Неточные совпадения
— «Усов», — прочитал он,
подумал и стал осторожно нагревать бумажку на спичке, разбирая: — «быв. студ. сдан в солд. учит. Софья Любачева, служ. гостиницы «Москва», быв.
раб. Выксунск. зав. Андрей Андреев».
«Жертва. Покорная
раба жизни», — привык
думать о ней Самгин.
— Необходимо различать жертвенность и героизм. Римлянин Курций прыгнул в пропасть, которая разверзлась среди Рима, — это наиболее прославленный акт героизма и совершенно оправданный акт самоубийства. Ничто не мешает мне
думать, что Курция толкнул в пропасть страх, вызванный ощущением неизбежной гибели. Его могло бросить в пропасть и тщеславное желание погибнуть первому из римлян и брезгливое нежелание погибать вместе с толпой
рабов.
«И это, должно быть, тоже
раб!» —
подумал Райский и следил за ней, что она.
Хотя я уже говорил об этом предмете в начале настоящей хроники, но
думаю, что не лишнее будет вкратце повторить сказанное, хотя бы в виде предисловия к предстоящей портретной галерее «
рабов». [Материал для этой галереи я беру исключительно в дворовой среде. При этом, конечно, не обещаю, что исчерпаю все разнообразие типов, которыми обиловала малиновецкая дворня, а познакомлю лишь с теми личностями, которые почему-либо прочнее других удержались в моей памяти.]
Не знаю, понимала ли Аннушка, что в ее речах существовало двоегласие, но
думаю, что если б матушке могло прийти на мысль затеять когда-нибудь с нею серьезный диспут, то победительницею вышла бы не
раба, а госпожа.
Когда б не доблестная кровь
Текла в вас — я б молчал.
Но если рветесь вы вперед,
Не веря ничему,
Быть может, гордость вас спасет…
Достались вы ему
С богатством, с именем, с умом,
С доверчивой душой,
А он, не
думая о том,
Что станется с женой,
Увлекся призраком пустым
И — вот его судьба!..
И что ж?.. бежите вы за ним,
Как жалкая
раба!
«Ребенок! — говорит он мне вдруг, — как ты
думаешь: если я приму православие и освобожу ваших
рабов, пойдут за мной русские или нет?» — «Никогда!» — вскричал я в негодовании.
— Вот ты и осудил меня, а как в писании сказано: «Ты кто еси судий чуждему
рабу: своему господеви стоишь или падаешь…» Так-то, родимые мои! Осудить-то легко, а того вы не
подумали, что к мирянину приставлен всего один бес, к попу — семь бесов, а к чернецу — все четырнадцать. Согрели бы вы меня лучше водочкой, чем непутевые речи заводить про наше иноческое житие.
Она любила
думать о себе, как о мертвой: лежит она,
раба божия Татьяна, в сосновом гробу, скрестив на груди отработавшие руки, тихо и Мирно лежит, и один бог видит ее материнскую душу.
— Ох, грешный я человек! — каялась она вслух в порыве своего восторженного настроения. — Недостойная
раба… Все равно, как собака, которая сорвалась с цепи: сама бежит, а цепь за ней волочится, так и мое дело. Страшно, голубушка, и подумать-то, што там будет, на том свете.
Подивилася она такому чуду чудному, диву дивному, порадовалась своему цветочку аленькому, заветному и пошла назад в палаты свои дворцовые; и в одной из них стоит стол накрыт, и только она
подумала: «Видно, зверь лесной, чудо морское на меня не гневается, и будет он ко мне господин милостивый», — как на белой мраморной стене появилися словеса огненные: «Не господин я твой, а послушный
раб.
— Вы посмотрите, какой ужас! Кучка глупых людей, защищая свою пагубную власть над народом, бьет, душит, давит всех. Растет одичание, жестокость становится законом жизни —
подумайте! Одни бьют и звереют от безнаказанности, заболевают сладострастной жаждой истязаний — отвратительной болезнью
рабов, которым дана свобода проявлять всю силу рабьих чувств и скотских привычек. Другие отравляются местью, третьи, забитые до отупения, становятся немы и слепы. Народ развращают, весь народ!
— Что, ты
думаешь, плохой револьвер? Слона можно убить. Постой, мы сейчас попробуем. Где у тебя помещается твой
раб? Я пойду, спрошу у него какую-нибудь доску. Эй, р-р-раб! Оруженосец!
Помыкалась она,
раба божия, таким родом с полчасика и замолчала совсем. Полез я к ней на печку — не дышит… Ну, пропала,
думаю, моя головушка!
— Известно, как же возможно сравнить!
Раб или вольный! Только, доложу вам, что и воля воле рознь. Теперича я что хочу, то и делаю; хочу — лежу, хочу — хожу, хочу — и так посижу. Даже задавиться, коли захочу, — и то могу. Встанешь этта утром, смотришь в окошко и
думаешь! теперь шалишь, Ефим Семенов, рукой меня не достанешь! теперь я сам себе господин. А ну-тко ступай,"сам себе господин", побегай по городу, не найдется ли где дыра, чтобы заплату поставить, да хоть двугривенничек на еду заполучить!
