Неточные совпадения
Стараясь как можно быть обстоятельнее, Левин начал рассказывать все ненужные подробности о положении
жены, беспрестанно перебивая свой
рассказ просьбами о том, чтобы доктор сейчас же с ним поехал.
— Из всех ваших полупьяных
рассказов, — резко отрезал Раскольников, — я заключил положительно, что вы не только не оставили ваших подлейших замыслов на мою сестру, но даже более чем когда-нибудь ими заняты. Мне известно, что сегодня утром сестра моя получила какое-то письмо. Вам все время не сиделось на месте… Вы, положим, могли откопать по дороге какую-нибудь
жену; но это ничего не значит. Я желаю удостовериться лично…
По ее
рассказу выходило так, что доктор с
женою — люди изломанные, и Клим вспомнил комнату, набитую ненужными вещами.
— Ведь у нас не произносят: Нестор, а — Нестер, и мне пришлось бы подписывать
рассказы Нестерпимов. Убийственно. К тому же теперь в моде производить псевдонимы по именам
жен: Верин, Валин, Сашин, Машин…
Завтрак снова является на столе, после завтрака кофе. Иван Петрович приехал на три дня с
женой, с детьми, и с гувернером, и с гувернанткой, с нянькой, с двумя кучерами и с двумя лакеями. Их привезли восемь лошадей: все это поступило на трехдневное содержание хозяина. Иван Петрович дальний родня ему по
жене: не приехать же ему за пятьдесят верст — только пообедать! После объятий начался подробный
рассказ о трудностях и опасностях этого полуторасуточного переезда.
В таком состоянии он был сегодня. Приближение Нехлюдова на минуту остановило его речь. Но, устроив мешок, он сел по-прежнему и, положив сильные рабочие руки на колени, глядя прямо в глаза садовнику, продолжал свой
рассказ. Он рассказывал своему новому знакомому во всех подробностях историю своей
жены, за что ее ссылали, и почему он теперь ехал за ней в Сибирь.
Рассказ состоял в том, что целовальник вскоре после женитьбы отбил у него
жену.
Но полковник не дал перебить себя и продолжал
рассказ о последствиях влияния опиума на
жену его шурина.
Но в момент нашего
рассказа в доме жил лишь Федор Павлович с Иваном Федоровичем, а в людском флигеле всего только три человека прислуги: старик Григорий, старуха Марфа, его
жена, и слуга Смердяков, еще молодой человек.
— Все давно помирай, — закончил он свой
рассказ и задумался. Он помолчал немного и продолжал снова: — У меня раньше тоже
жена была, сын и девчонка. Оспа все люди кончай. Теперь моя один остался…
Все это я узнал по позднейшим
рассказам, а самого Коляновского помню вполне ясно только уже в последние дни его жизни. Однажды он почувствовал себя плохо, прибег к обычному средству, но оно не помогло. Тогда он сказал
жене...
По его
рассказу,
жена у него была красавица и он очень любил ее, но как-то раз, повздорив с ней, он поклялся перед образом, что убьет ее, и с этого времени до самого убийства какая-то невидимая сила не переставала шептать ему на ухо: «Убей, убей!» До суда он сидел в больнице св.
Какие молодцы попадали сюда на службу уже после реформы 1884 г., видно из приказов о смещении с должностей, о предании суду или из официальных заявлений о беспорядках по службе, доходивших «до наглого разврата» (приказ № 87-й 1890 г.), или из анекдотов и
рассказов, вроде хотя бы
рассказа о каторжном Золотареве, человеке зажиточном, который водил компанию с чиновниками, кутил с ними и играл в карты; когда
жена этого каторжника заставала его в обществе чиновников, то начинала срамить его за то, что он водит компанию с людьми, которые могут дурно повлиять на его нравственность.
Ты и Марья Николаевна без
рассказов понимаете, с какой радостью мы обнялись с Аннушкой; ее наивная сердечная веселость при встрече удвоила отрадное чувство мое… Мы с Аннушкой толкуем о многом — она меня понимает. Пребывание мое здесь будет иметь свой плод, как я надеюсь. Покамест она остается, иначе невозможно: и
жена того же мнения — мы не раз трактовали с нею об этом предмете, нам обоим близком.
