Неточные совпадения
Говоря о московских гостиных и столовых, я говорю о тех, в которых некогда царил
А.
С.
Пушкин; где до нас декабристы давали тон; где смеялся Грибоедов; где М. Ф. Орлов и
А. П. Ермолов встречали дружеский привет, потому что они были в опале; где, наконец,
А.
С.
Сидящий военный был
А.
А.
Пушкин — сын поэта. Второй, толстый,
с седеющими баками, был губернатор В.
С. Перфильев, женатый на дочери Толстого, «Американца».
В письме к П. В. Нащокину
А.
С.
Пушкин 20 января 1835 года пишет: «Пугачев сделался добрым, исправным плательщиком оброка… Емелька Пугачев оброчный мой мужик… Денег он мне принес довольно, но как около двух лет жил я в долг, то ничего и не остается у меня за пазухой и все идет на расплату».
Все обстоятельства высылки поэта из Одессы разъяснены в обширной литературе по этому вопросу (см.
А.
С.
Пушкин, Письма, ред. и примеч.
С той минуты, как я узнал, что
Пушкин в изгнании, во мне зародилась мысль непременно навестить его. Собираясь на рождество в Петербург для свидания
с родными, я предположил съездить и в Псков к сестре Набоковой; муж ее командовал тогда дивизией, которая там стояла,
а оттуда уже рукой подать в Михайловское. Вследствие этой программы я подал в отпуск на 28 дней в Петербургскую и Псковскую губернии.
Что делалось
с Пушкиным в эти годы моего странствования по разным мытарствам, я решительно не знаю; знаю только и глубоко чувствую, что
Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом. В самый день моего приезда в Читу призывает меня к частоколу
А. Г. Муравьева и отдает листок бумаги, на котором неизвестною рукой написано было...
После этого мы как-то не часто виделись.
Пушкин кружился в большом свете,
а я был как можно подальше от него. Летом маневры и другие служебные занятия увлекали меня из Петербурга. Все это, однако, не мешало нам, при всякой возможности встречаться
с прежней дружбой и радоваться нашим встречам у лицейской братии, которой уже немного оставалось в Петербурге; большею частью свидания мои
с Пушкиным были у домоседа Дельвига.
Поцелуй Таню [Таней называла себя в переписке
с Пущиным Н. Д. Фонвизина, заявлявшая, что в «Евгении Онегине»
Пушкин изобразил ее брак
с Фонвизиным и что ее отношения к Пущину при жизни мужа сходны
с отношением Татьяны к Онегину.] — меня пугает слово на надписях. Все какое-то прощание!
а я это слово не люблю вообще,
а особенно от нее. Не лучше ли: до свидания! Где-нибудь и как-нибудь.
— Ну да, знаешь вот эту эпиграмму, что Лев
Пушкин [Лев
Пушкин — так ошибочно назван дядя
А.
С.Пушкина, поэт Василий Львович
Пушкин (1767—1830), которому принадлежит эпиграмма:], кажется, написал, что какой вот стихотворец был? «
А сколько ему лет?» — спрашивал Феб. — «Ему пятнадцать лет», — Эрато отвечает. — «Пятнадцать только лет, не более того, — так розгами его!»
—
Пушкин был человек
с состоянием, получал по червонцу за стих, да и тот постоянно и беспрерывно нуждался;
а Полевой, так уж я лично это знаю, когда дал ему пятьсот рублей взаймы, так он со слезами благодарил меня, потому что у него полтинника в это время не было в кармане.
Я всю беседу
с ней описал тогда в «России»,
а теперь помню только, что она рассказывала о незабвенных вечерах.
Пушкин всегда читал ей свои стихи, они сидели вдвоем, когда муж задерживался в Английском клубе.
— Биток
с картофелем
а la
Пушкин! — говорил Лябьев, проходя в бильярдную, где стоявший высокий господин поклонился ему и произнес почтительным тоном...
Вечор он угощал
Своих друзей, обоих Милославских,
Бутурлиных, Михайла Салтыкова,
Да Пушкина — да несколько других;
А разошлись уж поздно. Только
ПушкинНаедине
с хозяином остался
И долго
с ним беседовал еще.
Один дом — на углу Козицкого переулка, где в двадцатых годах был знаменитый салон Зинаиды Волконской, у которой бывал
Пушкин. Потом, по преданию, в этом доме «водились черти»,
а затем владелец его князь Белосельский-Белозерский продал его Малкиелю. Он купил его на имя своей жены Нины Абрамовны, которая, узнав, что в доме был салон княгини Волконской, тоже затеяла у себя салон, но, кроме адвокатов, певцов и артистов, на ее журфиксах,
с роскошным угощением, никого не бывало.
Кокошкин и
А. М.
Пушкин, который, так же, как и Кокошкин, перевел одну из Мольеровых комедий — «Тартюф» и также
с переделкою на русские нравы.
— Да что это в самом деле, зверинец здесь какой?!. —
с азартом накинулся Мухоедов на своих баб; заметив прятавшуюся за косяком голову, он совершенно добродушно прибавил: —
А, это наш
Пушкин…
Эта перестрелка быстро перешла в крупную брань и кончилась тем, что
Пушкин с громкими причитаниями удалился
с поля битвы, но не ушел в свой флигель,
а сел на приступочке у входных дверей и отсюда отстреливался от наступавшего неприятеля. На крыльце появились Феша и Глаша и громко хохотали над каждой выходкой воинственной мамаши.
Пушкин не вынес такого глумления и довольно ядовито прошелся относительно поведения девиц...
