Неточные совпадения
Я на
родине ядовитых перцев, пряных кореньев, слонов, тигров, змей, в стране бритых и бородатых людей, из которых одни не ведают шапок, другие носят кучу ткани на голове: одни вечно гомозятся за работой, c молотом, с ломом, с иглой, с резцом; другие едва
дают себе труд съесть горсть рису и переменить место в целый день; третьи, объявив вражду всякому порядку и труду, на легких проа отважно рыщут по морям и насильственно собирают дань с промышленных мореходцев.
Жениться на Сахалине ему было нельзя, так как на
родине оставалась у него жена и развода ему не
давала.
Слова «женат, вдов, холост» на Сахалине еще не определяют семейного положения; здесь очень часто женатые бывают обречены на одинокую безбрачную жизнь, так как супруги их живут на
родине и не
дают им развода, а холостые и вдовые живут семейно и имеют по полдюжине детей; поэтому ведущих холостую жизнь не формально, а на самом деле, хотя бы они значились женатыми, я считал не лишним отмечать словом «одинок».
[Для тех ссыльных, которые живут теперь у устьев небольших речек и у моря, рыболовство может служить подспорьем в хозяйстве и
давать некоторый заработок, но для этого надо снабжать их хорошими сетями, селить у моря только тех, кто и на
родине жил у моря, и т. д.
Кто знает, скольким поколениям эта скала уже
дала приют и сколько еще поколений будут считать ее своей
родиной.
Ах!.. Эти речи поберечь
Вам лучше для других.
Всем вашим пыткам не извлечь
Слезу из глаз моих!
Покинув
родину, друзей,
Любимого отца,
Приняв обет в душе моей
Исполнить до конца
Мой долг, — я слез не принесу
В проклятую тюрьму —
Я гордость, гордость в нем спасу,
Я силы
дам ему!
Презренье к нашим палачам,
Сознанье правоты
Опорой верной будет нам.
— Я скажу всего несколько слов! — спокойно заявил молодой человек. — Товарищи! Над могилой нашего учителя и друга
давайте поклянемся, что не забудем никогда его заветы, что каждый из нас будет всю жизнь неустанно рыть могилу источнику всех бед нашей
родины, злой силе, угнетающей ее, — самодержавию!
Ведь у этого самого иностранца на
родине остались массы рабочего люда, которые тоже могут
дать пищу самой широкой любознательности, а он вот приехал в Париж.
Обе
дамы имели весьма слабое понятие о нашей пространной и отдаленной
родине; г-жа Розелли, или, как ее чаще звали, фрау Леноре, даже повергла Санина в изумление вопросом: существует ли еще знаменитый, построенный в прошлом столетии, ледяной дом в Петербурге, о котором она недавно прочла такую любопытную статью в одной из книг ее покойного мужа: «Bellezze delle arti»?
— Спасибо, спасибо, Никита Романыч, и не след нам разлучаться! Коли,
даст бог, останемся живы, подумаем хорошенько, поищем вместе, что бы нам сделать для
родины, какую службу святой Руси сослужить? Быть того не может, чтобы все на Руси пропало, чтоб уж нельзя было и царю служить иначе, как в опричниках!
— Уж об этом не заботься, Борис Федорыч! Я никому не
дам про тебя и помыслить худо, не только что говорить. Мои станичники и теперь уже молятся о твоем здравии, а если вернутся на
родину, то и всем своим ближним закажут.
Дай только бог уцелеть тебе!
— Отец мой, скорей
дам отсечь себе голову, чем допущу ее замыслить что-нибудь против
родины! Грешен я в нелюбви к государю, но не грешен в измене!
В той самой деревне, которая померещилась им еще в Лозищах, из-за которой Лозищи показались им бедны и скучны, из-за которой они проехали моря и земли, которая виднелась им из-за
дали океана, в туманных мечтах, как земля обетованная, как вторая
родина, которая должна быть такая же дорогая, как и старая
родина.
— Такая же иллюзия, как и прежде!.. И из-за этих фантазий ты отворачиваешься от настоящего хорошего, живого дела:
дать новую
родину тысячам людей, произвести социальный опыт…
— Извините меня. Я не могу говорить об этом хладнокровно. Но вы сейчас спрашивали меня, люблю ли я свою
родину? Что же другое можно любить на земле? Что одно неизменно, что выше всех сомнений, чему нельзя не верить после Бога? И когда эта
родина нуждается в тебе… Заметьте: последний мужик, последний нищий в Болгарии и я — мы желаем одного и того же. У всех у нас одна цель. Поймите, какую это
дает уверенность и крепость!
— Да, молодое, славное, смелое дело. Смерть, жизнь, борьба, падение, торжество, любовь, свобода,
родина… Хорошо, хорошо.
Дай Бог всякому! Это не то что сидеть по горло в болоте да стараться показывать вид, что тебе все равно, когда тебе действительно, в сущности, все равно. А там — натянуты струны, звени на весь мир или порвись!
