Неточные совпадения
Но к полудню слухи сделались еще тревожнее. События следовали за событиями с быстротою неимоверною. В пригородной солдатской слободе объявилась еще претендентша, Дунька Толстопятая, а в стрелецкой слободе такую же претензию заявила Матренка Ноздря. Обе основывали свои права
на том, что и они
не раз бывали у градоначальников «для лакомства». Таким образом,
приходилось отражать уже
не одну, а
разом трех претендентш.
Грушницкий мне
не кланяется уж несколько времени, а нынче
раза два посмотрел
на меня довольно дерзко. Все это ему припомнится, когда нам
придется расплачиваться.
Особенно был раздражен бритоголовый человек, он расползался по столу, опираясь
на него локтем, протянув правую руку к лицу Кутузова. Синий шар головы его теперь
пришелся как
раз под опаловым шаром лампы, смешно и жутко повторяя его. Слов его Самгин
не слышал, а в голосе чувствовал личную и горькую обиду. Но был ясно слышен сухой голос Прейса...
За игорным столом
приходилось даже иногда говорить кой с кем; но
раз я попробовал
на другой день, тут же в комнатах, раскланяться с одним господчиком, с которым
не только говорил, но даже и смеялся накануне, сидя рядом, и даже две карты ему угадал, и что ж — он совершенно
не узнал меня.
Никогда ни о чем
не просил; зато
раз года в три непременно являлся домой
на побывку и останавливался прямо у матери, которая, всегда так
приходилось, имела свою квартиру, особую от квартиры Версилова.
Но путешествие идет к концу: чувствую потребность от дальнего плавания полечиться — берегом. Еще несколько времени, неделя-другая, — и я ступлю
на отечественный берег. Dahin! dahin! Но с вами увижусь нескоро: мне лежит путь через Сибирь, путь широкий, безопасный, удобный, но долгий, долгий! И притом Сибирь гостеприимна, Сибирь замечательна: можно ли проехать ее
на курьерских, зажмуря глаза и уши? Предвижу, что мне
придется писать вам
не один
раз и оттуда.
«Сохрани вас Боже! — закричал один бывалый человек, — жизнь проклянете! Я десять
раз ездил по этой дороге и знаю этот путь как свои пять пальцев. И полверсты
не проедете, бросите. Вообразите, грязь, брод; передняя лошадь ушла по пояс в воду, а задняя еще
не сошла с пригорка, или наоборот.
Не то так передняя вскакивает
на мост, а задняя задерживает: вы-то в каком положении в это время? Между тем
придется ехать по ущельям, по лесу, по тропинкам, где качка
не пройдет. Мученье!»
— Очень редко… Ведь мама никогда
не ездит туда, и нам
приходится всегда тащить с собой папу. Знакомых мало, а потом приедешь домой, — мама дня три дуется и все вздыхает. Зимой у нас бывает бал… Только это совсем
не то, что у Ляховских. Я в прошлом году в первый
раз была у них
на балу, — весело, прелесть! А у нас больше купцы бывают и только пьют…
Ляховский до того неистовствовал
на этот
раз, что с ним
пришлось отваживаться. Дядюшка держал себя невозмутимо и даже превзошел самого Альфонса Богданыча. Он ни
разу не повысил тона и
не замолчал, как это делал в критические минуты Альфонс Богданыч.
— Эти комнаты открываются
раз или два в год, — объяснял Ляховский. —
Приходится давать иногда в них бал…
Не поверите, одних свеч выходит больше, чем
на сто рублей!
Привалов сдержал свое слово и перестал пить, но был такой задумчивый и печальный, что Надежде Васильевне тяжело было
на него смотреть. Трезвый он действительно почти совсем
не разговаривал, то есть ничего
не рассказывал о себе и точно стыдился, что позволил себе так откровенно высказаться перед Надеждой Васильевной… Таким образом ей
разом пришлось ухаживать за двумя больными, что делало ее собственное положение почти невыносимым.
Раз она попробовала предложить очень энергическую меру Привалову...
Потом он с великим недоумением припоминал несколько
раз в своей жизни, как мог он вдруг, после того как расстался с Иваном, так совсем забыть о брате Дмитрии, которого утром, всего только несколько часов назад, положил непременно разыскать и
не уходить без того, хотя бы
пришлось даже
не воротиться
на эту ночь в монастырь.
И
не знал я в сей вечер, что
на завтра как
раз приходится день рождения его.
