Неточные совпадения
Кого ж бы
попросить, нанять или заставить
Царевича
Царём на-выучку поставить?
— Вероятно,
царь щедро наградит семьи убитых, — соображал Клим, а Макаров,
попросив извозчика ехать скорее, вспомнил, что на свадьбе Марии Антуанетты тоже случилось какое-то несчастие.
Вековые дубы, могучие кедры, черная береза, клен, аралия, ель, тополь, граб, пихта, лиственница и тис росли здесь в живописном беспорядке. Что-то особенное было в этом лесу. Внизу, под деревьями,
царил полумрак. Дерсу шел медленно и, по обыкновению, внимательно смотрел себе под ноги. Вдруг он остановился и, не спуская глаз с какого-то предмета, стал снимать котомку, положил на землю ружье и сошки, бросил топор, затем лег на землю ничком и начал кого-то о чем-то
просить.
— Что мне до матери? ты у меня мать, и отец, и все, что ни есть дорогого на свете. Если б меня призвал
царь и сказал: «Кузнец Вакула,
проси у меня всего, что ни есть лучшего в моем царстве, все отдам тебе. Прикажу тебе сделать золотую кузницу, и станешь ты ковать серебряными молотами». — «Не хочу, — сказал бы я
царю, — ни каменьев дорогих, ни золотой кузницы, ни всего твоего царства: дай мне лучше мою Оксану!»
Этот случай произвел у нас впечатление гораздо более сильное, чем покушение на
царя. То была какая-то далекая отвлеченность в столице, а здесь событие в нашем собственном мире. Очень много говорили и о жертве, и об убийце. Бобрик представлялся или героем, или сумасшедшим. На суде он держал себя шутливо, перед казнью
попросил позволения выкурить папиросу.
[14 декабря 1839 г. М. А. Фонвизин, бывший до 1825 г. генерал-майором,
просил генерал-губернатора П. Д. Горчакова исходатайствовать ему разрешение
царя поступить в Кавказскую армию рядовым солдатом.
— Голубчик, Филипп Васильевич, напишите мне телеграмму. Я хочу
просить [у]
царя помилования.
И
царю казалось, что слова старца не оставили в нем никакого следа, но раза два в продолжение дня он вспоминал о казни крестьян, о помиловании которых
просила телеграммой Свентицкая.
Телеграмма была послана самим становым, и на душе у Натальи Ивановны было радостно, хорошо. Ей казалось, что если она, вдова убитого, прощает и
просит помиловать, то
царь не может не помиловать.
— Садись на коня, скачи к князю Серебряному, отвези ему поклон и скажи, что
прошу отпраздновать сегодняшний день: царь-де пожаловал меня милостию великою, изволил-де снять с меня свою опалу!
— Нет, ребятушки, — сказал Перстень, — меня не
просите. Коли вы и не пойдете с князем, все ж нам дорога не одна. Довольно я погулял здесь, пора на родину. Да мы же и повздорили немного, а порванную веревку как ни вяжи, все узел будет. Идите с князем, ребятушки, или выберите себе другого атамана, а лучше послушайтесь моего совета, идите с князем; не верится мне после нашего дела, чтобы
царь и его и вас не простил!
В этот самый день, при выходе
царя из опочивальни, он бил ему челом, исчислил все свои заслуги и в награждение
просил боярской шапки.
— На кого
прошу, и сам не ведаю, надежа православный
царь! Не сказал он мне, собака, своего роду-племени! А бью челом твоей царской милости, в бою моем и в увечье, что бил меня своим великим огурством незнаемый человек!
Если бы Морозов покорился или, упав к ногам
царя, стал бы униженно
просить о пощаде, быть может, и смягчился бы Иван Васильевич. Но вид Морозова был слишком горд, голос слишком решителен; в самой просьбе его слышалась непреклонность, и этого не мог снести Иоанн. Он ощущал ко всем сильным нравам неодолимую ненависть, и одна из причин, по коим он еще недавно, не отдавая себе отчета, отвратил сердце свое от Вяземского, была известная ему самостоятельность князя.
Решение Иоанна произвело в собрании сильное впечатление. Во мнении многих оно равнялось для Морозова смертному приговору. Нельзя было думать, чтобы престарелый боярин устоял против молодого и сильного Вяземского. Все ожидали, что он откажется от поединка или, по крайней мере,
попросит позволения поставить вместо себя наемного бойца. Но Морозов поклонился
царю и сказал спокойным голосом...
— Псалтырь — священное писание, да и то
царь Давид прощенья
просил у бога за псалтирь.
Сидит грозен бог на престоле златоогненном,
Предстоять ему серафими, херувими, светли ангели,
День и ночь всё поють они да славу богу вечному.
