, облить ее блеском красоты, женской прелести, так, чтобы бедная Вера почувствовала себя просто Сандрильоной [Золушкой (фр. Cendrillon).] перед ней, и потом поведать о том, как и эта красота
жила только
неделю в его воображении.
— О, о, о — вот как: то есть украсть или прибить. Ай да Вера! Да откуда
у тебя такие ультраюридические понятия? Ну, а на дружбу такого строгого клейма ты не положишь? Я могу посягнуть на нее, да, это мое? Постараюсь! Дай мне
недели две срока, это будет опыт: если я одолею его, я приду к тебе, как брат, друг, и будем
жить по твоей программе. Если же… ну, если это любовь — я тогда уеду!
О соседках Васин сообщил, что
живут они здесь
недели с три и откуда-то приехали из провинции; что комнатка
у них чрезвычайно маленькая, и по всему видно, что они очень бедны; что они сидят и чего-то ждут.
— То-то ты так вдруг полюбил тетушек, — сказал ему Шенбок, увидав Катюшу, — что
неделю живешь у них. Это и я на твоем месте не уехал бы. Прелесть!
— Как я рада видеть вас… — торопливо говорила Надежда Васильевна, пока Привалов раздевался в передней. — Максим уж несколько раз спрашивал о вас… Мы пока остановились
у доктора. Думали
прожить несколько дней, а теперь уж идет вторая
неделя. Вот сюда, Сергей Александрыч.
У Ляховского тоже было довольно скучно. Зося хмурилась и капризничала. Лоскутов
жил в Узле вторую
неделю и часто бывал
у Ляховских. О прежних увеселениях и забавах не могло быть и речи; Половодов показывался в гостиной Зоси очень редко и сейчас же уходил, когда появлялся Лоскутов. Он не переваривал этого философа и делал равнодушное лицо.
— Ах, плох, плох! Я думаю,
у него чахотка. Он весь в памяти, только так дышит-дышит, нехорошо он дышит. Намедни попросил, чтоб его поводили, обули его в сапожки, пошел было, да и валится. «Ах, говорит, я говорил тебе, папа, что
у меня дурные сапожки, прежние, в них и прежде было неловко ходить». Это он думал, что он от сапожек с ног валится, а он просто от слабости.
Недели не
проживет. Герценштубе ездит. Теперь они опять богаты,
у них много денег.
Домой, то есть в дом тех хозяев,
у которых
жил ее покойный отец, она являлась примерно раз в
неделю, а по зимам приходила и каждый день, но только лишь на ночь, и ночует либо в сенях, либо в коровнике.
С своей стороны и она все шесть
недель потом как
у нас в городе
прожила — ни словечком о себе знать не дала.
— Да, — сказал статский, лениво потягиваясь: — ты прихвастнул, Сторешников;
у вас дело еще не кончено, а ты уж наговорил, что
живешь с нею, даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас. Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал то, чего еще не видал; впрочем, это ничего; не за
неделю до нынешнего дня, так через
неделю после нынешнего дня, — это все равно. И ты не разочаруешься в описаниях, которые делал по воображению; найдешь даже лучше, чем думаешь. Я рассматривал: останешься доволен.
У меня не было денег; ждать из Москвы я не хотел, а потому и поручил Матвею сыскать мне тысячи полторы рублей ассигнациями. Матвей через час явился с содержателем гостиницы Гибиным, которого я знал и
у которого в гостинице
жил с
неделю. Гибин, толстый купец с добродушным видом, кланяясь, подал пачку ассигнаций.
Год проходит благополучно. На другой год наступает срок платить оброк — о Сережке ни слуху ни духу. Толкнулся Стрелков к последнему хозяину,
у которого он
жил, но там сказали, что Сережка несколько
недель тому назад ушел к Троице Богу молиться и с тех пор не возвращался. Искал, искал его Стрелков по Москве, на извозчиков разорился, но так и не нашел.
Начиная от «Челышей» и кончая «Семеновной», с первой
недели поста актеры
жили весело.
У них водились водочка, пиво, самовары, были шумные беседы… Начиная с четвертой — начинало стихать. Номера постепенно освобождались: кто уезжал в провинцию, получив место, кто соединялся с товарищем в один номер. Начинали коптить керосинки: кто прежде обедал в ресторане, стал варить кушанье дома, особенно семейные.
Штофф
прожил целую
неделю в Суслоне
у писаря, изучая складывавшийся новый хлебный рынок.
— Завтра, то есть сегодня, я уеду, — прибавил он в заключение. — Если что вам понадобится, так напишите. Жена пока
у вас
поживет… ну, с
неделю.
