Неточные совпадения
— А может, в хозяйстве-то как-нибудь под случай понадобятся… — возразила
старуха, да и не кончила речи, открыла
рот и смотрела на него почти со страхом, желая знать, что он на это скажет.
— Чего уж веселее, — проворчала
старуха, высасывая беззубым
ртом мякоть огурца, и выпила еще.
Тут голова
старухи клонилась к коленям, чулок выпадал из рук; она теряла из виду ребенка и, открыв немного
рот, испускала легкое храпенье.
В течение какого-нибудь получаса игра загорелась, и Веревкин совсем обворожил
старух, так что сама степенная Марья Степановна едва сдерживала смех, когда Николай Иваныч только открывал
рот.
Устинья Марковна стояла посреди избы, когда вошел Кожин. Она в изумлении раскрыла
рот, замахала руками и бессильно опустилась на ближайшую лавку, точно перед ней появилось привидение. От охватившего ее ужаса
старуха не могла произнести ни одного слова, а Кожин стоял у порога и смотрел на нее ничего не видевшим взглядом. Эта немая сцена была прервана только появлением Марьи и Мыльникова.
Гловацкая вскинула головку, а Лиза, облокотясь на подушку, держит у
рта пальчик и другою рукою грозит ей, указывая на спящую
старуху.
Но
старуха медлила. Топчась вокруг себя, она еле-еле поворачивалась к дверям и не спускала острого, ехидного, бокового взгляда с Любки. И в то же время она бормотала запавшим
ртом...
Там, на солнце, у выхода, как растение, дремала
старуха. Опять было удивительно, что раскрылся ее заросший наглухо
рот и что она заговорила...
Мне сейчас стыдно писать об этом, но я обещал в этих записках быть откровенным до конца. Так вот: я нагнулся — и поцеловал заросший, мягкий, моховой
рот.
Старуха утерлась, засмеялась…
Вот уже видны издали мутно-зеленые пятна — там, за Стеною. Затем легкое, невольное замирание сердца — вниз, вниз, вниз, как с крутой горы, — и мы у Древнего Дома. Все это странное, хрупкое, слепое сооружение одето кругом в стеклянную скорлупу: иначе оно, конечно, давно бы уже рухнуло. У стеклянной двери —
старуха, вся сморщенная, и особенно
рот: одни складки, сборки, губы уже ушли внутрь,
рот как-то зарос — и было совсем невероятно, чтобы она заговорила. И все же заговорила.
Да и я… Я уже вижу темно-красные стены Древнего Дома — и милый заросший старушечий
рот — я кидаюсь к
старухе со всех ног...
Старуха у ворот Древнего Дома. Милый, заросший, с лучами-морщинами
рот. Вероятно, был заросшим все эти дни — и только сейчас раскрылся, улыбнулся...
Но
старуха не забыла. Когда я на этот раз возвратился домой, у калитки мне опять попался Януш; Соню я застал с заплаканными глазами, а нянька кинула на меня сердитый, подавляющий взгляд и что-то ворчала беззубым, шамкающим
ртом.
— Вкусу нет… во
рту неприятно… кушанья, которые любила прежде, не нравятся… — продолжала
старуха, не обращая внимания на слова князя и опять относясь к Калиновичу.
Муза Николаевна не успела еще ничего из ее слов хорошенько понять, как
старуха, проговорив: «Свят, свят, свят, господь бог Саваоф!» — брызнула на Сусанну Николаевну изо
рта воды. Та вскрикнула и открыла глаза.
Старуха, снова пробормотав: «Свят, свят, свят, господь бог Саваоф!», — еще брызнула раз. Сусанна Николаевна уж задрожала всем телом, а Муза Николаевна воскликнула: «Что ты такое делаешь?» Но
старуха, проговорив в третий раз: «Свят, свят, свят…» — опять брызнула на Сусанну Николаевну.
— Это, должно быть, с ними сделалось от глазу чьего-нибудь нехорошего; с камушка их надобно спрыснуть, — шепнула ей
старуха и, уйдя из комнаты, тотчас же возвратилась назад с водою во
рту.
