Неточные совпадения
Левин нахмурился. Оскорбление отказа,
через которое он
прошел, как будто свежею, только что полученною раной зажгло его в сердце. Он был
дома, а
дома стены помогают.
Всё, что она видела, подъезжая к
дому и
проходя через него, и теперь в своей комнате, всё производило в ней впечатление изобилия и щегольства и той новой европейской роскоши, про которые она читала только в английских романах, но никогда не видала еще в России и в деревне.
Петр Петрович
прошел в свою комнату, и
через полчаса его уже не было в
доме.
Через день Лидия приехала с отцом. Клим
ходил с ними по мусору и стружкам вокруг
дома, облепленного лесами, на которых работали штукатуры. Гремело железо крыши под ударами кровельщиков; Варавка, сердито встряхивая бородою, ругался и втискивал в память Клима свои всегда необычные словечки.
В
дом прошли через кухню, — у плиты суетилась маленькая, толстая старушка с быстрыми, очень светлыми глазами на темном лице; вышли в зал, сыроватый и сумрачный, хотя его освещали два огромных окна и дверь, открытая на террасу.
Из
дома выходить для нее было наказанием; только в церковь
ходила она, и то стараясь робко, как-то стыдливо,
пройти через улицу, как будто боялась людских глаз. Когда ее спрашивали, отчего она не выходит, она говорила, что любит «домовничать».
По мере того как мы шли
через ворота, двором и по лестнице, из
дома все сильнее и чаще раздавался стук как будто множества молотков. Мы
прошли несколько сеней, заваленных кипами табаку, пустыми ящиками, обрезками табачных листьев и т. п. Потом поднялись вверх и вошли в длинную залу с таким же жиденьким потолком, как везде, поддерживаемым рядом деревянных столбов.
Накануне был первый теплый весенний дождь. Везде, где не было мостовой, вдруг зазеленела трава; березы в садах осыпались зеленым пухом, и черемуха и тополя расправляли свои длинные пахучие листья, а в
домах и магазинах выставляли и вытирали рамы. На толкучем рынке, мимо которого пришлось проезжать Нехлюдову, кишела около выстроенных в ряд палаток сплошная толпа народа, и
ходили оборванные люди с сапогами под мышкой и перекинутыми
через плечо выглаженными панталонами и жилетами.
У него в городе громадная практика, некогда вздохнуть, и уже есть имение и два
дома в городе, и он облюбовывает себе еще третий, повыгоднее, и когда ему в Обществе взаимного кредита говорят про какой-нибудь
дом, назначенный к торгам, то он без церемонии идет в этот
дом и,
проходя через все комнаты, не обращая внимания на неодетых женщин и детей, которые глядят на него с изумлением и страхом, тычет во все двери палкой и говорит...
Старик, исхудалый и почернелый, лежал в мундире на столе, насупив брови, будто сердился на меня; мы положили его в гроб, а
через два дня опустили в могилу. С похорон мы воротились в
дом покойника; дети в черных платьицах, обшитых плерезами, жались в углу, больше удивленные и испуганные, чем огорченные; они шептались между собой и
ходили на цыпочках. Не говоря ни одного слова, сидела Р., положив голову на руку, как будто что-то обдумывая.
Через несколько часов о Сережке уже никто в
доме не упоминает, а затем, чем дальше, тем глубже погружается он в пучину забвения. Известно только, что Аксинья кормит его грудью и раза два приносила в церковь под причастие. Оба раза,
проходя мимо крестной матери, она замедляла шаг и освобождала голову младенца от пеленок, стараясь обратить на него внимание «крестной»; но матушка оставалась равнодушною и в расспросы не вступала.
Проходит еще три дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то в
доме царствует относительная тишина. На четвертый день утром она едет проститься с дедушкой и с дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом заходит к отцу и объявляет, что завтра с утра уезжает в Малиновец с дочерью, а за ним и за прочими вышлет лошадей
через неделю.
— Петр Ионыч… Губонин… Их
дом рядом с Пятницкою частью, и когда в Москве —
через день
ходят к нам в эти часы… по рублевке каждому парильщику «на калач» дают.
…С Тверской мы
прошли через Иверские ворота и свернули в глубокую арку старинного
дома, где прежде помещалось губернское правление.
После перестройки Малкиеля
дом Белосельских
прошел через много купеческих рук. Еще Малкиель совершенно изменил фасад, и
дом потерял вид старинного дворца. Со времени Малкиеля весь нижний этаж с зеркальными окнами занимал огромный магазин портного Корпуса, а бельэтаж — богатые квартиры. Внутренность роскошных зал была сохранена. Осталась и беломраморная лестница, и выходивший на парадный двор подъезд, еще помнивший возок Марии Волконской.
