Неточные совпадения
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу
рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в
крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
Зарубленный
рабочий лежал лицом в луже
крови, точно пил ее, руки его были спрятаны под грудью, а ноги — как римская цифра V.
Лошадь брыкалась, ее с размаха бил по задним ногам осколком доски
рабочий; солдат круто, как в цирке, повернул лошадь, наотмашь хлестнул шашкой по лицу
рабочего, тот покачнулся, заплакал
кровью, успел еще раз ткнуть доской в пах коня и свалился под ноги ему, а солдат снова замахал саблею на Туробоева.
На хозяйский крик выскочили с мельницы
рабочие и кинулись на Вахрушку. Произошла горячая свалка. Старика порядочно помяли, а кто-то из усердия так ударил по носу, что у Вахрушки пошла
кровь.
— Идут в мире дети наши к радости, — пошли они ради всех и Христовой правды ради — против всего, чем заполонили, связали, задавили нас злые наши, фальшивые, жадные наши! Сердечные мои — ведь это за весь народ поднялась молодая
кровь наша, за весь мир, за все люди
рабочие пошли они!.. Не отходите же от них, не отрекайтесь, не оставляйте детей своих на одиноком пути. Пожалейте себя… поверьте сыновним сердцам — они правду родили, ради ее погибают. Поверьте им!
Лужи
крови, видные на местах не занятых, горячечное дыхание нескольких сотен человек и испарение
рабочих с носилками производили какой-то особенный тяжелый, густой, вонючий смрад, в котором пасмурно горели 4 свечи на различных концах залы.
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той
кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из
рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и тысячи
рабочих дней замученных
рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих
рабочих, их детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их
рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
Что люди дрались — это было в порядке жизни; он много раз видел, как в праздники
рабочие, напившись вина, колотили друг друга, пробуя силу и ловкость; видел и злые драки, когда люди, сцепившись подобно псам, катались по земле бесформенным комом, яростно скрипя зубами и вытаращив налитые
кровью, дикие глаза.
В саду собрались все
рабочие, огородницы, Власьевна, — Матвей смотрел на них и молчал, изнывая от тяжёлого удивления: они говорили громко, улыбались, шутя друг с другом, и, видимо, никто из них не чувствовал ни страха, ни отвращения перед
кровью, ни злобы против Савки. Над ним посмеивались, рассказывая друг другу об ударах, нанесённых ему.
Когда его подняли, канат оказался облит
кровью и одежда его влажною. В кухне, перекрестясь на образа, он вытянулся на лавке, приказав
рабочим...
Фома, стоя на груде каната, смотрел через головы
рабочих и видел: среди барж, борт о борт с ними, явилась третья, черная, скользкая, опутанная цепями. Всю ее покоробило, она точно вспухла от какой-то страшной болезни и, немощная, неуклюжая, повисла над водой между своих подруг, опираясь на них. Сломанная мачта печально торчала посреди нее; по палубе текли красноватые струи воды, похожей на
кровь. Всюду на палубе лежали груды железа, мокрые обломки дерева.
Другие
рабочие представляли свои резоны, а Гарусов свирепел все больше, так что лицо у него покраснело, на шее надулись толстые жилы и даже глаза налились
кровью. С наемными всегда была возня. Это не то, что свои заводские: вечно жалуются, вечно бунтуют, а потом разбегутся. Для острастки в другой раз и наказал бы, как теперь, да толку из этого не будет. Завидев монастырского дьячка, Гарусов захотел на нем сорвать расходившееся сердце.
Клеопатра (идет за ним). Вы от меня не убежите, я вас заставлю выслушать меня!.. А, вы заигрывали с
рабочими, вам нужно их уважение, и вы бросаете им жизнь человека, точно кусок мяса злым собакам! Вы гуманисты за чужой счет, за счет чужой
крови!
Захар (искренно). Зачем… зачем вражда? Я ведь хочу одного — избежать возможного… я не хочу
крови. Неужели неосуществимо мирное, разумное течение жизни? А вы смотрите на меня с ненавистью,
рабочие — с недоверием… Я же хочу добра… только добра!
Захар. Ну да… но я-то? Ведь я должен буду жить с
рабочими! И если прольется их
кровь… Наконец, они могли разбить весь завод!
Клеопатра. А, безжалостно? Вы натравили на него
рабочих, вы уничтожили среди них его влияние… Они боялись его, они дрожали перед ним… и — вот! Теперь они убили… Это вы… вы виноваты! На вас его
кровь!..
И какими странными путями шла эта мысль: подумает он о своем давнем путешествии по Италии, полном солнца, молодости и песен, вспомнит какого-нибудь итальянского нищего — и сразу станет перед ним толпа
рабочих, выстрелы, запах пороха,
кровь.
Блеснули на солнце, сквозь деревья, стекла оранжереи, треугольник белой стены, как
кровью окрапленный красными листьями дикого винограда; и, подчиняясь привычке, губернатор пробрался по тропинке между опустошенных уже парников и вошел в оранжерею. Там был
рабочий Егор, старик.
Он выбежал на улицу и увидал, что впереди работники ведут со связанными руками Илью да Минея, а за ними трех
рабочих, всех в
крови от ударов ломами.
— Не сделали! Для хозяйского глаза все мало. За грош рады всю
кровь высосать из
рабочего человека!
Ремонтные
рабочие рано утром подобрали на рельсах за сахарным заводом его раздавленный труп. Голова нетронута, только с одной ссадиной на лбу, в редкой бородке песок и
кровь. И на бледном, спавшемся лице все было это странное выражение, как будто он притворяется. Хотелось растолкать его, сказать...
Эти люди видят в богатых, не как обыкновенные старинные нищие, людей, спасающих свою душу милостыней, а разбойников, грабителей, пьющих
кровь рабочего народа; очень часто такого рода нищий сам не работает и всячески избегает работы, но во имя
рабочего народа считает себя не только вправе, но обязанным ненавидеть грабителей народа, то есть богатых, и ненавидит их всей силой своей нужды, и если просит, а не требует, то только притворяется.
— Моя биография не совсем такая, какие вы до сих пор слушали. Я в детстве жила в холе и в тепле. Родилась я в семье тех, кто сосал
кровь из
рабочих и жил в роскоши; щелкали на счетах, подсчитывали свои доходы и это называли работой. Такая жизнь была мне противна, я пятнадцати лет ушла из дома и совершенно порвала с родителями…
Повторю еще раз: по-настоящему я полюблю только парня-рабочего, настоящего, пролетария по духу и по
крови.
Ярость, злоба, ненависть, жажда
крови и насилий прекратится, когда народная масса просветится сознанием того, что в России сейчас невозможен социализм и безграничное увеличение благосостояния
рабочих и крестьян, невозможно полное социальное равенство не потому только, что этого не хотят буржуазные, имущие классы, но прежде всего потому, что это невозможно объективно, что это противоречит непреложным законам природы, что этого не допускает бедность России, ее промышленная отсталость, некультурность народа, духовная немощь русского общества и т. п.
