Неточные совпадения
По поводу истории с Г. П. Федотовым я написал в «Пути» резкую статью «Существует ли в православии свобода совести?», которая поссорила меня с
профессорами Богословского
института и создала затруднения для «Пути».
Присутствие в группе высланных людей науки,
профессоров дало возможность основать в Берлине Русский научный
институт.
С С. Булгаковым, с которым возникла более тесная связь, я познакомился позже в Киеве, где он был
профессором политической экономии в Политехническом
институте, в один из своих приездов из ссылки.
Присутствовавший католический священник,
профессор Католического
института, сказал своей соседке: «Вот как нарождаются ереси».
С
профессорами Богословского
института я потом разошелся совсем.
Официальное католичество и официальный протестантизм создали огромную богословскую литературу, богословие стало делом профессиональным, им занимались специалисты, люди духовные,
профессора богословских факультетов и
институтов.
Высланный из Советской России в 1922 г. с группой ученых и писателей, он делается
профессором догматического богословия в Париже в Православном богословском
институте.
Он был в молодости марксистом,
профессором политической экономии в Политехническом
институте.
И тут девочка рассказала ему кое-что о себе. Она дочь
профессора, который читает лекции в университете, но, кроме того, дает в Екатерининском
институте уроки естественной истории и имеет в нем казенную квартиру. Поэтому ее положение в
институте особое. Живет она дома, а в
институте только учится. Оттого она гораздо свободнее во времени, в чтении и в развлечениях, чем ее подруги…
По училищным преданиям, в неписаном списке юнкерских любимцев, среди таких лиц, как
профессор Ключевский, доктор богословия Иванцов-Платонов, лектор и прекрасный чтец русских классиков Шереметевский, капельмейстер Крейнбринг, знаменитые фехтовальщики Пуарэ и Тарасов, знаменитый гимнаст и конькобежец Постников, танцмейстер Ермолов, баритон Хохлов, великая актриса Ермолова и немногие другие штатские лица, — был внесен также и швейцар Екатерининского
института Порфирий.
В одном углу с полдюжины студентов Педагогического
института толковали о последней лекции
профессора словесных наук; в другом — учитель-француз рассуждал с дядькою немцем о трудностях их звания; у окна стоял, оборотясь ко всем спиною, офицер в мундирном сюртуке с черным воротником.
Опять шторы взвились. Солнце теперь было налицо. Вот оно залило стены
института и косяком легло на торцах Герцена.
Профессор смотрел в окно, соображая, где будет солнце днем. Он то отходил, то приближался, легонько пританцовывая, и наконец животом лег на подоконник.
Было полное белое утро с золотой полосой, перерезавшей кремовое крыльцо
института, когда
профессор покинул микроскоп и подошел на онемевших ногах к окну. Он дрожащими пальцами нажал кнопку, и черные глухие шторы закрыли утро, и в кабинете ожила мудрая ученая ночь. Желтый и вдохновенный Персиков растопырил ноги и заговорил, уставившись в паркет слезящимися глазами...
Профессор сорвал одним взмахом галстук, оборвал пуговицы на сорочке, побагровел страшным параличным цветом и, шатаясь, с совершенно тупыми стеклянными глазами, ринулся куда-то вон. Вопль разлетелся под каменными сводами
института.
Полусвет был в коридорах
института.
Профессор добрался до комнаты Панкрата и долго и безуспешно стучал в нее. Наконец за дверью послышалось урчанье как бы цепного пса, харканье и мычанье, и Панкрат в полосатых подштанниках, с завязками на щиколотках предстал в светлом пятне. Глаза его дико уставились на ученого, он еще легонько подвывал со сна.
На другой день после того, как он развязался с Альфредом Бронским, ему пришлось выключить у себя в кабинете в
институте телефон, снявши трубку, а вечером, проезжая в трамвае по Охотному ряду,
профессор увидал самого себя на крыше огромного дома с черною надписью «Рабочая газета».
Понадобилось по меньшей мере три часа, чтоб
профессор успокоился и приступил к мелким работам. Так он и сделал. В
институте он работал до одиннадцати часов вечера, и поэтому ни о чем не знал, что творится за кремовыми стенами. Ни нелепый слух, пролетевший по Москве о каких-то змеях, ни странная выкрикнутая телеграмма в вечерней газете ему остались неизвестны, потому что доцент Иванов был в Художественном театре на «Федоре Иоанновиче» и, стало быть, сообщить новость
профессору было некому.
Запоздалый грузовик прошел по улице Герцена, колыхнув старые стены
института. Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула на столе.
Профессор побледнел и занес руки над микроскопом так, словно мать над дитятей, которому угрожает опасность. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы Персиков двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая-нибудь посторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидал.
Немедленно фонд лишился подарка
профессора Персикова. Калоши исчезли в газетной бумаге. Крайне обрадовавшийся ангел во френче встал и начал жать руку
профессору и даже произнес маленький спич, содержание которого сводилось к следующему: это делает честь
профессору…
Профессор может быть спокоен… больше его никто не потревожит, ни в
институте, ни дома… меры будут приняты, камеры его в совершеннейшей безопасности…
Профессор Персиков выехал с Пречистенки на автобусе и прибыл в
институт.
Вечером в кабинете зоологического
института затрещал телефон.
Профессор Персиков взъерошил волосы и подошел к аппарату.
Кроме него, только два человека были в
институте — Панкрат и то и дело заливающаяся слезами экономка Марья Степановна, бессонная уже третью ночь, которую она проводила в кабинете
профессора, ни за что не желающего покинуть свой единственный оставшийся потухший ящик.
В непродолжительном времени Любиньку отвезли в Екатерининский
институт, а по отношению ко мне Жуковский, у которого отец был без меня, положительно посоветовал везти меня в Дерпт, куда дал к
профессору Моеру рекомендательное письмо.
Надо вам заметить, что в детстве и в юности я не был знаком с Котловичами, так как мой отец был
профессором в N. и мы долго жили в провинции, а когда я познакомился с ними, то этой девушке было уже двадцать два года, и она давно успела и
институт кончить, и пожить года два-три в Москве, с богатой теткой, которая вывозила ее в свет.
Клаус давно уже занимал в Дерпте место директора фармацевтического
института,
профессора фармакологии и фармации.
Вскоре после того мы с Вырубовым посетили А.И. При нем тогда была только Н.А.Огарева и их дочь Лиза, официально значившаяся также как девица Огарева. Он просил меня навещать его и собирался взять на зиму меблированную квартиру. Но это ему не удалось тогда сделать. Он получил депешу, что его старшая дочь Н.А. серьезно заболела какой-то нервной болезнью, и он тотчас же решил ехать во Флоренцию, где она гостила тогда у брата своего Александра,
профессора в тамошнем
Институте высших наук.
Иногда я встречал у них подругу Зиночки по Смольному
институту, курсистку-химичку Веру Евстафьевну Богдановскую, дочь известного хирурга
профессора Богдановского.
— Да очень просто. У японцев очень много совершенно незаселённых и малозаселённых островов, годных для земледельческой культуры. Статистику этих пустопорожних земель по поручению японского правительства составил несколько лет тому назад
профессор земледельческого
института в Токио — Сако. Он был в Маньчжурии, и я лично беседовал об этом с ним.