Неточные совпадения
Городничий. Не погуби! Теперь: не погуби! а прежде что? Я бы вас… (Махнув
рукой.)Ну, да бог простит! полно! Я не памятозлобен; только теперь смотри держи ухо востро! Я выдаю
дочку не за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление было… понимаешь? не то, чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или головою сахару… Ну, ступай с богом!
Их
дочки Таню обнимают.
Младые грации Москвы
Сначала молча озирают
Татьяну с ног до головы;
Ее находят что-то странной,
Провинциальной и жеманной,
И что-то бледной и худой,
А впрочем, очень недурной;
Потом, покорствуя природе,
Дружатся с ней, к себе ведут,
Целуют, нежно
руки жмут,
Взбивают кудри ей по моде
И поверяют нараспев
Сердечны тайны, тайны дев.
А что Маша, капитанская
дочка?» Я отвечал, что она осталась в крепости на
руках у попадьи.
Я подошел к лавочке, где были ситцы и платки, и накупил всем нашим девушкам по платью, кому розовое, кому голубое, а старушкам по малиновому головному платку; и каждый раз, что я опускал
руку в карман, чтобы заплатить деньги, — мой неразменный рубль все был на своем месте. Потом я купил для ключницыной
дочки, которая должна была выйти замуж, две сердоликовые запонки и, признаться, сробел; но бабушка по-прежнему смотрела хорошо, и мой рубль после этой покупки благополучно оказался в моем кармане.
Дочка, тоже ребеночек лет восьми, идет в беленьком платьице, смотрит на мальчика и смеется, а в
руках таку малую кошелочку деревенскую несет, а в кошелочке ежика.
У других и с богатым приданым Бог
дочкам судьбы не посылает, а Пустотеловы всего-навсе две зимы своих невест вывозили, и уж успели их с
рук сбыть.
Тогда только зарыдала панночка, закрывши
руками белое лицо свое: «Погубил ты, батьку, родную
дочку свою!
— Хороши твои девушки, хороши красные… Которую и брать, не знаю, а начинают с краю. Серафима Харитоновна, видно, богоданной
дочкой будет… Галактиона-то моего видела? Любимый сын мне будет, хоша мы не ладим с ним… Ну, вот и быть за ним Серафиме. По
рукам, сватья…
Он застал супругу и
дочку в объятиях одну у другой и обливавших друг друга слезами. Это были слезы счастья, умиления и примирения. Аглая целовала у матери
руки, щеки, губы; обе горячо прижимались друг к дружке.
— Я и не требую от вас… того, что вы говорите; не живите с ней, если вы не можете; но примиритесь, — возразила Лиза и снова занесла
руку на глаза. — Вспомните вашу
дочку; сделайте это для меня.
Он вел за
руку свою
дочку.
Узнал я, например, о господине Смите, о капитале, у него похищенном
дочкой, о князе, забравшем в свои
руки капитал; наконец, среди разных восклицаний, обиняков и аллегорий проглянула мне в письмах и настоящая суть: то есть, Ваня, понимаешь!
Павел Федорыч уехал, а мы перешли в гостиную. Филофей Павлыч почти толкнул меня на диван ("вы, братец, — старший в семействе; по христианскому обычаю, вам следовало бы под образами сидеть, а так как у нас, по легкомыслию нашему, в парадных комнатах образов не полагается — ну, так хоть на диван попокойнее поместитесь!" — сказал он при этом, крепко сжимая мне
руку), а сам сел на кресло подле меня. Сбоку, около стола, поместились маменька с
дочкой, и я слышал, как Машенька шепнула:"Займи дядю-то!"
Затем Дмитрий Петрович своими большими добрыми
руками, которыми он с помощью скальпеля разделяет тончайшие волокна растений, режет пополам дужку филипповского калача и намазывает его маслом. Отец и
дочка просто влюблены друг в друга.