Я охотно и часто ходил бы к нему послушать его
рассказов о Москве, сопровождаемых всегда потчеваньем его дочки и
жены, которую обыкновенно звали «Сергеевна»; но старик не хотел сидеть при мне, и это обстоятельство, в соединении с потчеваньем, не нравившимся моей матери, заставило меня редко посещать Пантелея Григорьича.
И Евгений Михайлович рассказал всем с большим негодованием, — в
рассказ его включала подробности его
жена, — как надули его
жену бессовестные гимназисты.
Достаточно было двух-трех задушевных бесед между супругами, чтобы Сверстов, слышавший еще прежде таинственные
рассказы о масонстве и всегда его представлявший себе чем-то вроде высоконравственным, потребовал от
жены сделать его масоном.
Расправив бороду желтой рукой, обнажив масленые губы, старик рассказывает о жизни богатых купцов: о торговых удачах, о кутежах, о болезнях, свадьбах, об изменах
жен и мужей. Он печет эти жирные
рассказы быстро и ловко, как хорошая кухарка блины, и поливает их шипящим смехом. Кругленькое лицо приказчика буреет от зависти и восторга, глаза подернуты мечтательной дымкой; вздыхая, он жалобно говорит...
Полковой поп, больной, жалкий, был ославлен как пьяница и развратник; офицеры и
жены их жили, по
рассказам моих хозяев, в свальном грехе; мне стали противны однообразные беседы солдат о женщинах, и больше всего опротивели мне мои хозяева — я очень хорошо знал истинную цену излюбленных ими, беспощадных суждений о людях.
Я заставил его рассказать мне по порядку все, что он видел и слышал. Он говорил нелепо, несвязно, путаясь в подробностях, и я каждую минуту перебивал его нетерпеливыми расспросами и восклицаниями, почти бранью. Из его
рассказа я понял очень мало и только месяца два спустя восстановил всю последовательность этого проклятого события со слов его очевидицы,
жены казенного лесничего, которая в тот день также была у обедни.
— Да-с, у каждого есть своя веревочка… Верно-с!.. А канатчик-то все-таки повесился… Кончено… finita la commedia… [комедия окончена… (итал.)] Xe-xe!.. Теперь, брат, шабаш… Не с кого взять. И
жена, которая пилила беднягу с утра до ночи, и хозяин из мелочной лавочки, и хозяин дома — все с носом остались. Был канатчик, и нет канатчика, а Порфир Порфирыч напишет
рассказ «Веревочка» и получит за оный мзду…
Благоговейные
рассказы старых лакеев о том, как их вельможные бары травили мелких помещиков, надругались над чужими,
женами и невинными девушками, секли на конюшне присланных к ним чиновников, и т. п., —
рассказы военных историков о величии какого-нибудь Наполеона, бесстрашно жертвовавшего сотнями тысяч людей для забавы своего гения, воспоминания галантных стариков о каком-нибудь Дон-Жуане их времени, который «никому спуску не давал» и умел опозорить всякую девушку и перессорить всякое семейство, — все подобные
рассказы доказывают, что еще и не очень далеко от нас это патриархальное время.
Вот какой от хорошей
жены и пустому человеку за мужа почет был! — добавляла Ольга Федотовна, в
рассказе которой о Грайвороне всегда звучала нота небольшой раздражительности, которую, однако, напрасно кто-нибудь принял бы за неудовольствие на этого бедного человека или за открытую нелюбовь к нему.
— Страшно простудился… ужасно!.. — говорил Грохов и затем едва собрался с силами, чтобы продолжать
рассказ: — Супруг ваш опять было на дыбы, но она прикрикнула на него: «Неужели, говорит, вам деньги дороже меня, но я минуты с вами не останусь жить, если
жена ваша вернется к вам»… О господи, совсем здоровье расклеилось…
Вскоре после разрыва (произошел он года за два до начала моего
рассказа)
жена Латкина, правда уже давно больная, умерла; вторая его дочка, трехлетний ребенок, от страха онемела и оглохла в один день: пчелиный рой облепил ей голову; сам Латкин подвергся апоплексическому удару — и впал в крайнюю, окончательную бедность.
В молодости он тут вел свою торговлю, а потом, схоронив на тридцатом году своей жизни
жену, которую, по людским
рассказам, он сам замучил, Крылушкин прекратил все торговые дела, запер дом и лет пять странничал.
