Неточные совпадения
Мартышка, в Зеркале увидя образ свой,
Тихохонько Медведя толк ногой:
«Смотри-ка», говорит: «кум милый мой!
Что́ это там за
рожа?
Какие у неё ужимки и прыжки!
Я удавилась бы с
тоски,
Когда бы на неё хоть чуть была похожа.
А, ведь, признайся, есть
Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть:
Я даже их могу по пальцам перечесть». —
«Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?»
Ей Мишка отвечал.
Но Мишенькин совет лишь попусту пропал.
— А как же: маленький, розовенький, с крошечными такими ноготочками, и только вся моя
тоска в том, что не помню я, мальчик аль девочка. То мальчик вспомнится, то девочка. И как
родила я тогда его, прямо в батист да в кружево завернула, розовыми его ленточками обвязала, цветочками обсыпала, снарядила, молитву над ним сотворила, некрещеного понесла, и несу это я его через лес, и боюсь я лесу, и страшно мне, и всего больше я плачу о том, что
родила я его, а мужа не знаю.
Наступающие красные дни волнуют и закованного человека,
рождают и в нем какие-то желания, стремления,
тоску.
А он уже понял их думу, оттого еще ярче загорелось в нем сердце, ибо эта их дума
родила в нем
тоску.
Кто бы он ни был — всё равно! Он — как дитя, оторванное от груди матери, вино чужбины горько ему и не радует сердца, но отравляет его
тоскою, делает рыхлым, как губка, и, точно губка воду, это сердце, вырванное из груди родины, — жадно поглощает всякое зло,
родит темные чувства.
И у Вернера начинала кружиться голова. И казалось минутами, что они едут на какой-то праздник; странно, но почти все ехавшие на казнь ощущали то же и, наряду с
тоскою и ужасом, радовались смутно тому необыкновенному, что сейчас произойдет. Упивалась действительность безумием, и призраки
родила смерть, сочетавшаяся с жизнью. Очень возможно, что на домах развевались флаги.
Тяжелый запах, потные, пьяные
рожи, две коптящие керосиновые лампы, черные от грязи и копоти доски стен кабака, его земляной пол и сумрак, наполнявший эту яму, — всё было мрачно и болезненно. Казалось, что это пируют заживо погребенные в склепе и один из них поет в последний раз перед смертью, прощаясь с небом. Безнадежная грусть, спокойное отчаяние, безысходная
тоска звучали в песне моего товарища.
Родила меня кручина,
Горе выкормило,
Беды вырастили,
И спозналась я, несчастная,
С
тоскою да с печалью…
С ними век мне вековать,
Счастья в жизни не видать.
— Разбит, утомлен душой, на сердце гнетущая
тоска, а ты изволь садиться и писать! И это называется жизнью?! Отчего еще никто не описал того мучительного разлада, который происходит в писателе, когда он грустен, но должен смешить толпу, или когда весел, а должен по заказу лить слезы? Я должен быть игрив, равнодушно-холоден, остроумен, но представьте, что меня гнетет
тоска или, положим, я болен, у меня умирает ребенок,
родит жена!