Между тем двор совсем опустел, люди, разговаривавшие в тени
домов, ушли, а
через некоторое время поужинавшие конюхи
прошли спать в свои конюшни.
Любовь Андреевна. Минут
через десять давайте уже в экипажи садиться… (Окидывает взглядом комнату.) Прощай, милый
дом, старый дедушка.
Пройдет зима, настанет весна, а там тебя уже не будет, тебя сломают. Сколько видели эти стены! (Целует горячо дочь.) Сокровище мое, ты сияешь, твои глазки играют, как два алмаза. Ты довольна? Очень?
Бошняк пишет, между прочим, в своих записках, что, разузнавая постоянно, нет ли где-нибудь на острове поселившихся русских, он узнал от туземцев в селении Танги следующее: лет 35 или 40 назад у восточного берега разбилось какое-то судно, экипаж спасся, выстроил себе
дом, а
через несколько времени и судно; на этом судне неизвестные люди
через Лаперузов пролив
прошли в Татарский и здесь опять потерпели крушение близ села Мгачи, и на этот раз спасся только один человек, который называл себя Кемцем.
Агафья попотчевала ее такими славными холодными сливками, так скромно себя держала и сама была такая опрятная, веселая, всем довольная, что барыня объявила ей прощение и позволила
ходить в
дом; а месяцев
через шесть так к ней привязалась, что произвела ее в экономки и поручила ей все хозяйство.
По улицам везде бродил народ. Из Самосадки наехали пристановляне, и в Кержацком конце точно открылась ярмарка, хотя пьяных и не было видно, как в Пеньковке. Кержаки кучками
проходили через плотину к заводской конторе, прислушивались к веселью в господском
доме и возвращались назад; по глухо застегнутым на медные пуговицы полукафтаньям старинного покроя и низеньким валеным шляпам с широкими полями этих кержаков можно было сразу отличить в толпе. Крепкий и прижимистый народ, не скажет слова спроста.
Через два дня после этого происшествия из
дома, в котором квартировал sous-lieutenant, [Младший лейтенант (франц.).] вынесли длинную тростниковую корзину, в каких обыкновенно возят уголья. Это грубая корзина в три аршина длины и полтора глубины, сверху довольно широкая, книзу совсем почти
сходила на нет.
Девушки
прошли молча длинную тополевую аллею сада и вышли
через калитку на берег, с которого открывался
дом и английский сад камергерши Меревой.
Если эти лица заходили к Евгении Петровне в такое время, когда мужа ее не было
дома и не случалось никого посторонних, то они обыкновенно
проходили к ней
через драпированную спальню в ее розовую чайную, и здесь заводились долгие задушевные беседы, напоминавшие былую простоту
дома Гловацких.
В восемь часов утра начинался день в этом
доме; летом он начинался часом ранее. В восемь часов Женни сходилась с отцом у утреннего чая, после которого старик тотчас уходил в училище, а Женни заходила на кухню и
через полчаса являлась снова в зале. Здесь, под одним из двух окон, выходивших на берег речки, стоял ее рабочий столик красного дерева с зеленым тафтяным мешком для обрезков. За этим столиком
проходили почти целые дни Женни.
Эмма Эдуардовна уже давно знала о возвращении Любки и даже видела ее в тот момент, когда она
проходила, озираясь,
через двор
дома.
Вместе с Нюрой она купила барбарисовых конфет и подсолнухов, и обе стоят теперь за забором, отделяющим
дом от улицы, грызут семечки, скорлупа от которых остается у них на подбородках и на груди, и равнодушно судачат обо всех, кто
проходит по улице: о фонарщике, наливающем керосин в уличные фонари, о городовом с разносной книгой под мышкой, об экономке из чужого заведения, перебегающей
через дорогу в мелочную лавочку…
Я думал, что мы уж никогда не поедем, как вдруг, о счастливый день! мать сказала мне, что мы едем завтра. Я чуть не
сошел с ума от радости. Милая моя сестрица разделяла ее со мной, радуясь, кажется, более моей радости. Плохо я спал ночь. Никто еще не вставал, когда я уже был готов совсем. Но вот проснулись в
доме, начался шум, беготня, укладыванье, заложили лошадей, подали карету, и, наконец, часов в десять утра мы спустились на перевоз
через реку Белую. Вдобавок ко всему Сурка был с нами.
И послали, но только
ходила,
ходила бумага и назад пришла с неверностью. Объяснено, что никогда, говорят, у нас такого происшествия ни с какою цыганкою не было, а Иван-де Северьянов хотя и был и у князя служил, только он
через заочный выкуп на волю вышел и опосля того у казенных крестьян Сердюковых в
доме помер.
