Неточные совпадения
Угадывая законы
явления, он думал, что уничтожил и неведомую силу, давшую эти законы, только тем, что отвергал ее, за неимением приемов и свойств ума, чтобы уразуметь ее. Закрывал доступ в вечность и к бессмертию всем
религиозным и философским упованиям, разрушая, младенческими химическими или физическими опытами, и вечность, и бессмертие, думая своей детской тросточкой, как рычагом, шевелить дальние миры и заставляя всю вселенную отвечать отрицательно на
религиозные надежды и стремления «отживших» людей.
Мысль не работает над новыми
явлениями и темами, не проникает в конкретность мировой жизни, а упрощенно применяет свои старые схемы, свои сокращенные категории, социологические, моральные или
религиозные.
С
явлением Христа-Мессии
религиозная миссия еврейского народа кончилась и кончился еврейский мессианизм.
Я думал, что он свяжет это
явление с рождением или со смертью человека, даст ему
религиозную окраску. Ничего подобного.
Явление простое: одна звезда упала.
Народные
религиозные собрания в Яме скоро были прекращены полицией, характерное
явление старого режима.
Русской
религиозной мысли вообще была свойственна идея продолжающегося боговоплощения, как и продолжающегося в
явлении Христа миротворения.
Несмелов — самое крупное
явление в русской
религиозной философии, вышедшей из духовных академий, и вообще один из самых замечательных
религиозных мыслителей.
На Западе существовало резкое разделение между богословием и философией,
религиозная философия была редким
явлением, и ее не любили ни богословы, ни философы.
Самосжигание, как
религиозный подвиг — русское национальное
явление, почти неведомое другим народам.
В этих словах намечается уже
религиозная драма, пережитая Гоголем. Лермонтов не был ренессансным человеком, как был Пушкин и, может быть, один лишь Пушкин, да и то не вполне. Русская литература пережила влияние романтизма, который есть
явление западноевропейское. Но по-настоящему у нас не было ни романтизма, ни классицизма. У нас происходил все более и более поворот к
религиозному реализму.
Для
явления окончательного добра должен был совершиться процесс истории, и потому все эпохи истории имеют глубокий
религиозный смысл.
Что же случилось, почему передовое сознание человечества соблазнилось рефлектирующим критицизмом, какова
религиозная подпочва этого
явления?
— Конечно, — подтвердил Егор Егорыч. — Ибо что такое
явление Христа, как не возрождение ветхого райского Адама, и капля богородицы внесла в душу разбойника искру божественного огня, давшую силу ему узнать в распятом Христе вечно живущего бога… Нынче, впрочем, все это, пожалуй, может показаться чересчур
религиозным, значит, неумным.
Не могли не занимать княгиню и
явления религиозного свойства, которых тогда было немало.
От этого-то и происходит то кажущееся сначала странным
явление, что у народов, признающих
религиозные учения гораздо более низкого уровня, чем христианство, но имеющих точные внешние определения брака, семейное начало, супружеская верность несравненно тверже, чем у так называемых христиан.
Отсюда проистекает неизбежная множественность языческих религий, а также национальный характер, существенно им присущий и сближающий их с народным языком, фольклором, разными видами народного творчества (этому не противоречит факт
религиозного синкретизма, как
явление позднее упадочное и производное).
Итак, на эмпирической поверхности происходит разложение
религиозного начала власти и торжествует секуляризация, а в мистической глубине подготовляется и назревает новое откровение власти —
явление теократии, предваряющее ее окончательное торжество за порогом этого зона [Термин древнегреческой философии, означающий «жизненный век», «вечность»; в иудео-христианской традиции означает «мир», но не в пространственном смысле (космос), а в историческом и временном аспекте («век», «эпоха»).]
С одной стороны, он разделял свойственный эпохе испуг пред Кантом, закупорившим человека в мире
явлений и провозгласившим на новых началах
религиозный агностицизм или скептицизм.
Что такое эстетическое оскудение отнюдь не составляет нормы церковной жизни, об этом красноречивей всего свидетельствует несравненная красота православного культа и художественные сокровища его литургики [Знаменательно в этом отношении
явление К. Н. Леонтъева, эстета из эстетов, и, однако, нашедшего себе
религиозный и эстетический приют в лоне православия, в тиши Афона и Оптиной, на послушании у старца Амвросия, и кончившего дни иноком Климентом.
Ибо и это ничто не есть круглый нуль, но является величиной в высшей степени положительною: именно здесь разумеется то, что существует под покрывалом Майи [В древнеиндийской философии Майа означает иллюзорность бытия; под «покрывалом Майи» скрывается истинная сущность вселенной.], которое только застилает наш взор миром
явлений; это положительное ничто и составляет подлинную, хотя и трансцендентную для нас действительность, по отношению к которой и установляется типически
религиозное отношение.
Здесь нужна
религиозная μετάβασις είς άλλο γένος [Переход в другое состояние (греч.)],
явление преображенной общественности, «святой плоти», мистической иерархичности человечества.
В плане
религиозном это означало бы совпадение первого
явления Христа со вторым
явлением.
Лишь в эпоху эллинистическую, ко времени
явления Христа в
религиозном сознании иудаизма духовный элемент начинает освобождаться от власти элемента натуралистического, что означает высвобождение личности, выход ее из растворенности в родовой, народной жизни.
Наоборот, фарисейство было религиозно и нравственно высокое
явление, вершина
религиозной и нравственной жизни еврейства.
В начале XX века
религиозный ренессанс происходил у нас в очень узком кругу и был
явлением не столько народной жизни, сколько культурной элиты.
Еще Эпикур выводил
религиозные верования из страха, не понимая того, что страх есть более глубокое
явление, чем он думал.
И в эпоху закона мир предчувствовал новые
религиозные эпохи: не только пророческое сознание Ветхого Завета, но и трепетание мировой души в язычестве ждали
явления Христа-Искупителя.
В мистике было предварение творческой
религиозной эпохи, как было и в других
явлениях мировой культуры, но и в мистике нес человек послушание последствиям греха.
Религиозное противление третьей творческой эпохи хочет перманентного, бесконечного искупления, противится конечному Исходу мировой жизни и
явлению Христа грядущего, Христа мощного и прославленного.
Христианство так же мертвеет и костенеет перед творческой
религиозной эпохой, как мертвел и костенел Ветхий Завет перед
явлением Христа.
Религиозная подмена, обратная религия, лжерелигия — тоже ведь
явление религиозного порядка, в этом есть своя абсолютность, своя конечность, своя всецелость, своя ложная, призрачная полнота.
От этого-то и происходит то, кажущееся сначала странным,
явление, что у евреев, магометан, ламаистов и других, признающих
религиозные учения гораздо низшего уровня, чем христианское, но имеющих точные внешние определения брака, семейное начало и супружеская верность несравненно тверже, чем у так называемых христиан.
В этом смысле коммунистический интернационализм есть уже
явление нового средневековья, а не старой новой истории, и к новому средневековью нужно отнести всякую волю к
религиозному объединению, соединению разорванных частей христианского мира, волю к универсальной духовной культуре, обнаруживающуюся в высшем духовном слое современного человечества.
Бедствия эти могли бы быть случайным, временным
явлением, если бы среди этих народов было какое-нибудь общее им всем
религиозное руководящее начало.
И вот, я решаюсь сказать, что русский большевизм —
явление религиозного порядка, в нем действуют некие последние
религиозные энергии, если под
религиозной энергией понимать не только то, что обращено к Богу.