Рассказал мне Николин, как в самом начале выбирали пластунов-охотников: выстроили отряд и вызвали желающих умирать, таких, кому жизнь не дорога, всех готовых идти на верную смерть, да еще предупредили, что ни один охотник-пластун
родины своей не увидит. Много их перебили за войну, а все-таки охотники находились. Зато житье у них привольное, одеты кто в чем, ни перед каким начальством шапки зря не ломают и крестов им за отличие больше
дают.
И тогда в трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах, в голубом небе, в лунном свете, в полете ночной птицы, во всем, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа
дает отклик прекрасной, суровой
родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей.
Васе я назвал свою настоящую фамилию,
родину, сказал, что был в гимназии и увлекся цирком, а о других похождениях ни слова. Я был совершенно спокоен, что, если буду в театре, мой отец паспорт пришлет. А Вася
дал мне слово, что своего отца он уговорит принять меня.
Город наш существует уже сотни лет, и за все время он не
дал родине ни одного полезного человека — ни одного!
Ты
даешь для
родины моей
Тепло и урожай — дары святые неба...
Эти болезненно щекотливые люди между прочим говорят, что они не видят никакой надобности в оглашении этой истории; я же вижу в этом несколько надобностей, из коих каждая одна настоятельнее другой: 1) я хочу изложением истории похождений Артура Бенни очистить его собственную память от недостойных клевет; 2) я желаю посредством этой правдивой и удобной для поверки повести освободить от порицания и осуждения живых лиц, терпящих до сих пор тяжелые напраслины за приязнь к Бенни при его жизни; 3) я пытаюсь показать в этой невымышленной повести настоящую картину недавней эпохи, отнявшей у нашей не богатой просвещенными людьми
родины наилучших юношей, которые при других обстоятельствах могли бы быть полезнейшими деятелями, и 4) я имею намерение
дать этою живою историею всякому, кому попадется в руки эта скромная книжка, такое чтение, в коем старость найдет себе нечто на послушание, а молодость на поучение.
Но вскоре раздается громкий голос, говорящий, подобно Юлию Цезарю: «Чего боишься? ты меня везешь!» Этот Цезарь — бесконечный дух, живущий в груди человека; в ту минуту, как отчаяние готово вступить в права свои, он встрепенулся; дух найдется в этом мире: это его
родина, та, к которой он стремился и звуками, и статуями, и песнопениями, по которой страдал, это Jenseits [потусторонний мир (нем.).], к которому он рвался из тесной груди; еще шаг — и мир начинает возвращаться, но он не чужой уже: наука
дает на него инвеституру.
Имение это досталось ему от отца и никогда не отличалось благоустройством; Гаврила Степаныч долго находился в отсутствии, служил в Петербурге; наконец, лет пятнадцать тому назад, вернулся он на
родину в чине коллежского асессора, с женою и тремя дочерьми, в одно и то же время принялся за преобразования и за постройки, немедленно завел оркестр и начал
давать обеды.
Мы вместе перегорали в этих трепетаниях — потом разбились: она, тогда еще молодая
дама с именем и обеспеченным состоянием, переселилась на житье в Париж, а я — мелкая литературная сошка, остался на
родине испытывать тоску за различные мои грехи, и всего более за то, чего во мне никогда не было, то есть за какое-то направление.
Грознов. Ничего. Чему быть-то?.. Я всего пять дней и в Москве-то… Умирать на
родину приехал, а то все в Питере жил… Так чего мне?.. Деньги есть; покой мне нужен — вот и все… А чтоб меня обидеть — так это нет, шалишь… Где он тут?
Давайте его сюда!
Давайте его сюда!
Давайте сюда! (Топает ногами, потом дремлет.) «За малинкой б в лес пошла».
От
родины далеко,
Без помощи, среди чужих людей
Я встречу смерть. Прощайте, золотые
Мечты мои! Хотелось бы пожить
И выслужить себе и честь и место
Почетное. Обзавестись хозяйкой
Любимою, любить ее, как душу,
Семью завесть и вынянчить детей.
Да не
дал Бог — судьба не то судила,
Судила мне лежать в земле сырой,
Похоронить и молодость и силу
Вдали от стен родного пепелища!
В глазах темно, то ночь ли наступает,
Иль смерть идет, не знаю.
Был он здесь на плохом счету, так как месяца через три по прибытии на каторгу, чувствуя сильную, непобедимую тоску по
родине, он поддался искушению и бежал, а его скоро поймали, присудили к бессрочной каторге и
дали ему сорок плетей; потом его еще два раза наказывали розгами за растрату казенного платья, хотя это платье в оба раза было у него украдено.
— От души благодарю, господа, — ваше сочувствие мне дорого и
дай бог, чтобы наше — как вижу — общее желание исполнилось ко благу нашей
родины. А чтобы не оставаться долго на этот счет в томительной нерешимости, — я сейчас отправлюсь к фельдмаршалу и сейчас же представлю ему мою мысль.
— Райко! — сказал он. — Ты давно не был на
родине; съезди туда, я
дам тебе денег. У меня есть лишние.