Чем дальше они шли, тем больше открывалось: то пестрела китайская беседка, к которой
через канаву перекинут был, как игрушка, деревянный мостик; то что-то вроде грота, а вот, куда-то далеко, отводил темный коридор из акаций, и при входе в него сидел на пьедестале грозящий пальчиком амур, как бы предостерегающий: «Не
ходи туда, смертный, — погибнешь!» Но что представила площадка перед
домом — и вообразить трудно: как бы простирая к нему свои длинные листья, стояли тут какие-то тополевидные растения в огромных кадках; по кулаку человеческому цвели в средней куртине розаны, как бы венцом окруженные всевозможных цветов георгинами.
Проходя мимо огромных
домов, в бельэтажах которых при вечернем освещении
через зеркальные стекла виднелись цветы, люстры, канделябры, огромные картины в золотых рамах, он невольно приостанавливался и с озлобленной завистью думал: «Как здесь хорошо, и живут же какие-нибудь болваны-счастливцы!» То же действие производили на него экипажи, трехтысячные шубы и, наконец, служащий, мундирный Петербург.
Они
прошли в
дом через большую каменную террасу, со всех сторон закрытую густыми шпалерами винограда «изабелла». Черные обильные гроздья, издававшие слабый запах клубники, тяжело свисали между темной, кое-где озолоченной солнцем зеленью. По всей террасе разливался зеленый полусвет, от которого лица женщин сразу побледнели.
Они вышли. Петр Степанович бросился было в «заседание», чтоб унять хаос, но, вероятно, рассудив, что не стоит возиться, оставил всё и
через две минуты уже летел по дороге вслед за ушедшими. На бегу ему припомнился переулок, которым можно было еще ближе
пройти к
дому Филиппова; увязая по колена в грязи, он пустился по переулку и в самом деле прибежал в ту самую минуту, когда Ставрогин и Кириллов
проходили в ворота.
— И я ему сказала
через швейцара, чтобы ноги его не было у нас в
доме, — подхватила Муза Николаевна, — потому что, согласитесь, Аграфена Васильевна, на все же есть мера: он довел мужа до Сибири, а когда того
ссылали, не пришел даже проститься к нам, и хоть Аркадий всегда сердится за это на меня, но я прямо скажу, что в этом ужасном нашем деле он менее виноват, чем Янгуржеев.
Прошли через улицу и вошли в другую, которая показалась приезжим какой-то пещерой.
Дома темные, высокие, выходы из них узкие, да еще в половину
домов поверх улицы сделана на столбах настилка, загородившая небо…
А дело с Анной шло все хуже и хуже…
Через два года после начала этого рассказа два человека
сошли с воздушного поезда на углу 4 avenue и пошли по одной из перпендикулярных улиц, разыскивая
дом № 1235. Один из них был высокий блондин с бородой и голубыми глазами, другой — брюнет, небольшой, но очень юркий, с бритым подбородком и франтовски подвитыми усами. Последний вбежал на лестницу и хотел позвонить, но высокий товарищ остановил его.
— Война! — вскрикнула Марья Дмитриевна. — Какая война? Живорезы, вот и всё. Мертвое тело земле предать надо, а они зубоскалят. Живорезы, право, — повторила она и
сошла с крыльца и ушла в
дом через задний ход.
Зотушка так и сделал.
Прошел рынок, обошел фабрику и тихим незлобивым шагом направился к высокому господскому
дому, откуда ему навстречу, виляя хвостом, выбежал мохнатый пестрый Султан, совсем зажиревший на господских хлебах, так что из пяти чувств сохранил только зрение и вкус. Обойдя «паратьнее крыльцо», Зотушка
через кухню пробрался на половину к барышне Фене и предстал перед ней, как лист перед травой.
Но в это время глаза мельника устремляются на плотину — и он цепенеет от ужаса: плотины как не бывало; вода гуляет
через все снасти… Вот тебе и мастак-работник, вот тебе и парень на все руки! Со всем тем, боже сохрани, если недовольный хозяин начнет упрекать Акима: Аким ничего, правда, не скажет в ответ, но уж зато с этой минуты бросает работу,
ходит как словно обиженный, живет как вон глядит; там кочергу швырнет, здесь ногой пихнет, с хозяином и хозяйкой слова не молвит, да вдруг и перешел в другой
дом.
А
через несколько часов Евсей сидел на тумбе против
дома Перцева. Он долго
ходил взад и вперёд по улице мимо этого
дома, сосчитал в нём окна, измерил шагами его длину, изучил расплывшееся от старости серое лицо
дома во всех подробностях и, наконец, устав, присел на тумбу. Но отдыхать ему пришлось недолго, — из двери вышел писатель в накинутом на плечи пальто, без галош, в шапке, сдвинутой набок, и пошёл
через улицу прямо на него.