Об известной в свое время красавице Ал. Льв. Бржесской я могу только сказать, что она была дочерью красивой вдовы Добровольской, у которой было два сына, служивших: один в Черноморском флоте, а другой в Петербурге в министерстве народного просвещения. Полагаю, что Ал. Фед., женившись на Добровольской и получивши за нею 30 тыс. приданого, скоро вышел в отставку и уехал с
женою за границу. Как молодая чета смотрела в то время на жизнь, можно судить из следующего его
рассказа за послеобеденной чашкой кофе.
Он приехал домой и стал рассказывать
жене.
Жена выслушала, но в середине
рассказа его вошла дочь в шляпке: она собиралась с матерью ехать. Она с усилием присела послушать эту скуку, но долго не выдержала, и мать не дослушала.
Упоенный ожившим счастьем, я не выходил из гостиной, увивался около
жены и, почитая, что бывшая мрачность происходила в ней от ее положения… радовался, что по вкусу пришлись ей гости, и она вошла в обыкновенные чувства; а потому, питая к ним благодарность за приезд их, я бесперестанно занимал их то любопытным
рассказом о жизни моей в столице Санкт-Петербурге, об актерщиках и танцовщицах, то водил их на гумно или чем-нибудь подобным веселил их.
Я уже знаю, что Василий Семенов еще недавно — шесть лет тому назад — был тоже рабочим, пекарем, сошелся с
женою своего хозяина, старухой, научил ее извести пьяницу-мужа мышьяком и забрал все дело его в свои руки, а ее — бьет и до того запугал, что она готова, как мышь, жить под полом, лишь бы не попадаться на глаза ему. Мне рассказали эту историю просто, как очень обычное, — даже зависти к удачнику я не уловил в
рассказе.
А на пикниках тосты, смех и опять жизнерадостные
рассказы о том, как стара
жена, какие у матери жирные собачки, какие милые люди кредиторы…
Потом следовали бесконечные
рассказы старика о достоинствах его
жены и сына, о превосходном состоянии его заводов и пр. и пр.
Но большей частию вместо аристократических
рассказов и воспоминаний Лев Степанович, угрюмый и «гневный», как. выражалась молдаванка, притеснял ее и
жену за игрой всевозможными мелочами, бросал, сдавая, карты на пол, дразнил молдаванку, с бешенством критиковал каждый ход и так добивал вечер до ужина. В десятом часу Лев Степанович отправлялся в спальню, замечая: «Ну, слава богу, вот день-то и прошел», — как будто он ждал чего-то или как будто ему хотелось поскорее скоротать свой век.
Дней через десять после этого второго письма Александр Иванович с
женою сидели в премиленькой квартире против Александрийского театра, отогревались чаем и отогревали мою душу
рассказами о той далекой стороне...
Пришла моя очередь, я не заставил себя долго просить и прочел
рассказ Мейнау, или Неизвестного, из комедии Коцебу «Ненависть к людям и раскаяние», в котором он описывает измену и побег своей
жены, а потом продекламировал с большим жаром монолог Ярба [«Ярб».
Бывало, после вечернего чая, сидя на крыльце, он заставлял Митьку читать страшные
рассказы из «Вокруг света». Около него всё семейство —
жена, дочь, — а кругом так тихо, родственно. Душа спокойна, думать не о чем. Иногда попадается интересная картинка: изображены на ней деревья с такими громадными узорчатыми листьями; река течёт; ширь, даль, простор, не наши русские — пустынные и скучные, — а такие заманчивые. Семейство рассуждает...
Особенно интересны были
рассказы из его собственной семейной жизни; он был женат и имел сына, но с
женой разошелся, так как она ему изменила, и теперь он ее ненавидел и высылал ей ежемесячно по сорока рублей на содержание сына.
Впервые опубликовано: «Отечественные записки», январь 1848 г. «Чужая
жена (Уличная сцена)». Там же, декабрь: «Ревнивый муж. Происшествие необыкновенное». При подготовке издания 1860 г. Достоевский объединил два этих
рассказа в одно произведение, при этом опустив начало второго
рассказа; в издании 1860 г. Также были значительно изменены диалоги молодого человека и Ивана Андреевича.
