Неточные совпадения
Но, когда, наняв извозчика,
поехали к Премировым, она снова заговорила, прикрывая
рот муфтой.
Ехали долго, по темным улицам, где ветер был сильнее и мешал говорить, врываясь в
рот. Черные трубы фабрик упирались в небо, оно имело вид застывшей тучи грязно-рыжего дыма, а дым этот рождался за дверями и окнами трактиров, наполненных желтым огнем. В холодной темноте двигались человекоподобные фигуры, покрикивали пьяные, визгливо пела женщина, и чем дальше, тем более мрачными казались улицы.
— Загипнотизировываешься? — повторил Богатырев и громко захохотал. — Не хочешь, ну как хочешь. — Он вытер салфеткой усы. — Так
поедешь? А? Если он не сделает, то давай мне, я завтра же отдам, — прокричал он и, встав из-за стола, перекрестился широким крестом, очевидно так же бессознательно, как он отер
рот, и стал застегивать саблю. — А теперь прощай, мне надо
ехать.
Предупрежденный Симой встретил брата спокойно, хотя и с затаенной готовностью дать отпор. Свадьба устраивалась в нагибинском доме, и все переполошились, когда узнали, что
едет Галактион, особенно сама невеста, уже одевавшаяся к венцу. Это была типичная старая девица с землистым цветом лица и кислым выражением
рта.
— По-од кры-ы-шею! — зевнул во весь
рот Павел Матвеич, — фу-ты, разоспался! От самого от Берлина в себя прийти не могу! Вы откудова
едете?
Кто-то издали подал музыке знак перестать играть. Командир корпуса крупной рысью
ехал от левого фланга к правому вдоль линии полка, а за ними разнообразно волнующейся, пестрой, нарядной вереницей растянулась его свита. Полковник Шульгович подскакал к первой
роте. Затягивая поводья своему гнедому мерину, завалившись тучным корпусом назад, он крикнул тем неестественно свирепым, испуганным и хриплым голосом, каким кричат на пожарах брандмайоры...
Здороваясь поочередно с
ротами, корпусный командир медленно
ехал по фронту.
Скрепя сердце, он опять
едет к Донону, но уже без прежнего внутреннего ликования, которое заставляло, при входе его, улыбаться во весь
рот дононовских татар.
— Теперь по крайней мере, — продолжал Калинович, — я
еду женихом и надеюсь, что зажму
рот здешним сплетникам, а близких Настасье Петровне людей успокою.
— Эх, матушка Анна Павловна! да кого же мне и любить-то, как не вас? Много ли у нас таких, как вы? Вы цены себе не знаете. Хлопот полон
рот: тут и своя стройка вертится на уме. Вчера еще бился целое утро с подрядчиком, да все как-то не сходимся… а как, думаю, не
поехать?.. что она там, думаю, одна-то, без меня станет делать? человек не молодой: чай, голову растеряет.
— Назад
ехать? — повторил один, глядя на него разинув
рот.
Портупей-юнкер Золотов — круглый сирота; ему некуда
ехать на праздники, он заменяет фельдфебеля четвертой
роты. Он выстраивает двадцать шесть явившихся юнкеров в учебной галерее в одну шеренгу и делает им перекличку. Все в порядке. И тотчас же он командует: «Смирно. Глаза налево». Появляется с левого фланга Дрозд и здоровается с юнкерами.
Здесь — вольное, безобидное состязание с юнкерами других
рот. Надо во что бы то ни стало первыми выскочить на улицу и завладеть передовой, головной тройкой. Весело
ехать впереди других!
Однажды в самый жаркий и душный день лета он назначает батальонное учение. Батальон выходит на него в шинелях через плечо, с тринадцатифунтовыми винтовками Бердана, с шанцевым инструментом за поясом. Он выводит батальон на Ходынское поле в двухвзводной колонне, а сам
едет сбоку на белой, как снег, Кабардинке, офицеры при своих
ротах и взводах.
Ел он невероятно много, ел и курил папиросы, выпуская их изо
рта только во время
еды. Я каждый день покупал ему колбасу, ветчину, сардины, но сестра бабушки уверенно и почему-то злорадно говорила...