— Я
думаю, поутру, часов до двенадцати, когда он бывает еще начальником, а после этого часа он обыкновенно делается сам ничтожнейшим
рабом, которого бранят, и потому поутру лучше, — отвечал Белавин явно уж насмешливым и даже неприязненным тоном.
— Лексей этот сейчас барину донёс. Позвал барин её, позвал и его и приказывает: «Всыпь ей, Алёха, верный
раб!» Лексей и сёк её до омморока вплоть. Спрашиваю я его: «Что ж, не нравилась она тебе?» — «Нет, говорит, нравилась, хорошая девка была, скромная, я всё
думал — вот бы за меня такую барину отдать!» — «Чего ж ты, говорю, донёс-то на неё?» — «Да ведь как же, говорит, коли баринова она!»
— То-то, батюшка! Коли я шут, так и другой кто-нибудь тут! А вы меня уважайте: я еще не такой подлец, как вы
думаете. Оно, впрочем, пожалуй, и шут. Я —
раб, моя жена — рабыня, к тому же, польсти, польсти! вот оно что: все-таки что-нибудь выиграешь, хоть ребятишкам на молочишко. Сахару, сахару-то побольше во все подсыпайте, так оно и здоровее будет. Это я вам, батюшка, по секрету говорю; может, и вам понадобится. Фортуна заела, благодетель, оттого я и шут.
И не об этом ли непреложном решении судьбы
думают они теперь, отвешивая низкие поклоны и встряхивая русыми кудрями, в то время когда хор просит богородицу спасти от бед
рабы своя…
— О да! о да! мне кажется, что этого не будет; вы это верно угадали, — подхватила с полной достоинства улыбкой Ида. — А ведь смотрите: я даже не красавица, Истомин, и что из вас я сделала?.. Смешно
подумать, право, что я, я, Ида Норк, теперь для вас, должно быть, первая красавица на свете? что я сильней всех этих умниц и красавиц, которые сделали вас таким, как вы теперь… обезоруженным, несчастным человеком,
рабом своих страстей.
Ольга окинула взором всю комнату, надеясь уловить хотя одно сожаление… неуместная надежда; — подлая покорность, глупая улыбка встретили ее со всех сторон —
рабы не сожалели об ней, — они завидовали! — пускай завидуют,
подумала Ольга; это будет им наказание.
Белесова. Вот то-то же. Нет, в делах важных никогда не нужно слушать мудрецов и знатоков сердца человеческого, а надо следовать собственному внутреннему побуждению. В молодом сердце, как бы оно испорчено ни было, все-таки говорят еще свежие природные инстинкты. По вашим словам я
думала, что Цыплунов вечно будет моим покорным
рабом и что я, разумеется, ничего не обязана чувствовать к нему, кроме презрения. А вышло напротив: он меня презирает.
Надлежит
думать, что он имеет сердце, напоенное лютым зверством и жестокостью, когда не слышит вопиющего гласа природы: и
рабы человеки!» Этому Злораду прописывается рецепт: «чувствований истинного человечества три лота; любви к ближнему два золотника и соболезнования к несчастию
рабов — три золотника».
Морю издревле ведомы и
рабы, строившие пирамиды в пустыне, и
рабы Ксеркса, смешного человека, который
думал наказать море тремястами ударов за то, что оно поломало его игрушечные мосты.
«Венера и
рабы, обласканные ею», —
подумал Полканов.
Но, несмотря на все эти злоключения, верный
раб смутно верил в свою счастливую звезду и все
думал, как бы ему извести выматывавшую из него душу генеральшу.
— Молчи, червяк! — бросил ему с трагическим жестом Славянов. — С кем говоришь?..
Подумай, с кем ты говоришь… Ты, считавший за честь подать калоши артисту Славянову-Райскому, когда он уходил с репетиции, ты, актер, игравший толпу и голоса за сценой!
Раб! Неодушевленная вещь!..
— А так, друг мой, пропал, что и по се два дни, как вспомню, так, господи,
думаю, неужели ж таки такая я грешница, что ты этак меня испытуешь? Видишь, как удивительно это все случилось: видела я сон; вижу, будто приходит ко мне какой-то священник и приносит каравай, вот как, знаешь, в наших местах из каши из пшенной пекут. «На, говорит, тебе,
раба, каравай». — «Батюшка, — говорю, — на что же мне и к чему каравай?» Так вот видишь, к чему он, этот каравай-то, вышел — к пропаже.
Хотя б сказал, благодарю!
Ни взгляда, ни привета,
Он, верно,
думает, что плотят мне за это!
Нет, вижу, что всегда останусь я
рабой...
Стоит боярин у дверей
Светлицы дочери своей
И чутким ухом он приник
К замку — и
думает старик:
«Нет! непорочна дочь моя,
А ты, Сокол, ты
раб, змея,
За дерзкий, хитрый свой намек
Получишь гибельный урок!»