— Что делать! Молодость всегда молодость… Она ценит честь и готова на риск…
Пушкин сказал: «Блажен, кто
с молоду был молод…» [«Блажен, кто
с молоду был молод» — первая строка X строфы восьмой главы «Евгения Онегина»
А.
С. Пушкина.]
— Вот-с… — говорил он Псекову. — Вот-с… Дворянин, богатый человек… любимец богов, можно сказать, как выразился
Пушкин,
а что из него вышло? Ничего! Пьянствовал, распутничал и… вот-с!.. убили.
После тайного сине-лилового Пушкина у меня появился другой
Пушкин — уже не краденый,
а дарёный, не тайный,
а явный, не толсто-синий,
а тонко-синий, — обезвреженный, приручённый
Пушкин издания для городских училищ
с негрским мальчиком, подпирающим кулачком скулу.
Мама из коры умеет делать лодочки, и даже
с парусом, я же умею только есть смолу и обнимать сосну. В этих соснах никто не живет. В этих соснах, в таких же соснах, живет пушкинская няня. «Ты под окном своей светлицы» — у нее очень светлое окно, она его все время протирает (как мы в зале, когда ждем дедушкиного экипажа) — чтобы видеть, не едет ли
Пушкин.
А он все не едет. Не приедет никогда.
Пушкин не воспоминание,
а состояние,
Пушкин — всегда и отвсегда, — до «Дуэли» Наумова была заря, и, из нее вырастая, в нее уходя, ее плечами рассекая, как пловец — реку, — черный человек выше всех и чернее всех —
с наклоненной головой и шляпой в руке.
В шкафу у старшей сестры Валерии живет
Пушкин, тот самый негр
с кудрями и сверкающими белками. Но до белков — другое сверкание: собственных зеленых глаз в зеркале, потому что шкаф — обманный, зеркальный, в две створки, в каждой — я,
а если удачно поместиться — носом против зеркального водораздела, то получается не то два носа, не то один — неузнаваемый.
Или нужно было признать Радищева человеком даровитым и просвещенным, и тогда можно от него требовать того, чего требует
Пушкин; или видеть в нем до конца слабоумного представителя полупросвещения, и тогда совершенно [неуместно замечать, что лучше бы ему вместо «брани указать на благо, которое верховная власть может сделать, представить правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению состояния крестьян, потолковать о правилах, коими должен руководствоваться законодатель, дабы,
с одной стороны, сословие писателей не было притеснено, и мысль, священный дар божий, не была рабой и жертвой бессмысленной и своенравной управы,
а с другой — чтоб писатель не употреблял сего божественного орудия к достижению цели низкой или преступной»].
— Ну, и разумеется, клубничка!
А вы как полагали?.. Батюшка мой, я вам скажу-с, — ударяя себя в грудь и тоже входя в азарт, говорил Полояров, — я вам скажу-с, по моему убеждению, есть в мире только два сорта людей: мы и подлецы!
А поэты там эти все, артисты, художники, это все подлецы! Потому что человек, воспевающий клубничку и разных высоких особ, как, например,
Пушкин Петра,
а Шекспир Елизавету — такой человек способен воровать платки из кармана!
Его задача — надлежащим образом видеть и слышать,
а затем воплотить увиденное и услышанное в образе (безразлично каком: красочном, звуковом, словесном, пластическом, архитектурном); истинный художник связан величайшей художественной правдивостью, — он не должен ничего сочинять [Не могу не привести здесь для иллюстрации слышанный мною от Л. Н. Толстого рассказ, как одна пушкинская современница вспоминала, что сам
Пушкин в разговоре
с ней восхищался Татьяной, так хорошо отделавшей Евгения Онегина при их последней встрече.].
[Сумерки (франц.) — «Пора меж волка и собаки» (
А.
С.
Пушкин).]
К Пушкину старшее поколение относилось так, как вся грамотная Россия стала смотреть на него после московского торжества открытия памятника и к столетию. Конечно, менее литературно, но
с высоким почтением и нежностью. Мы, когда подрастали, зачитывались Лермонтовым, и
Пушкин, особенно антологический, уже мало на нас действовал. Спор между товарищами в моем романе более или менее «создан» мною, но в верных мотивах. И в нем тетка Телепнева пушкинистка,
а музыкант Горшков — лермонтист.
Пушкин, отправляясь в Болдино (в моем, Лукояновском уезде), живал в Нижнем, но это было еще до моего рождения. Дядя П.П.Григорьев любил передавать мне разговор Пушкина
с тогдашней губернаторшей, Бутурлиной, мужем которой, Михаилом Петровичем, меня всегда дразнили и пугали, когда он приезжал к нам
с визитом.
А дразнили тем, что я был ребенком такой же «курносый», как и он.
Но никто из французских романистов, даже и Бальзак и Жорж Занд, не делался"властителем моих дум", никто из них не доставлял мне такого духовного удовлетворения и так не волновал меня, как
с половины 50-х годов наши беллетристы,
а раньше, в годы отрочества и первой юности —
Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Грибоедов, Кольцов и позднее Островский.
— Конечно, он бы не стал, — перебила хозяйка, он жил в обществе, и декабристы знали, что
с ним нельзя затевать.
А Шевченко со всеми якшался, и бог его знает, если даже и правда, что Перовский сам велел наказать его по-военному, то ведь тогда же было такое время: он был солдат — его и высекли, и это так следовало.
А Пушкин умел и это оттенить, когда сказал: «Что прекрасно для Лондона, то не годится в Москве». И как он сказал, так это и остается: «В Лондоне хорошо,
а в Москве не годится».
Пять дней сплошных ливней сделали то, что Ляоян «всплыл как Тритон» [
А.
С.
Пушкин «Медный всадник».], но всплыл в жидкой грязи.