— Александра Ивановна когда
едет домой? — спросил он, ворочая во
рту пищу.
— Слушаю, — сказал Полторацкий, приложив руку к папахе, и
поехал к своей
роте. Сам он свел цепь на правую сторону, с левой же стороны велел это сделать фельдфебелю. Раненого между тем четыре солдата унесли в крепость.
— Так-то так, посытнее, может статься — посытнее; да на все есть время: придут такие года, вот хоть бы мои теперь, не след потреблять такой пищи; вот я пятнадцать лет мяса в
рот не беру, а слава тебе, всевышнему создателю, на силы не жалуюсь. Только и вся моя
еда: хлеб, лук, да квасу ину пору подольешь…
— Да господи, нету ее дома! — сказал он, быстро вынимая изо
рта ложку и оглядывая всех радостно и удивленно. — Нету!
Поехала к матери на два дня! Ей-богу, она
поехала, а я как неженатый…
— Полцарства за стакан чаю! — проговорила она глухим голосом, закрывая
рот муфтой, чтобы не простудиться. — Я была на пяти уроках, чтобы их черт взял! Ученики такие тупицы, такие толкачи, я чуть не умерла от злости. И не знаю, когда кончится эта каторга. Замучилась. Как только скоплю триста рублей, брошу все и
поеду в Крым. Лягу на берегу и буду глотать кислород. Как я люблю море, ах, как я люблю море!
— Это черт знает, что за город Москва! — заговорил он. — Болтают!.. Врут!.. Так что я хотел
ехать к вам и сказать, чтобы вы зажали некоторым господам
рот!
–…Сегодня — в руку, завтра — в ногу, потом опять в руку — другую. Когда сделаете шесть втираний, вымоетесь и придете ко мне. Обязательно. Слышите? Обязательно! Да! Кроме того, нужно внимательно следить за зубами и вообще за
ртом, пока будете лечиться. Я вам дам полоскание. После
еды обязательно полощите…
— Помоги тебе Бог, Ильич, — прибавила она шопотом, чтобы не слыхали за перегородкой, и придерживая его за рукав рубахи. — Ильич, слушай меня, Христом-Богом прошу, как
поедешь, крест поцелуй, что в
рот капли не возьмешь.
Мордвинов велел золото убрать, а сам
поехал в государственный совет и, как пришел, то точно воды в
рот набрал — ничего не говорит… Так он молчал во все время, пока другие говорили и доказывали государю всеми доказательствами, что евреям нельзя служить в военной службе. Государь заметил, что Мордвинов молчит, и спрашивает его...
Прихвоснев. Какие насмешки! (Аматурову.) Я вот этта как-то встретил вас:
едете вы на ваших рысаках… сбруя горит, экипаж отличнейший, сами молодцом сидите, около вас (показывая на Надю) этот ангелочек… Просто народ ахает и
рот разевает, глядя!
Пришла Мальва с бутылкой водки и связкой кренделей в руках; сели есть уху. Ели молча, кости обсасывали громко и выплевывали их изо
рта на песок к двери. Яков ел много и жадно; это, должно быть, нравилось Мальве: она ласково улыбалась, глядя, как отдуваются его загорелые щеки, быстро двигаются влажные крупные губы. Василий ел плохо, но старался показать, что он очень занят
едой, — это нужно было ему для того, чтоб без помехи, незаметно для сына и Мальвы, обдумать свое отношение к ним.
— Н-но! — крикнул стражник, широко разинув
рот, толкнул лошадь прикладом в шею и
поехал вдоль реки, косясь на неё.
Генерал с конницей
поехал вперед. Батальон, с которым я шел из крепости N, остался в арьергарде.
Роты капитана Хлопова и поручика Розенкранца отступали вместе.
— Ну,
едем,
едем. Да, послушайте! — Губернатор остановился и раздраженно, сделав
рот трубой, заговорил. — Почему это во всех наших присутственных местах такая грязь? Возьмите нашу канцелярию. Или был как-то я в жандармском управлении — так ведь это что же такое! Ведь это же кабак, конюшня. Сидят люди в чистых мундирах, а кругом на аршин грязи.