Положим, ты не взыщешь, не взыщешь по доброй по душе своей — люди осудят: «Пристроил, скажут,
дочку, нашел ей укромное, теплое гнездо у добрых людей, да и сам туда же примостился, благо пустили; живет, скажут, хлеб жует, сложа
руки, — даром, скажут, не работамши!» И скажут-то правильно — вот что!
И снова сквозь темную листву орешника, ольхи и ветел стала просвечивать соломенная, облитая солнцем кровля; снова между бледными ветвями ивы показалась раскрытая дверь. Под вечер на пороге усаживался дедушка Кондратий, строгавший дряхлою
рукою удочку, между тем как
дочка сидела подле с веретеном, внук резвился, а Ваня возвращался домой с вершами под мышкой или неся на плече длинный сак, наполненный рыбой, которая блистала на солнце, медленно опускавшемся к посиневшему уже хребту высокого нагорного берега.
— Совершенно от того! — подтвердила Елизавета Петровна. — У меня тоже вон
дочка, — прибавила она, не помолчав даже нисколько, — хоть из
рук вон брось!
Росту она была высокого, сложения дородного; все в ней было велико: и голова, и ноги, и
руки, и белые, как снег, зубы, и особенно глаза, выпуклые, с поволокой, темно-синие, как стеклярус; все в ней было даже монументально (недаром она доводилась Мартыну Петровичу
дочкой), но красиво.
Изумленными глазами,
И, качаясь над цепями,
Привздохнув, произнесла:
«Как же долго я спала!»
И встает она из гроба…
Ax!.. и зарыдали оба.
В
руки он ее берет
И на свет из тьмы несет,
И, беседуя приятно,
В путь пускаются обратно,
И трубит уже молва:
Дочка царская жива!
— Как, сердечная
дочка моя! Неужто с твоего то все было согласия? — воскликнул, заломив
руки, Байцуров.
— Рубли-то взаправду фальшивые… — проговорил он, глядя на Аксинью и точно недоумевая. — Это те… Анисим тогда привез, его подарок. Ты,
дочка, возьми, — зашептал он и сунул ей в
руки сверток, — возьми, брось в колодец… Ну их! И гляди, чтоб разговору не было. Чего бы не вышло… Убирай самовар, туши огонь…
Из рассказов ее Перепетуя Петровна узнала, что Владимир Андреич по сю пору еще ничего не дал за
дочкою; что в приданое приведен только всего один Спиридон Спиридоныч, и тот ничего не может делать, только разве пыль со столов сотрет да подсвечники вычистит, а то все лежит на печи, но хвастун большой
руки; что даже гардероба очень мало дано — всего четыре шелковые платья, а из белья так — самая малость.
Она не почитала необходимостью не спускать глаз с
дочки и ковылять за нею всюду с толстым ридикюлем в
руках по примеру многих степных матерей.
При полном освещении клоун видит, как, снявши золотое пенсне и держа его в
руке, качается от хохота на стуле толстый, бритый Барнум.
Дочка его встала на кресло и весело смеется.
— Живем все по-старому, — сказала она и, подхватив на
руки двухлетнюю
дочку, которая тянула ее за юбку и просила молока, большими решительными шагами вошла в сени.
После чая и ужина Корней тотчас же ушел в горницу, где спал с Марфой и маленькой
дочкой. Марфа оставалась в большой избе убирать посуду. Корней сидел один у стола, облокотившись на
руку, и ждал. Злоба на жену все больше и больше ворочалась в нем. Он достал со стены счеты, вынул из кармана записную книжку и, чтобы развлечь мысли, стал считать. Он считал, поглядывая на дверь и прислушиваясь к голосам в большой избе.
— Знаем, сударь Яков Иваныч, — перебила Грачиха, — понимаем, батюшка, что вы со старой госпожой вашей мнением своим никого себе равного не находили. Фу ты, ну ты, на, смотри!
Руки в боки, глаза в потолоки себя носили, а как по-другому тоже посудить, так все ваше чванство в богатстве было, а деньги, любезный, дело нажитое и прожитое: ты вот был больно богат, а стал беден,
дочку за купца выдавал было, а внук под красну шапку поспел.