А как
просить царя-то небесного о милости грешникам,
Со стыда в очи грозные, божий, поглядеть не решаютьси…
Живя набегами, окруженные неприязненными племенами, казаки чувствовали необходимость в сильном покровительстве и в царствование Михаила Федоровича послали от себя в Москву
просить государя, чтоб он принял их под свою высокую руку. Поселение казаков на бесхозяйном Яике могло казаться завоеванием, коего важность была очевидна.
Царь обласкал новых подданных и пожаловал им грамоту на реку Яик, отдав им ее от вершины до устья и дозволя им набираться на житье вольными людьми.
В эти дни, незаметно для него, в нём сложилось новое отношение к людям, — он узнал, что одни могут собраться на улицах десятками тысяч и пойти
просить помощи себе у богатого и сильного
царя, а другие люди могут истреблять их за это.
Все волнение было прекращено тем, что удалены от должностей виновные в притеснениях народа и что
царь явился сам к народу на площадь и
просил его забыть проступки Морозова, в уважение тех услуг, какие оказал он государю.
— Да, мой
царь. Ты сам знаешь, что, когда я слушаю тебя, сердце мое растет от радости! Но я хочу тебя
попросить о чем-то…
— Я
прошу правосудия,
царь! На последние два динария, которые у меня оставались, я купила муки, насыпала ее вот в эту большую глиняную чашу и понесла домой. Но вдруг поднялся сильный ветер и развеял мою муку. О мудрый
царь, кто возвратит мне этот убыток! Мне теперь нечем накормить моих детей.
Помыслы в сердце человеческом — глубокая вода, но и их умел вычерпывать мудрый
царь. В словах и голосе, в глазах, в движениях рук так же ясно читал он самые сокровенные тайны душ, как буквы в открытой книге. И потому со всех концов Палестины приходило к нему великое множество людей,
прося суда, совета, помощи, разрешения спора, а также и за разгадкою непонятных предзнаменований и снов. И дивились люди глубине и тонкости ответов Соломоновых.
Преславный
царь! Правитель свейский Карлус
От всей души тебе на государстве
Свой шлет поклон и
просит, чтобы в споре
Его чинов с литовским Жигимонтом
Ты свейскую корону поддержал!
Бухарский
царь услыхал об этом, и ему захотелось достать червей и научиться этому делу. Он
просил китайцев дать ему семян и червей и деревьев. Они отказали. Тогда бухарский
царь послал сватать за себя дочь у китайского императора и велел сказать невесте, что у него всего много в царстве, нет только одного — шелковых тканей, — так чтобы она с собою потихоньку привезла семян шелковицы и червей, а то не во что ей будет наряжаться.
Иосаф царевич,
Сын
царя индейского,
Просит купца-старца:
«Покажи мне каменек,
Покажи мне дорогой,
Я увижу и спознаю
Ему цену».
Приходит к царю-батюшке, молит,
просит родительского благословенья, государского позволенья — закон свершить, честен брак принять, на меньшой девице-сестрице жениться.
Вздумалось Ивану-царевичу по белу́ свету поездить, людей посмотреть, себя показать, и пошел к батюшке
царю просить родительского благословенья, государского соизволения — ехать по белу́ свету странствовать, людей смотреть, себя казать.
— Я не купец, а
царь Бауакас. Я приехал сюда, чтобы видеть, правда ли то, что говорят про тебя. Я вижу теперь, что ты мудрый судья.
Проси у меня, чего хочешь, я награжу тебя.
Один
царь шел по улице. Нищий подошел к нему и стал
просить милостыню.
«Был у нас
царь, да избаловался: приказывал нам делать такие дела, каких нельзя исполнить; хотим мы другого
царя выбрать — и послал меня наш народ
просить тебя в
цари. У нас житье хорошее: что велишь, все то будем делать и почитать тебя во всем будем. Пойдем в наше царство». Слон согласился и пошел за шакалом. Шакал привел его в болото. Когда слон завяз, шакал и говорит...