— Ох-хо-хо! — зевнул он и перекрестил при этом
рот. — Господи-владыко, царица моя небесная!.. Кого еще бог дает, уж не почтмейстер ли?
Едет что-то шибко… Простого пассажира этак не повезут…
Платонов (поднимается). Поменьше слов… Что делать, чтоб во
рту не сохло?
Едем… Я сюда, кажется, без шапки пришел… (Садится.) Поищи мою шапку!
Через день Корней сплыл на Низ, а Хлябин к сродникам пошел. Воротился он с горькими жалобами, что нерадостно, неласково его встретили. Понятно: лишний
рот за обедом, а дом чуть ли не самый бедный по всей вотчине. Терентий, однако ж, не горевал, место готово. Скоро на Унжу
поехал.
Ему, однако, налили другой стакан и вылили в
рот. Он тотчас же развеселился, сбегал в кабак, запалил трубку, стал осклабливать свои желтые съеденные зубы и ко всякому слову ругаться. Допив последнюю косуху, ямщики разошлись к тройкам, и мы
поехали.
Тася сейчас только, при напоминании о
еде, почувствовала голод. Немудрено. Со вчерашнего обеда в пансионе у неё не было во
рту ни росинки.
— Вот я так уж никогда туда не
поеду, — продолжал Тросенко, не обращая внимания на насупившегося майора, — я и ходить и говорить-то по-русскому отвык. Скажут: что за чудо такая приехало? Сказано, Азия. Так, Николай Федорыч?.. Да u что мне в России! Все равно тут когда-нибудь подстрелят. Спросят: где Тросенко? — подстрелили. Что вы тогда с восьмой
ротой сделаете… а? — прибавил он, обращаясь постоянно к майору.
Все время жевали, только во время
еды и на ночь вынимали изо
рта.
— Ах, в
рот те дышло с маком! Гляди-кась, братцы, шмелевская барыня с приказчиком
едет. Так и есть. Приказчик в шляпе.
По прибытии во 2-ю
роту, Николай Иванович снова обратился к бунтовщикам с речью, убеждая их не убивать Соколова, а арестовать или же отправить с теми, которые
поедут с жалобою в Петербург.
Поселяне согласились, и Панаев приказал подать свои дрожки, сел и
поехал в 3-ю
роту, радуясь, что нашелся человек, который умел сохранить команду.
Бутович тоже ударил по лошади и шибко
поехал к другой риге, в которой была расположена 7-я фузелерная
рота.
Из казарм все двинулись к Зимнему дворцу. Елизавета Петровна
ехала медленно впереди
роты гренадер. Только один человек мог остановить войско — это был Миних. Унтер-офицер, командовавший караулом у его дома, был участником заговора. Ему было приказано захватить фельдмаршала и отвезти его во дворец цесаревны. Он так и сделал.
Обед прошел очень оживленно. Александр Васильевич шутил и смеялся. Он, между прочим, рассказал, что недавно
ехал в простой телеге по узким финляндским дорогам и не успел своротить, как встретившийся с ним курьер ударил его плетью. Ехавший с ним адъютант хотел было закричать, что это
едет граф, но он, Александр Васильевич, зажал ему
рот.
Тения побледнела и пошатнулась на месте, но не издала даже ни вопля, ни стона и твердо пошла своею дорогой к темнице, а Тивуртий, с пеной у
рта, бросился к привязанному у столба осленку, сел на него и, страшно бранясь,
поехал, колотя из всей силы животное палкой.
Гостей у Нордена я не видал ни разу, но за обедом иногда появлялся какой-то толстый, молчаливый немец, раскрывавший
рот только для
еды или для смеха, когда к этому приглашал его Норден; кажется, это был управляющий его имением не то домами в Петербурге.
«Я завтра рано
еду к светлейшему князю», читал он. (Светлеющему! торжественно, улыбаясь
ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), «чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух»… продолжал чтец и остановился (видал? победоносно прокричал малый. Он тебе всю дистанцию развяжет…) «искоренять и этих гостей к чорту отправлять; я приеду назад к обеду и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».