Этот глупый вопрос окончательно сбил меня с толку. Не понимаю, отчего она назвала меня вольтижером? Но такие вопросы ей были еще нипочем. Перепелицына нагнулась и пошептала ей что-то на ухо; но
старуха злобно махнула рукой. Я стоял с разинутым
ртом и вопросительно смотрел на дядю. Все переглянулись, а Обноскин даже оскалил зубы, что ужасно мне не понравилось.
Наконец, старик и
старуха решились рассказать барыне всё и, улучив время, когда Прасковья Ивановна была одна, вошли к ней оба; но только вырвалось у старушки имя Михайла Максимовича, как Прасковья Ивановна до того разгневалась, что вышла из себя; она сказала своей няне, что если она когда-нибудь разинет
рот о барине, то более никогда ее не увидит и будет сослана на вечное житье в Парашино.
В ответ что-то заклокотало и захрипело в груди у
старухи: потом из ее беззубого, шамкающего
рта вырвались странные звуки, то похожие на задыхающееся карканье старой вороны, то вдруг переходившие в сиплую обрывающуюся фистулу...
Старуха глотала крупник с торопливой жадностью, громко чавкая и запихивая в
рот огромные куски хлеба, так что под ее дряблыми щеками вздувались и двигались большие гули.
Зотушка только покачал своей птичьей головкой от умиления, — он был совсем пьян и точно плыл в каком-то блаженном тумане. Везде было по колено море. Теперь он не боялся больше ни грозной
старухи, ни братца. «Наплевать… на все наплевать, — шептал он, делая такое движение руками, точно хотел вспорхнуть со стула. — Золото, жилка… плевать!.. Кругом шестнадцать вышло, вот тебе и жилка… Ха-ха!.. А старуха-то, старуха-то как похаживает!» Закрыв
рот ладонью, Зотушка хихикал с злорадством идиота.
Старуха, согнув еще более свой согнутый стан, поклонилась и хотела сказать что-то, но, приложив руки ко
рту, так закашлялась, что Нехлюдов, не дождавшись, вошел в избу.
Там встретила его смешная
старуха с длинным крючковатым носом и большим
ртом без зубов. Высокая, сутулая, одетая в серое платье, с седыми волосами, прикрытыми черной шелковой головкой, она сначала не понравилась мальчику, даже испугала его. Но, когда он рассмотрел на ее сморщенном лице черные глаза, ласково улыбавшиеся ему, — он сразу доверчиво ткнулся головой в ее колени.
— Это тебе показалось, — отозвалась
старуха, зевая и крестя
рот. — Кто теперь станет петь на дворе? Кура курит, вот и кажется бог знает что.
Одна за другой вспоминались обиды, уводя человека куда-то мимо трактиров и винных лавок. Оклеивая всю жизнь темными пятнами, они вызывали подавляющее чувство физической тошноты, которое мешало думать и, незаметно для Вавилы, привело его к дому Волынки. Он даже испугался, когда увидел себя под окном комнаты Тиунова, разинул
рот, точно собираясь крикнуть, но вдруг решительно отворил калитку, шагнул и, увидев на дворе старуху-знахарку, сунул ей в руку целковый, приказав...
Митрич.
Старуха, брат, моя к своему месту пристроена. В городу по кабакам сидит. Щеголиха тоже — один глаз выдран, другой подбит, и морда на сторону строчена. А тверезая, в
рот ей пирога с горохом, никогда не бывает.
— А что, бабуся, — сказал философ, идя за
старухой, — если бы так, как говорят… ей-богу, в животе как будто кто колесами стал ездить. С самого утра вот хоть бы щепка была во
рту.
Старуха ела непрерывно, сводя зрачки на кусок и жадно осматривая его, прежде чем сунуть в большой, дряблый
рот, собирала крошки на ладонь, как деревенская баба, и ссыпала их в
рот, закидывая голову, выгибая круглый кадык.