О далекой
родине он пел; о ее глухих страданиях, о слезах осиротевших матерей и жен; он молил ее, далекую
родину, взять его, маленького Райко, и схоронить у себя и
дать ему счастье поцеловать перед смертью ту землю, на которой он родился; о жестокой мести врагам он пел; о любви и сострадании к побежденным братьям, о сербе Боиовиче, у которого на горле широкая черная рана, о том, как болит сердце у него, маленького Райко, разлученного с матерью-родиной, несчастной, страдающей
родиной.
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».
Сознательно мирские наслажденья
Ты отвергал, ты чистоту хранил,
Ты жажде сердца не
дал утоленья;
Как женщину, ты
родину любил,
Свои труды, надежды, помышленья...
— Повторяю вам, я не отказываюсь от дела! — тихо сказал Бейгуш. — Но, господа, как знать чужое сердце и как судить его!.. Берите от меня все, что я могу
дать, но оставьте же мне хоть один маленький уголок моей личной, исключительно мне принадлежащей жизни! Неужели ж от этого может сколько-нибудь пострадать дело моей
родины? Я не герой, а простой работник… Перемените на шахматной доске две рядом стоящие пешки, поставьте одну на место другой — разве от этого ваша игра хоть сколько-нибудь изменится?
— А как же? Приведи-ка в итог потерю времени, потерю на трезвости мысли, потерю в работе, да наконец и денежные потери, так как с любовью соединяются почти все имена существительные, кончающиеся на ны, так-то: именины,
родины, крестины, похороны… все это чрез женщин, и потому вообще
давай лучше спать, чем говорить про женщин.
— Боже мой! Не только волосы, самую голову свою охотно
дам я отрезать, если бы это принесло пользу моим обеим
родинам, — прошептала так тихо Милица, что собеседник её едва смог расслышат последние слова.
Сегодня она чувствует сама начало своего выздоровления… Ей лучше, заметно лучше, так пусть же ей
дадут говорить… О, как она несчастна! Она слабенькая, ничтожная, хрупкая девочка и больше ничего. A между тем, y нее были такие смелые замыслы, такие идеи! И вот, какая-то ничтожная рана, рана навылет шальной пулей и она уже больна, уже расклеилась по всем швам, и должна лежать недели, когда другие проливают свою кровь за честь
родины. Разве не горько это, разве не тяжело?
Его общество, хотя и не представляло для меня ничего выдающегося в высшем интеллигентном смысле, но
давало вкус к той бытовой жизни, которая там, на
родине, шла своим чередом и от которой я ушел на такой долгий срок.
В борьбе с издревле ненавистными для русского человека немцами искали вольные дружинники ратной потехи, когда избыток сил молодецких не
давал им спокойно оставаться на
родине, когда от мирного безделья зудили богатырские плечи. Клич к набегу на «божьих дворян», как называли новгородцы и псковитяне ливонских рыцарей, не был никогда безответным в сердцах и умах молодежи Новгорода и Пскова, недовольной своими правителями и посадниками — представителями старого Новгорода.
С своей стороны, Аристотель и дворский лекарь искусно объяснили властителю, что слух о несправедливом гневе его на знаменитого воеводу может повредить ему в хорошем мнении, которое имеют об нем римский цесарь и другие государи; что гневом на воеводу великий князь
дает повод другим подданным своим быть изменниками отечеству; что Холмского не наказывать, а наградить надо за его благородный поступок и что эта награда возбудит в других желание подражать такой возвышенной любви к
родине.
— О, что
дала мне эта
родина? Все в ней наводит на меня слишком печальные воспоминания, которые бы я хотела забыть в присутствии дочери…
— Кстати, включаю в него и таких, которые, побывав на чужбине, возвращаются из нее на
родину, как на чужбину. Ездят в чужие края англичанки, шведки и tutti quanti, но везде, где бы они ни были, остаются англичанками, шведками и прочими, возвращаются такими в свое отечество. Одни русские
дамы стыдятся быть русскими, разве захотят пощеголять перед иностранцами своим широким, безумным мотовством.
На другой день после свадьбы, 28 октября, графиня Екатерина Ивановна была пожалована в статс-дамы. Между тем малороссийские депутаты Лизогуб, Ханенко и Гудович все еще находились при дворе, ожидая окончательного решения об избрании гетмана. Они, впрочем, сумели за это время выхлопотать много льгот для своей
родины.
— Нет, дедушка, — отвечала Катерина Рабе, бывшая доселе внимательною слушательницей разговора, которым жених ее завладел, и теперь обрадованная, что ей
давали случай быть участницей в беседе. — Я не спрашивала, хотела бы спросить: правда ли, что на
родине твоей среди лета солнце не садится, а среди зимы не бывает дня?
И, таким образом, в этом неосмотрительном злорадстве люди, вовсе не сочувствовавшие неподвижности духовного суда,
дали своим зложеланием перевес идеям этой неподвижности: реформа настоятельной надобности была отвергнута, и это было большою радостью для людей, у которых любовь к
родине и ее вере и церкви не могла возобладать над их личными чувствами к гр. Толстому.