В заливе Джигит нам
пришлось просидеть около двух недель. Надо было дождаться мулов во что бы то ни стало: без вьючных животных мы
не могли тронуться в путь. Воспользовавшись этим временем, я занялся обследованием ближайших окрестностей по направлению к заливу Пластун, где в прошлом году у Дерсу произошла встреча с хунхузами. Один
раз я ходил
на реку Кулему и один
раз на север по побережью моря.
5 ноября, утром, был опять мороз (–14°С); барометр стоял высоко (757). Небо было чистое; взошедшее солнце
не давало тепла, зато давало много света. Холод всех подбадривал, всем придавал энергии.
Раза два нам
пришлось переходить с одного берега реки
на другой. В этих местах Холонку шириной около 6 м; русло ее загромождено валежником.
И Ерофей медлительно слез с облучка, отвязал ведерку, пошел к пруду и, вернувшись,
не без удовольствия слушал, как шипела втулка колеса, внезапно охваченная водою…
Раз шесть
приходилось ему
на каких-нибудь десяти верстах обливать разгоряченную ось, и уже совсем завечерело, когда мы возвратились домой.
Мне
не только
не приходилось их подбадривать, а, наоборот,
приходилось останавливать из опасения, что они надорвут свое здоровье. Несмотря
на лишения, эти скромные труженики терпеливо несли тяготы походной жизни, и я ни
разу не слышал от них ни единой жалобы. Многие из них погибли в войну 1914–1917 годов, с остальными же я и по сие время нахожусь в переписке.
В это время в лесу раздался какой-то шорох. Собаки подняли головы и насторожили уши. Я встал
на ноги. Край палатки
приходился мне как
раз до подбородка. В лесу было тихо, и ничего подозрительного я
не заметил. Мы сели ужинать. Вскоре опять повторился тот же шум, но сильнее и дальше в стороне. Тогда мы стали смотреть втроем, но в лесу, как нарочно, снова воцарилась тишина. Это повторилось несколько
раз кряду.
Сегодня первый
раз приказано было сократить выдачу буды наполовину. Но и при этом расчете продовольствия могло хватить только
на 2 суток. Если по ту сторону Сихотэ-Алиня мы
не сразу найдем жилые места,
придется голодать. По словам китайцев, раньше в истоках Вай-Фудзина была зверовая фанза, но теперь они
не знают, существует она или нет.
Наконец отошел и обед. В этот день он готовится в изобилии и из свежей провизии; и хотя матушка, по обыкновению, сама накладывает кушанье
на тарелки детей, но
на этот
раз оделяет всех поровну, так что дети всесыты. Шумно встают они, по окончании обеда, из-за стола и хоть сейчас готовы бежать, чтобы растратить
на торгу подаренные им капиталы, но и тут
приходится ждать маменькиного позволения, а иногда она довольно долго
не догадывается дать его.
Обедать
приходится сам-друг; но
на этот
раз Федор Васильич даже доволен, что нет посторонних: надо об «деле» с женой переговорить. Начинается сцена обольщения. К удовольствию Струнникова, Александра Гавриловна даже
не задумывается.
И сколько десятков
раз приходилось выскакивать им
на чествование генералов! Мало ли их «проследует» за день
на Тверскую через площадь! Многие генералы издали махали рукой часовому, что, мол,
не надо вызванивать, но были и любители, особенно офицеры, только что произведенные в генералы, которые тешили свое сердце и нарочно лишний
раз проходили мимо гауптвахты, чтобы важно откозырять выстроившемуся караулу.
Однажды, сидя еще
на берегу, он стал дразнить моего старшего брата и младшего Рыхлинского, выводивших последними из воды. Скамеек
на берегу
не было, и, чтобы надеть сапоги,
приходилось скакать
на одной ноге, обмыв другую в реке. Мосье Гюгенет в этот день расшалился, и, едва они выходили из воды, он кидал в них песком. Мальчикам
приходилось опять лезть в воду и обмываться. Он повторил это много
раз, хохоча и дурачась, пока они
не догадались разойтись далеко в стороны, захватив сапоги и белье.
— Ну, ничего, выучимся… Это карта Урала и прилегающих к нему губерний, с которыми нам и
придется иметь дело. У нас своя география. Какие все чудные места!.. Истинно страна, текущая млеком и медом. Здесь могло бы благоденствовать население в пять
раз большее… Так, вероятно, и будет когда-нибудь, когда нас
не будет
на свете.
Эта новость была отпразднована у Стабровского
на широкую ногу. Галактион еще в первый
раз принимал участие в таком пире и мог только удивляться, откуда берутся у Стабровского деньги. Обед стоил
на плохой конец рублей триста, — сумма, по тугой купеческой арифметике, очень солидная. Ели, пили, говорили речи, поздравляли друг друга и в заключение послали благодарственную телеграмму Ечкину. Галактион, как ни старался
не пить, но это было невозможно. Хозяин так умел просить, что
приходилось только пить.