В тексте этого
рассказа нет ни одного намека на то, чтобы сотворение
жены было вызвано грехопадением.
В этой смеси, под
рассказом о том, как американец перехитрил американца и как известная певица мисс Дубадолла Свист съела бочку устриц и прошла, не замочив ботинок, Анды, помещался рассказец, весьма годный для утешения Амаранты и других
жен артистов.
«Я удивлялся нашей ненависти друг к другу. А ведь это и не могло быть иначе. Эта ненависть была не что иное, как ненависть взаимная сообщников преступления… Как же не преступление, когда она, бедная, забеременела в первый же месяц, а наша свиная связь продолжалась. Вы думаете, что я отступаю от
рассказа? Нисколько! Это я все рассказываю вам, как я убил
жену. Дурачье! Думают, что я убил ее тогда, ножом, 5 октября. Я не тогда убил ее, а гораздо раньше. Так точно, как они все теперь убивают, все, все…»
Пенькновский обещал мне быть скромным насчет Венгрии и прекрасно исполнил свое обещание, но зато во всем другом обличил перед maman такую игривую развязность, какой я от него никак не ожидал: он пустился в
рассказы о нашем прошлом и представлял ей не только корпусное начальство, но и директоршу и офицерских
жен; делая при этом для большей наглядности выходы из открытых дверей маминой спальни, он вдруг появился оттуда в матушкином спальном чепце и ночном пеньюаре.
Так прошло более месяца, как вдруг случились у нас два происшествия: первое заключалось в том, что к родным Сержа пришла будто бы весть, что он в Петербурге имел неприятную историю с братом своей
жены и опасно занемог. При
рассказах об этом чего-то, очевидно, умышленно не договаривали, и в городе от этих недомолвок пошли толки, что у Сержа была дуэль и что он опасно ранен.
Жена его немедленно поскакала в Петербург.
Не прощал он ему тогда и его петербургских великосветских связей, того, что тот водился с разными высокопоставленными господами из высшего"монда". Могу довольно точно привести текст
рассказа Писемского за обедом у него, чрезвычайно характерный для них обоих. Обедал я у Писемского запросто. Сидели только, кроме хозяина,
жена его и два мальчика-гимназиста.
Только роль
жены помещика, чрезвычайно удавшегося Самарину, в исполнении Рыкаловой осталась бесцветной; да она и в пьесе не особенно рельефна; все остальное"разошлось"(как говорят на сцене) прекрасно: Самарин, Садовский, молодой тогда актер
Рассказов (офицер), Живокини (комическое лицо Жабина) и Ек.
Трагическая смерть цыганки,
жены начальника хора, — действительный случай. И майор, родственник лица, от которого ведется
рассказ, являлся каждый год на ярмарку, как жандармский штаб-офицер, из губернского города.
Другая тогдашняя знаменитость бывала не раз в Нижнем, уже в мое время. Я его тогда сам не видал, но опять, по
рассказам дяди, знал про него много. Это был граф В.А. Соллогуб, с которым в Дерпте я так много водился, и с ним, и с его
женой, графиней С.М., о чем речь будет позднее.
От того же П.И.Вейнберга (больше впоследствии) я наслышался
рассказов о меценатских палатах графа, где скучающий барин собирал литературную"компанию", в которой действовали такие и тогда уже знаменитые"потаторы"(пьяницы), как Л.Мей, А.Григорьев, поэт Кроль (родственник
жены графа) и другие"кутилы-мученики". Не отставал от них и В.Курочкин.
Жуковский прибежал ко мне в гостиницу (я останавливался в Hotel du Russie), и у нас сразу завязалась одна из тех бесконечных бесед, на какие способны только русские. Пролетело два, три, четыре часа. Отворяется дверь салона, и показывается женская фигура: это была
жена милейшего Владимира Ивановича, все такого же молодого, пылкого и неистощимого в
рассказах и длинных отступлениях.
Рассказ «Бездна», напечатанный уже после выхода книжки в той же газете «Курьер», вызвал в читательской среде бурю яростных нападок и страстных защит; графиня С. А. Толстая
жена Льва Толстого, напечатала в газетах негодующее письмо, в котором протестовала против безнравственности
рассказа.