— «Что делать? Что делать?..» — передразнил князь архимандрита. — Ишь какой недогадливый!.. Да долго ль, в самом деле, мне
просить молитв у тебя?.. Свят ты человек пред господом, доходна твоя молитва до
царя небесного? Помолись же обо мне, пожалуйста, сделай милость, помолись хорошенько, замоли грехи мои… Страшен ведь час-от смертный!.. К дьяволам бы во ад не попасть!.. Ух, как прискорбна душа!.. Спаси ее, отче святый, от огня негасимого…
— Пуда не
попросят. Пошли бы туда наши кожи, ежели бы там шла война по божьему велению, стал бы
царь на
царя, закон на закон. Тогда бы пошла…
— Вряд ли, сударь!.. По-нашему, не может… Вот хоть бы нашу сторону взять… Сторона гужевая: от Волги четыреста, от Оки двести верст, реки, пристани далеко — надо все гужом. Вот в запрошлый год и уродились у нас хлеба вдоволь, а промысла на ту пору позамялись… Мужик волком и взвыл, для того, что ему хлебом одним не прожить… Крестьянско житье тоже деньгу
просит. Спаси, господи, и помилуй православных от недорода, да избавь,
царю небесный, и от того, чтобы много-то хлеба родилось.
— А уж если теперь отступать придется, — никто из этих верховых бегунов от нас не уйдет. В красных лампасах которые. Как бой, так за пять верст от позиции. А отступать: все впереди мчатся, верхами да в колясках… Им что! Сами миллионы наживают, а
царю телеграммы шлют, что солдат войны
просит.
Прошу вас, ваше высокопреосвященство, — обратился он к архиепископу, — молитесь Богу за царей-государей, за нас и за все христолюбивое воинство!
Хитрый Борис выслушал дело и пошел в хоромы, тут же решив помочь виноватому, который не думал запираться и
просить пощады. Это было выгодно для цели, у него уже давно обдуманной: низвергнуть Малюту, открыв глаза
царю на злодейства, совершаемые его именем.
За исход своего ходатайства перед
царем за сына казненного князя Никиты Воротынского сам князь сильно беспокоился и с нетерпением ждал ответа на посланную им грамотку к брату, в которой он откровенно изложил ему как все происшедшее, так и свои намерения,
прося совета и помощи. Князь Василий решил ехать в Москву тотчас по получении ответа на это письмо.
В начале этого сочинения знаменитый изгнанник говорит, что многие светлые мужи
просили его убедительно объяснить им причины странной перемены в государе московском
царе Иоанне, ознаменовавшем себя в юности доброю славою, а в старости покрывшем себя бесславием. Долго отвечал он одним молчанием и тяжкими вздохами, наконец, убежденный неотступными просьбами друзей, написал для них и для потомства эту историю.
Воображение Глика, вместе с успехами осаждавших, так разгоралось, что он наконец не стал сходить уже со своего конька и написал, сидя на нем,
царю адрес, которым
просил о принятии пастыря и паствы мариенбургской, особенно будущего зятя своего, под особенное покровительство его величества.
Обо всем этом узнали в Москве из извещения Строгановых, приславших гонца к
царю. В этом извещении они говорили, что без царского повеления не посмели гнаться за Маметкулом по сибирской земле и
просили дозволения строить там крепости, чтобы стеснить Кучума в его собственных владениях и навсегда утвердить безопасность наших.
«Что же, что опальный, не век ему опальным быть… Да и чем виноват он, если даже, по-ихнему, виноват был князь Никита? Тем только, что он его сын?.. Но ведь это нелепость!.. Можно выбрать время, когда
царь весел, и замолвить слово за несчастного. Надо будет
попросить брата, тот на это мастер, — меня мигом тогда перед государем оправил и его царскую милость рассмешил…» — рассуждал порою мысленно князь Василий.
Андрюшка сказал им, цто он узе не в силах тащить ноги свои и
просит добрых солдатушек сослузить
царю слузбу, отдать Шереметеву письмецо от него, посланника ясновельмозной Думы.
«Сам
царь, если
попросить его, поедет сватом к князю Василию от имени своего любимца, да не отдаст, гордец, свою дочь за него, Малюту, даже не боярина! Нечего и думать об этом, только сраму да смеху людского вдосталь наглотаешься».
Все это, от имени неизвестной, но близкой к
царю особы,
просил ловкий маленький агент передать Владимиру, как скоро его отыщет.
Она знала со слов отца, что отец Владимира был его искренним другом, что он казнен, что сын его долгое время скрывался в Литве, и чтобы восстановить в настоящее время его права на Руси, необходимо особое челобитье
царю, к которому и готовился князь Василий, отписавши о своем положении своему брату, а ее дяде, князю Никите,
прося его содействия и совета.
«Ну и пускай такой-то обокрал государство и
царя, а государство и
царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и
просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», думал он.
— Мне
просить государя! — сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезною раздражительностью. — О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы
просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь; я честно служил
царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот и пишу: «ежели бы я был казнокрад…»
Этим поведением мы подчиняемся голосу апостола. «Умоляю вас прежде всего, — говорит он, — молиться,
просить и благодарить за всех людей, за
царей и за высоких в почестях».