Мне лично ни
разу не пришлось видеть
на Сев<ерном>
В старом руднике, где они работают, пласт
не выше аршина, место разработки находится в 230 саж. от выхода, верхний слой пласта дает сильную течь, отчего работать
приходится в постоянной сырости; живут они
на собственном продовольствии, в помещении, которое во много
раз хуже тюрьмы.
Он сидел
на том же месте, озадаченный, с низко опущенною головой, и странное чувство, — смесь досады и унижения, — наполнило болью его сердце. В первый
раз еще
пришлось ему испытать унижение калеки; в первый
раз узнал он, что его физический недостаток может внушать
не одно сожаление, но и испуг. Конечно, он
не мог отдать себе ясного отчета в угнетавшем его тяжелом чувстве, но оттого, что сознание это было неясно и смутно, оно доставляло
не меньше страдания.
— А ты
не хрюкай
на родню. У Родиона Потапыча первая-то жена, Марфа Тимофеевна, родной сестрой
приходилась твоей матери, Лукерье Тимофеевне. Значит, в свойстве и выходит. Ловко Лукерья Тимофеевна прижала Родиона Потапыча. Утихомирила
разом, а то совсем Яшку собрался драть в волости. Люблю…
Все
разом загалдели. Особенно волновались бабы, успевшие высчитать, что
на три артели
придется получить из конторы меньше двух рублей, — это
на двадцать-то душ!.. По гривеннику
не заработали.
Таким образом, Марья торжествовала. Она обещала привезти Наташку и привезла. Кишкин, по обыкновению, разыграл комедию: накинулся
на Марью же и долго ворчал, что у него
не богадельня и что всей Марьиной родни до Москвы
не перевешать. Скоро этак-то ему
придется и Тараса Мыльникова кормить, и Петра Васильича.
На Наташку он
не обращал теперь никакого внимания и даже как будто сердился. В этой комедии ничего
не понимал один Семеныч и ужасно конфузился каждый
раз, когда жена цеплялась зуб за зуб с хозяином.
На Маяковой слани партия Кишкина «затемнала», и
пришлось брести в темноте по страшному месту. Особенно доставалось несчастной Оксе, которая постоянно спотыкалась в темноте и несколько
раз чуть
не растянулась в грязь. Мыльников брел по грязи за ней и в критических местах толкал ее в спину чернем лопаты.
Аграфене случалось пить чай всего
раза три, и она
не понимала в нем никакого вкуса. Но теперь
приходилось глотать горячую воду, чтобы
не обидеть Таисью. Попав с мороза в теплую комнату, Аграфена вся разгорелась, как маков цвет, и Таисья невольно залюбовалась
на нее; то ли
не девка, то ли
не писаная красавица: брови дугой, глаза с поволокой, шея как выточенная, грудь лебяжья, таких, кажется, и
не бывало в скитах. У Таисьи даже захолонуло
на душе, как она вспомнила про инока Кирилла да про старицу Енафу.
— Я считаю долгом объясниться с вами откровенно, Лука Назарыч, — ответил Мухин. — До сих пор мне
приходилось молчать или исполнять чужие приказания… Я
не маленький и хорошо понимаю, что говорю с вами в последний
раз, поэтому и скажу все, что лежит
на душе.
Размышляя тогда и теперь очень часто о ранней смерти друга,
не раз я задавал себе вопрос: «Что было бы с Пушкиным, если бы я привлек его в наш союз и если бы
пришлось ему испытать жизнь, совершенно иную от той, которая пала
на его долю».
— До кладбища проводить можно, а
на самом кладбище
не имею права служить, — там свое духовенство… А также вот что, молодая особа: ввиду того, что мне еще
раз придется возвращаться за остальными, так вы уж того… еще десяточку прибавьте.
На Толкучем можно было очень дешево купить хорошенькое и простенькое платьице. Беда была в том, что у меня в ту минуту почти совсем
не было денег. Но я еще накануне, ложась спать, решил отправиться сегодня в одно место, где была надежда достать их, и как
раз приходилось идти в ту самую сторону, где Толкучий. Я взял шляпу. Елена пристально следила за мной, как будто чего-то ждала.
— Вы
не думаете ли, что я его люблю, — сказала она мне в другой
раз. — Нет; я таких любить
не могу,
на которых мне
приходится глядеть сверху вниз. Мне надобно такого, который сам бы меня сломил… Да я
на такого
не наткнусь, бог милостив!
Не попадусь никому в лапы, ни-ни!