— Иду я, ваше благородие, никого не трогаю… — начинает Хрюкин, кашляя в кулак. — Насчет дров с Митрий Митричем, — и вдруг эта подлая ни с того ни с сего за палец… Вы меня извините, я человек, который работающий… Работа
у меня мелкая. Пущай мне заплатят, потому — я этим пальцем, может,
неделю не пошевельну… Этого, ваше благородие, и в законе нет, чтоб от твари терпеть… Ежели каждый будет кусаться, то лучше и не
жить на свете…
Ему известно было, что она, переехав, по его просьбе, три
недели назад из Павловска, поселилась в Измайловском полку
у одной бывшей своей доброй знакомой, вдовы-учительши, семейной и почтенной дамы, которая отдавала от себя хорошую меблированную квартиру, чем почти и
жила.
— На фатеру определю… А то и
у батюшки-тестя
поживешь. Невелика важность, две
недели околотиться. Немного мы видели от тестюшки.
Тизенгаузен, И. Д. Якушкин.]
живем мы ладно, толкуем откровенно, когда собираемся, что случается непременно два раза в
неделю: в четверг
у нас, а в воскресенье
у Муравьева-Апостола.
— Приезд Давыдовых совпал
у нас с проводами сыновей старика нашего Тизенгаузена: они три дня после их отправились домой,
проживши здесь шесть
недель.
В продолжение нынешнего лета проводили семью Александра, состоящую из его жены, Миши, славного мальчика по 12-му году, и из трех дочерей. Все они благополучно прибыли в Соколинки. Вероятно, скоро разрешат им
жить в самой Москве. Проездом весь караван погостил
у нас почти
неделю.
Однажды, это было в пятницу на страстной
неделе, Вихров лежал, закинув голову на подушки; ему невольно припоминалась другая, некогда бывшая для него страстная
неделя, когда он
жил у Крестовниковых: как он был тогда покоен, счастлив; как мало еще знал всех гадостей людских; как он верил в то время в жизнь, в правду, в свои собственные силы; а теперь все это было разбито — и что предстояло впереди, он еще и сам не знал хорошенько.
— Ей всего
недели две осталось
жить, а она думает ехать в Малороссию, — шепнула Катишь Вихрову;
у него, впрочем, уж и без того как ножом резала душу вся эта сцена.
Хромой портной был человек умный и наблюдательный, по своей должности много видавший разных людей и, вследствие своей хромоты, всегда сидевший и потому расположенный думать.
Прожив у Марии Семеновны
неделю, не мог надивиться на ее жизнь. Один раз она пришла к нему в кухню, где он шил, застирать полотенцы и разговорилась с ним об его житье, как брат его обижал, и как он отделился от него.
Прошло три
недели — дело замолкло. Выхожу я как-то вечером из дома — я
жил в доме Вельтищева, на Б. Никитской, против консерватории, — а
у ворот встречает меня известный громила Болдоха, не раз бегавший из Сибири...
Иван Петрович Артасьев,
у которого, как мы знаем,
жил в деревне Пилецкий, прислал в конце фоминой
недели Егору Егорычу письмо, где благодарил его за оказанное им участие и гостеприимство Мартыну Степанычу, который действительно, поправившись в здоровье, несколько раз приезжал в Кузьмищево и прогащивал там почти по
неделе, проводя все время в горячих разговорах с Егором Егорычем и Сверстовым о самых отвлеченных предметах по части морали и философии.
На улице меня ждали печальные вести: Вяхирь — помер, его на Страстной
неделе «ветряк задушил»; Хаби — ушел
жить в город,
у Язя отнялись ноги, он не гулял. Сообщив мне все это, черноглазый Кострома сердито сказал...
— Дай бог, чтобы побольше русских таких плутов было, — вдруг с досадой вмешалась Марья Дмитриевна. —
Неделю у нас
прожил; кроме хорошего, ничего от него не видали, — сказала она. — Обходительный, умный, справедливый.
— Рендич обещался через
неделю все нам устроить, — заметил он. — На него, кажется, положиться можно… Слышала ты, Елена, — прибавил он с внезапным одушевлением, — говорят, бедные далматские рыбаки пожертвовали своими свинчатками, — ты знаешь, этими тяжестями, от которых невода на дно опускаются, — на пули! Денег
у них не было, они только и
живут что рыбною ловлей; но они с радостию отдали свое последнее достояние и голодают теперь. Что за народ!
Вследствие сего вышедший из-за польской границы с данным с Добрянского форпосту пашпортом для определения на жительство по реке Иргизу раскольник Емельян Иванов был найден и приведен ко управительским делам выборным Митрофаном Федоровым и Филаретова раскольничьего скита иноком Филаретом и крестьянином Мечетной слободы Степаном Васильевым с товарищи, — оказался подозрителен, бит кнутом; а в допросе показал, что он зимовейский служилый казак Емельян Иванов Пугачев, от роду 40 лет; с той станицы бежал великим постом сего 72 года в слободу Ветку за границу,
жил там
недель 15, явился на Добрянском форпосте, где сказался вышедшим из Польши; и в августе месяце, высидев тут 6
недель в карантине, пришел в Яицк и стоял с
неделю у казака Дениса Степанова Пьянова.
