Неточные совпадения
Косые лучи солнца были еще жарки; платье, насквозь промокшее от пота, липло к телу; левый сапог, полный воды, был тяжел и чмокал; по испачканному пороховым осадком лицу каплями скатывался пот; во
рту была горечь, в носу запах пороха и ржавчины, в
ушах неперестающее чмоканье бекасов;
до стволов нельзя было дотронуться, так они разгорелись; сердце стучало быстро и коротко; руки тряслись от волнения, и усталые ноги спотыкались и переплетались по кочкам и трясине; но он всё ходил и стрелял.
Лицо его было в полтора больше обыкновенного и как-то шероховато, огромный рыбий
рот раскрывался
до ушей, светло-серые глаза были не оттенены, а скорее освещены белокурыми ресницами, жесткие волосы скудно покрывали его череп, и притом он был головою выше меня, сутуловат и очень неопрятен.
Глянул в лицо — и лицо стало переменяться: нос вытянулся и повиснул над губами;
рот в минуту раздался
до ушей; зуб выглянул изо
рта, нагнулся на сторону, — и стал перед ним тот самый колдун, который показался на свадьбе у есаула.
Рот у моего жизнерадостного знакомца был открыт
до ушей, толстые щеки измазаны слезами и мелом, он ревел во весь голос, хватался за косяки, потом даже старался схватиться за гладкие стены…
Обращенный сам в себя и чувствуя глубоко вкоренившуюся скуку в душе моей, от насыщающего скоро единообразия происходящую, я долг отдал естеству и,
рот разинув
до ушей, зевнул во всю мочь.
Митька посмотрел было на него с удивлением, но тотчас же усмехнулся и растянул
рот до самых
ушей, а от глаз пустил по вискам лучеобразные морщины и придал лицу своему самое хитрое выражение, как бы желая сказать: меня, брат, надуть не так-то легко; я очень хорошо знаю, что ты идешь в Слободу не за ореховою скорлупою, а за чем-нибудь другим! Однако он этого не сказал, а только повторил, усмехаясь...
Сергей растягивает
до ушей свой лягушечий
рот, хмурый Максим молчит, глядя на них строгими глазами неуловимого цвета.
— На-ко, миляга, на! — сиповато говорил Маркуша, скуластый, обросший рыжей шерстью, с узенькими невидными глазками. Его большой
рот раздвигался
до мохнатых, острых, как у зверя,
ушей, сторожко прижавшихся к черепу, и обнажались широкие жёлтые зубы.
Все мы, конечно, были знакомы г-ну Шмиту. Он был истинный артист своего дела и знал студентов не только по фамилиям, но и по степени их аппетита и по их вкусам. Меня всегда забавляло странное сходство толстого и некрасивого немца с его субтильной и хорошенькой дочкой. Когда он смеялся, широкий
рот раскрывался
до ушей, и он становился похож на толстую лягушку… Девушка казалась мне теперь маленьким головастиком…
— Напрасно! Вы говорите — напрасно! А что, ежели я, бесстыдник, художник Истомин, сейчас после этого «напрасно» объявлю, что всякому, кто посмеет при мне сказать еще хотя одно такое гнусное слово об искусстве, которого он не понимает, то я ему сейчас вот этими самыми руками
до ушей рот разорву?
— А вот я тебе покажу, что я грозен. Если ты перед кем только
рот разинешь, так не я буду, если я тебе его
до ушей не раздеру. Ты это помни и не забывай.
Чем энергичнее дергал его Ничипоренко за
ухо и чем деликатнее и нежнее убеждал его Бенни, говоря: «Вы нездоровы, вы поезжайте домой», тем младший брат орал ожесточеннее, доходя
до визгов, воплей и рева. Ничипоренко зажал ему рукою
рот, тот укусил его за руку. Под влиянием боли и досады вообще скорый на руку Ничипоренко ударил младшего брата укушенною им рукою по губам. Младший брат взревел, как будто его перерезали.
И теперь за спиной дяди Васи Квадратулов поедал эти блинчики, то отправляя в
рот сразу по две штуки и делая вид, что давится ими, то улыбаясь, как будто бы от большого удовольствия,
до ушей и поглаживая себя по животу, то, при поворотах, изображая лицом и всей фигурой страшнейший испуг.
Тот только почесал затылок; комик сидел насупившись; Мишель что-то шептал на
ухо Дарье Ивановне, которая, чтоб удержаться от смеха, зажала
рот платком. Фани вся превратилась в слух и зрение и, кажется, с большим нетерпением ожидала, когда очередь дойдет
до нее; наконец, пришла эта очередь. По ходу пьесы она сидит одна, в небольшой комнате, шьет себе новое платье и говорит...
Никогда не забуду светящихся удовольствием татарских глаз и раздвинутого улыбкою
до ушей большого
рта незабвенного для меня Николая Мисаиловича Ибрагимова, воспоминание о котором всегда сливается в моей памяти с самыми отрадными и чистыми воспоминаниями юношеских учебных годов.
Рот его кривился, раздираясь от одного
уха до другого, ширился, рос, поглощал все лицо; казалось, еще секунда — и в это растущее отверстие можно будет рассмотреть самые внутренности его, набитые кашей и жирными щами.
— Девоньки, новость! Такая новость! Такая! Сейчас помрете на месте!
Рты разинете
до ушей!
Секретарь подкатил глаза и перекосил
рот до самого
уха. Почетный мировой крякнул и, вероятно, воображая себе кулебяку, пошевелил пальцами.
Из леса идем обратно на дачу пить чай, затем играем в крокет и слушаем, как одна из разноцветных девиц поет романс: «Нет, не любишь ты! Нет! Нет!..» При слове «нет» она кривит
рот до самого
уха.
Рот горбуна расползся
до самых
ушей в блаженной улыбке при такой картине его будущности.
Злодей опять не договорил;
рот его улыбался
до ушей,
уши шевелились, как у зайца, попавшего на капусту.
Представьте себе движущийся чурбан, отесанный ровно в ширину, как в вышину, нечто похожее на человека, с лицом плоским, точно сплющенным доской, с двумя щелочками вместо глаз, с маленьким
ртом, который доходит
до ушей, в высокой шапке даже среди собачьих жаров; прибавьте еще, что этот купидончик [Купидон — бог любви у римлян, то же, что и Амур; у греков — Эрот (Эрос).] со всеми принадлежностями своими: колчаном, луком, стрелами — несется на лошадке, едва приметной от земли, захватывая на лету волшебным узлом все, что ему навстречу попадается, — гусей, баранов, женщин, детей…
Идиот смеялся. Бессмысленный зловещий смех разодрал
до ушей неподвижную огромную маску, и в широкое отверстие
рта неудержимо рвался странно-пустой, прыгающий хохот: «Гу-гу-гу! Гу-гу-гу!»