Эта апострофа, смутившая меня своею откровенностью,
не оказала никакого действия
на Якова Петровича. Очевидно, что ему
не в первый
раз пришлось подвергать свою особу подобного рода ласкам.
Так прошел весь этот длинный день, ни оживленно, ни вяло — ни весело, ни скучно. Держи себя Джемма иначе — Санин… как знать?
не совладал бы с искушением немного порисоваться — или просто поддался бы чувству грусти перед возможной, быть может, вечной разлукой… Но так как ему ни
разу не пришлось даже поговорить с Джеммой, то он должен был удовлетвориться тем, что в течение четверти часа, перед вечерним кофе, брал минорные аккорды
на фортепиано.
Тому и другому
пришлось оставить сотрудничество после следующего случая: П.И. Кичеев встретил в театре репортера «Русского курьера», которому он
не раз давал сведения для газеты, и рассказал ему, что сегодня лопнул самый большой колокол в Страстном монастыре, но это стараются скрыть, и второе, что вчера
на Бронной у модистки родились близнецы, сросшиеся между собою спинами, мальчик и девочка, и оба живы-здоровы, и врачи определили, что они будут жить.
В июле я выехал
на Дон. За Воронежем уже стала чувствоваться холера. Наш почти пустой скорый поезд встречал по пути и перегонял
на станциях санитарные поезда с окрашенными в белую краску вагонами, которые своим видом наводили панику. Здесь
на них
не обращали внимания, но
на глухих станциях мне
не раз приходилось слышать...
Углаков по-прежнему бывал у Марфиных каждодневно и всякий
раз намеревался заговорить с Сусанной Николаевной порешительнее, но у него ни
разу еще
не хватило
на то духу: очень уж она держала себя с ним осторожно, так что ему ни
на минуту
не приходилось остаться с ней вдвоем, хотя частые посещения m-r Пьера вовсе, по-видимому,
не были неприятны Сусанне Николаевне.
Серебряному
пришлось сидеть недалеко от царского стола, вместе с земскими боярами, то есть с такими, которые
не принадлежали к опричнине, но, по высокому сану своему, удостоились
на этот
раз обедать с государем. Некоторых из них Серебряный знал до отъезда своего в Литву. Он мог видеть с своего места и самого царя, и всех бывших за его столом. Грустно сделалось Никите Романовичу, когда он сравнил Иоанна, оставленного им пять лет тому назад, с Иоанном, сидящим ныне в кругу новых любимцев.
— Ведь добрый парень, — сказал Перстень, глядя ему вслед, — а глуп, хоть кол
на голове теши. Пусти его только,
разом проврется! Да нечего делать, лучше его нет; он, по крайней мере,
не выдаст; постоит и за себя и за нас, коли,
не дай бог, нам круто
придется. Ну что, дядя, теперь никто нас
не услышит: говори, какая у тебя кручина? Эх,
не вовремя она тебя навестила!
Теперь и мне
пришлось стоять
на этих же местах, даже и
не на этих; мы были закованные и ошельмованные; от нас все сторонились, нас все даже как будто боялись, нас каждый
раз оделяли милостыней, и, помню, мне это было даже как-то приятно, какое-то утонченное, особенное ощущение сказывалось в этом странном удовольствии.
Но если уж спрошено
раз: «Для чего?», и так как уж
пришлось к слову, то
не могу
не вспомнить теперь и еще об одном недоумении, столько лет торчавшем передо мной в виде самого загадочного факта,
на который я тоже никаким образом
не мог подыскать ответа.
Никто его
не тревожил, никто
не надоедал никакими расспросами, но каждый
раз, как
приходилось менять вагон или пересаживаться
на другой поезд, к Матвею подходил или кондуктор, или кто-нибудь из соседей брал его за руку и вел за собою
на новое место.
Если же
не всякий
раз приходится сажать в тюрьму, бить и убивать людей, когда собирается землевладельцем аренда за землю и нуждающийся в хлебе платит обманувшему его купцу тройную цену, и фабричный довольствуется платой пропорционально вдвое меньшей дохода хозяина, и когда бедный человек отдает последний рубль
на пошлину и подати, то происходит это оттого, что людей уже так много били и убивали за их попытки
не делать того, чего от них требуется, что они твердо помнят это.
— Я имею к вам претензию, — заговорил Хрипач сухою скороговоркою. — Каждый
раз, как мне
приходится давать урок рядом с вами, у меня голова буквально трещит, — такой хохот подымается в вашем классе.
Не могу ли я вас просить давать уроки
не столь веселого содержания? «Шутить и все шутить, — как вас
на это станет»?