Только всего и суда
у них выходит; а стряпуха, просто ни одна стряпуха
у них больше
недели из-за этого не
живет, потому что никак угодить нельзя.
Недели через две, как был уговор, приехал и Головинский. Он остановился
у Брагиных, заняв тот флигелек, где раньше
жил Зотушка со старухами. Татьяна Власьевна встретила нового гостя сухо и подозрительно: дескать, вот еще Мед-Сахарыч выискался… Притом ее немало смущало то обстоятельство, что Головинский поселился
у них во флигеле; человек еще не старый, а в дому целых три женщины молодых, всего наговорят. Взять хоть ту же Марфу Петровну: та-ра-ра, ты-ры-ры…
— Начнем сверху: губернатор
живёт с женой управляющего казённой палатой, а управляющий — недавно отнял жену
у одного из своих чиновников, снял ей квартиру в Собачьем переулке и ездит к ней два раза в
неделю совсем открыто. Я её знаю: совсем девчонка, году нет, как замуж вышла. А мужа её в уезд послали податным инспектором. Я и его знаю, — какой он инспектор? Недоучка, дурачок, лакеишка…
И там смеялись при мне над одним чиновником, который
жил только на жалованье с большою семьей, и говорили по городу, что oн сам себе шьет сюртуки; и там весь город уважал первейшего взяточника за то, что он
жил открыто и
у него по два раза в
неделю бывали вечера.
Лебедев. Симпатичная, славная… (Вздыхает.) B Шурочкин день рождения, когда она
у нас в обморок упала, поглядел я на ее лицо и тогда еще понял, что уж ей, бедной, недолго
жить. Не понимаю, отчего с нею тогда дурно сделалось? Прибегаю, гляжу: она, бледная, на полу лежит, около нее Николаша на коленях, тоже бледный, Шурочка вся в слезах. Я и Шурочка после этого случая
неделю как шальные ходили.
Причина, его останавливавшая в этом случае, была очень проста: он находил, что
у него нет приличного платья на то, чтобы явиться к княгине, и все это время занят был изготовлением себе нового туалета;
недели три, по крайней мере,
у него ушло на то, что он обдумывал, как и где бы ему добыть на сей предмет денег, так как жалованья он всего только получал сто рублей в месяц, которые
проживал до последней копейки; оставалось поэтому одно средство: заказать себе
у какого-нибудь известного портного платье в долг; но Миклаков никогда и ни
у кого ничего не занимал.
Процесс кончился;
у Прокопа осталось двести пятьдесят тысяч, из которых он тут же роздал около десяти. Сознавая, что это уже последняя раздача денег, он был щедр. Затем,
прожив еще с
неделю в Верхотурье, среди целого вихря удовольствий, мы отправились уже не в Верхоянск, а прямо под сень рязанско-тамбовско-саратовского клуба…
— О, нет… — воскликнула Мерова, — теперь она совершенно здорова и весела. Папа недавно был в Москве и заезжал к ней. Он говорит, что она опять сошлась с мужем, формально сошлась:
живет в одном доме с ним,
у него нет никаких привязанностей… она заправляет всеми его делами… разъезжает с ним по городу в щегольской коляске… Янсутский строит им дом огромный, тысяч в пятьсот… Каждую
неделю у них обеды и балы!
Надобно было иметь силу характера Домны Осиповны, чтобы,
живя у Бегушева целую
неделю и все почти время проводя вместе с ним, скрывать от него волнующие ее мысли и чувствования, тем более что сам Бегушев был очень весел, разговорчив и беспрестанно фантазировал, что вот он, с наступлением зимы, увезет Домну Осиповну в Италию, в которой она еще не бывала, познакомит ее с антиками, раскроет перед ней тайну искусств, — и Домна Осиповна ни одним словом, ни одним звуком не выразила, что она ожидает совершенно иначе провести грядущую зиму, — напротив, изъявляла удовольствие и почти восторг на все предложения Бегушева.
Рашель. Куда? Я не знаю, где буду
жить. Если удастся вернуться в Швейцарию —
проживу там несколько
недель… Мне нужно
жить в России.
У меня нет возможности воспитывать Колю. А там, в Лозанне,
у сестры — хорошо было бы…
В троицын день Панаев обедал
у меня, а после обеда мы отправились гулять на Арское поле, возле которого я
жил и на котором обыкновенно происходило на троицкой
неделе самое многолюдное народное гулянье.