Иона перекосил
рот, глаза его налились мутной влагой и руки затряслись. Он что-то хотел молвить, но ничего не молвил, лишь два раза глубоко набрал воздуху. Все с любопытством смотрели то на всезнающего голого, то на бронзовую
старуху. Подкрашенная дама обошла бюст кругом, и даже важный иностранец, хоть и не понимавший русских слов, вперил в спину голого тяжелый взгляд и долго его не отрывал.
Цвибуш и Илька поблагодарили
старуху и направились к зеленому крыльцу. Судью они застали дома. Он стоял у себя на дворе, под старой развесистой шелковицей и палкой сбивал черные, переспелые ягоды. Губы его и подбородок были выкрашены в лиловый, синий и бакановый цвета.
Рот был полон. Судья жевал ленивее быков, которым надоело жевать свою жвачку.
Нахмурив седые брови и поглаживая бакены, фельдшер стал оглядывать
старуху, а она сидела на табурете сгорбившись и, тощая, остроносая, с открытым
ртом, походила в профиль на птицу, которой хочется пить.
Мельник молчал, точно воды в
рот набрал. Не дождавшись ответа,
старуха вздохнула, обвела глазами монахов, Евсея, встала и сказала...
Верба подпирает и другую развалину — старика Архипа, который, сидя у ее корня, от зари до зари удит рыбку. Он стар, горбат, как верба, и беззубый
рот его похож на дупло. Днем он удит, а ночью сидит у корня и думает. Оба, старуха-верба и Архип, день и ночь шепчут… Оба на своем веку видывали виды. Послушайте их…
Раз идет по тропинке через зреющую рожь крестьянская баба. Вдруг ей навстречу простоволосая растрепанная
старуха с трясущеюся головою, с торчащим изо
рта зубом. Настоящая баба-яга. Женщина шарахнулась в рожь.
— Ах, милые тютьки! — громко вздохнула
старуха на кровати, потом зевнула и перекрестила
рот. — Pardon de t'avoir dérangée [Извини, что я тебя потревожила… (фр.).], — прибавила она хорошим французским произношением.
— Гм, гм, — промямлил он, вынимая изо
рта сигару. — Не думаете ли вы, что эта публика, — он презрительно мотнул головою в сторону толпы, — вполне искренна? Просто слишком добрые и снисходительные люди и хотят вас подбодрить. Священный огонь у вас есть, но что за нелепость так распускать вожжи на сцене? Надо уметь владеть собою, а то выйдет чепуха. И зачем вы горбитесь, когда играете? Ведь в жизни у вас прямая фигура, а тут выходит на подмостки точно
старуха столетняя.
— Жених!.. — своим перекошенным
ртом засмеялась
старуха. — У ней один теперь жених… Христос…
— Довольно, няня, — сказала та, когда
старуха окончила сказку о добром ласковом витязе и распрекрасной царевне, приключения которых благополучно окончились свадьбой. Антиповна там была, «мед пила, по усам текло, а в
рот не попадало». — Уж и расскажешь ты, чего и быть не могло… Где у тебя усы-то?
— Э, мать, не нами начато это, не нами и кончится. Бабам везде одна планида! — заключила
старуха, зевая и торопливо крестя открытый
рот.
— Невеста? — углом
рта с горечью улыбнулась
старуха, презрительно оглядев с ног до головы своего будущего зятя.
В глазах
старухи сверкнул какой-то адский огонь. С протянутыми вперед костлявыми руками бросилась она на лежавшую Елену Афанасьевну и правою рукою с такою неимоверною силою сжала ей горло, что глаза несчастной широко раскрылись в предсмертной агонии, а язык высунулся наполовину изо
рта.
К концу первой недели пришли две
старухи, серые, мглистые, глухие, как самый воздух умиравшей зимы, долго шамкали беззубыми
ртами и повторяли — бесконечно повторяли — глухие оборванные жалобы, не имевшие начала, не приходившие к концу.