Так это дело и
прошло, и кануло, и забылось, а
через месяц в
доме Азовцовых появилась пожилая благородная девушка Аксинья Тимофеевна, и тут вдруг, с речей этой злополучной Аксиньи Тимофеевны оказалось, что Юлия давно благодетельствовала этой девушке втайне от матери, и что горькие слезы, которые месяц тому назад у нее заметил Долинский, были пролиты ею, Юлией, от оскорблений, сделанных матерью за то, что она, Юлия, движимая чувством сострадания, чтобы выручить эту самую Аксинью Тимофеевну, отдала ей заложить свой единственный меховой салоп, справленный ей благодетелями.
Из слободки князь и Елена
прошли через сад к главному дворцу; здесь князь вызвал к себе смотрителя
дома; оказалось, что это был какой-то старый лакей. Прежде всего князь назвал ему фамилию свою; лакей при этом сейчас же снял шапку.
Чтобы пробраться в подвальный этаж белого угольного
дома, надобно было
пройти через двор, переполненный всякого рода зловониями, мусором, грязью, и спуститься ступеней десять вниз, что сделав, Бегушев очутился в совершенной темноте и, схватив наугад первую попавшуюся ему под руку скобку, дернул дверь к себе.
Дня
через два —
через три Бегушев, по обыкновению, вышел довольно рано из
дому, чтобы бродить по Москве.
Проходя мимо своей приходской церкви, он встретил выходящего из нее священника, только что кончившего обедню.
Он поклонился Кирилину и быстро пошел поперек бульвара,
прошел через улицу к
дому Шешковского, где светились окна, и слышно было затем, как он стукнул калиткой.
С того времени не
проходило дня, чтоб молодой человек, в известный час, не являлся под окнами их
дома. Между им и ею учредились неусловленные сношения. Сидя на своем месте за работой, она чувствовала его приближение, — подымала голову, смотрела на него с каждым днем долее и долее. Молодой человек, казалось, был за то ей благодарен: она видела острым взором молодости, как быстрый румянец покрывал его бледные щеки всякий раз, когда взоры их встречались.
Через неделю она ему улыбнулась…
Ушли. Горбун, посмотрев вслед им, тоже встал, пошёл в беседку, где спал на сене, присел на порог её. Беседка стояла на холме, обложенном дёрном, из неё,
через забор, было видно тёмное стадо
домов города, колокольни и пожарная каланча сторожили
дома. Прислуга убирала посуду со стола, звякали чашки. Вдоль забора
прошли ткачи, один нёс бредень, другой гремел железом ведра, третий высекал из кремня искры, пытаясь зажечь трут, закурить трубку. Зарычала собака, спокойный голос Тихона Вялова ударил в тишину...
Аркадина. Каждое лето так, каждое лето меня здесь оскорбляют! Нога моя здесь больше не будет! (Уходит влево, где предполагается купальня;
через минуту видно, как она
проходит в
дом; за нею идет Тригорин с удочками и с ведром.)
— Во всяком случае,
через год тебе будет меньше цена, — продолжал я с злорадством. — Ты и перейдешь отсюда куда-нибудь ниже, в другой
дом. Еще
через год — в третий
дом, все ниже и ниже, а лет
через семь и дойдешь на Сенной до подвала. Это еще хорошо бы. А вот беда, коль у тебя, кроме того, объявится какая болезнь, ну, там слабость груди… аль сама простудишься, али что-нибудь. В такой жизни болезнь туго
проходит. Привяжется, так, пожалуй, и не отвяжется. Вот и помрешь.
Дом Плодомасовой посетил небольшой отдел разбойничьей шайки. Шайка эта, зная, что в
доме Плодомасовой множество прислуги, между которой есть немало людей, очень преданных своей госпоже, не рисковала напасть на
дом открытой силой, а действовала воровски. Разбойники
прошли низом
дома, кого заперли, кого перевязали и, не имея возможности проникнуть наверх к боярыне без большого шума
через лестницу, проникли к ней в окно, к которому как нельзя более было удобно подниматься по стоявшей здесь старой черной липе.
Федя. Нашли. Представьте.
Через неделю нашли тело какое-то. Позвали жену смотреть. Разложившееся тело. Она взглянула. — Он? — Он. — Так и осталось. Меня похоронили, а они женились и живут здесь и благоденствуют. А я — вот он. И живу и пью. Вчера
ходил мимо их
дома. Свет в окнах, тень чья-то
прошла по сторе. И иногда скверно, а иногда ничего. Скверно, когда денег нет… (Пьет.)