Но вдруг… о горе, о позор!
Он слышит тихий разговор!..
Боярин сделал шаг назад,
На дочь он кинул злобный взгляд,
Глаза их встретились — и вмиг
Мучительный, ужасный крик
Раздался, пролетел — и стих.
И тот, кто крик сей услыхал,
Подумал, верно, иль сказал,
Что дважды из груди одной
Не вылетает звук такой.
И тяжко на цветной ковер,
Как труп бездушный с давних пор,
Упало что-то. — И на зов
Боярина толпа
рабов,
Во всем послушная орда,
Шумя сбежалася тогда,
И без усилий, без борьбы
Схватили юношу
рабы.
Вы
подумайте только: из рода в род, из поколения в поколение, от тех самых первых
рабов, которые строили пирамиды по прихоти тирана-царя, ведем мы свое существование, и как есть среди вас потомственные дворяне, то есть угнетатели, так среди нас есть потомственные рабочие, потомственные
рабы.
Подумать, так ваш дедушка был надсмотрщиком над этими
рабами и хлестал их плеткой и вам передал эту глупую ненависть к рабочему классу.
— Здешние цирульники, разумеется, гадость. Я даже не знал, что они здесь и есть, потому что у меня и собак свои стригут. А что до твоей просьбы, то ты просишь у меня невозможности, потому что я клятву дал, что Аркашка, пока я жив, никого, кроме меня, убирать не будет. Как ты
думаешь — разве я могу мое же слово перед моим
рабом переменить?
Тетушка взглянула и мало ума не решилась. Что вы
думаете? Действительно ведь все вышло по ошибочному молению, потому что на место
рабы божьей Капитолины, которая замужем, там писана
раба Катерина, которая еще незамужняя, девица.
Посмотрите на то, как хочет жить
раб. Прежде всего он хочет, чтобы его отпустили на волю. Он
думает, что без этого он не может быть ни свободным, ни счастливым. Он говорит так: если бы меня отпустили на волю, я сейчас бы был вполне счастлив, я не был бы принужден угождать и прислуживаться моему хозяину, я мог бы говорить с кем угодно, как с равным себе, мог бы идти, куда хочу, не спрашиваясь ни у кого.
Общество говорит человеку: «
думай, как
думаем мы; верь, как верим мы; ешь и пей, как мы едим и пьем; одевайся, как мы одеваемся». Если же кто не поддается этим требованиям, общество замучает его своими насмешками, сплетнями, ругательствами. Трудно не покориться этому, а между тем, покорись, и тебе станет еще хуже, потому что покорись, и ты уже не свободный человек, а
раб.
Господин и
раб имеют между собой больше сходства, чем
думают.
— Я все-таки
думаю, что ты ошибаешься, — тихо сказала она, глядя вдоль реки, тускло сверкавшей в темноте. — Неужели правда необходимо быть таким
рабом времени? Мне кажется, что ты перенес на всех то, что сам переживаешь.
Вера говорила, и все жадно слушали. Вера говорила: они гибнут за то, чтоб была новая, никогда еще в мире не бывавшая жизнь, где не будет
рабов и голодных, повелителей и угнетателей. В борьбе за великую эту цель они гибнут, потому что не хотели
думать об одних себе, не хотели терпеть и сидеть, сложа руки. Они умрут, но кровь их прольется за хорошее дело; они умрут, но дело это не умрет, а пойдет все дальше и дальше.
А, подлый
раб! Ты
думал — ты мой Хозяин, и я все приму, что ты в меня вкладываешь? А я вот стою, дышу радостно и смеюсь над тобою. Стараюсь, добросовестно стараюсь — и не могу понять, — да что же такого ужасного было в том, что думалось под кленом? Я когда-нибудь умру. Вот так новость ты мне раскрыл!
«Безумец, я
думал найти в ней
рабу, а встретил врага, и врага сильного».
Он вспоминал, как он ехал к княжне,
думая, что его встретит покорная
раба его желаний, и с краской стыда, бросающейся и теперь в его лицо, должен был сознаться, что его окончательно одурачила девчонка.
До тех пор пока человек не повергнет страха под пяту ног своих, поступки его будут носить раболепствующий характер, они будут не правдивы, а лишь правдоподобны: сами его мысли будут ложны, он будет
думать совершенно как
раб и трус…
— Ручаюсь головою моей.
Подумайте, когда по соседству вашему везде раздаваться будут стон и плач, тогда вы, знатный господин, неограниченный властитель над вашими
рабами, обладатель огромного, не тронутого неприятелем имения, улыбаясь, станете погремыхивать вашими золотыми монетами. Этот случай дает вам также способ расторгнуть ваше условие с баронессою Зегевольд.
Подумали ли вы о десятках тысяч ваших
рабов, помогли ли вы им физически и нравственно?
— Что,
раб презренный, — сказал богослов, — скажи мне, как ты
думаешь, есть бог или нет?