— «Дура, говорит, ты, баба: работник будет тебе отяготителен, да и мне не к
рукам: запашку, говорит, я здесь делаю больше ленную, а со льном, сама ты знаешь, мужику не возиться; с
дочки твоей я лишнего не спрошу: что поработает, то и ладно».
Тут и знакомое ему общество; оно относится к нему не так, как до сих пор, а с каким-то восторгом: полковник, вместо того чтобы подать ему два пальца, жмет ему
руку обеими толстыми
руками; майор Хлобущин, всегда косо смотревший на его ухаживанье за
дочкой, сам подводит ее к нему, смиренно кланяясь.
Куда ты, батюшка, годен после такого сраму?» — и прочее и, наконец, взяв
дочку за
руку, увела ее от мужа к себе, взяв лично на себя ответственность назавтра перед грозным отцом, потребующим отчета.
— Без ее согласья, известно, нельзя дело сладить, — отвечал Патап Максимыч. — Потому хоша она мне и
дочка, а все ж не родная. Будь Настасья постарше да не крестная тебе дочь, я бы разговаривать не стал, сейчас бы с тобой по
рукам, потому она детище мое — куда хочу, туда и дену. А с Груней надо поговорить. Поговорить, что ли?
Но когда родительское сердце утолится и
руки колотить новобрачных устанут, мирятся, и тем же ухватом, что мать
дочку свою колотила, принимается она из печки горшки вынимать, чтобы нарочно состряпанным кушаньем любезного зятюшку потчевать.
— Говори же, бесстыжая! — закричал Чапурин, схватив
дочку за
руку. — Говори, не то разражу…
Только что Груня заневестилась, стал Патап Максимыч присматривать хорошего степенного человека, на
руки которого, без страха за судьбу, без опасенья за долю счастливую, можно бы было отдать богоданную
дочку.
Мелькнула перед ним и фигура того старика с геморроидальным лицом, в ветхом, чем-то подпоясанном, ватном халатишке, отлучившегося было еще до пожара в лавочку за сухарями и табаком своему жильцу и пробивавшегося теперь, с молочником и с четверкой в
руках, сквозь толпу, до дома, где горели у него жена,
дочка и тридцать с полтиною денег в углу под периной.
Меня покоробило от его противной физиономии, но и на этот раз тяжелое впечатление, произведенное встречей с ним, как
рукой сняла
дочка лесничего Оленька, догнавшая меня на своем тяжелом шарабане…
Молодая девушка, редкой красоты, с зажженной лучиной в
руке, встретила Дарью Сергевну и проводила ее в избу. То была первая миршéнская красавица, сердечная зазноба удалого молодца, отецкого сына Алеши Мокеева, старшая
дочка убогой вдовы Аграфены Мутовкиной.
— Сегодня ж изготовлю, — молвила Макрина и, простясь с Марком Данилычем, предовольная пошла в свою горницу. «Ладно дельцо обделалось, — думала она. — После выучки дом-от нам достанется. А он, золотая киса, домик хороший поставит, приберет на богатую
руку, всем разукрасит, души ведь не чает он в
дочке… Скажет матушка спасибо, поблагодарит меня за пользу святой обители».
Сильными, крепкими
руками внесла она меньшую
дочку Аграфены Петровны — всю в пыли, с растрепанными волосами и в измятом платье…
— Вот это его
дочка, — сказал отец Прохор, взявши Дуню за
руку.
Отца Наташа видит мало и редко… Сам Андрей не знает, как держать себя с дочкой-барышней… Смущается, будто робеет даже. Но Наташа любит отца. Любит его открытое лицо нестареющего красавца, его мозолистые
руки, его зычный голос. Любит Наташа до безумия птицей лететь в быстрой тройке, управляемой отцом, по покрытым снегом полям Восходного… Рядом француженка m-lle Arlette, живая, молоденькая, веселая, как ребенок… Впереди отец… Стоит на передке тройки, гикает, свищет на быстрых, как ветер, коней.
Цвибуш взглянул на лицо Ильки, пожал плечами и пошел за непослушной
дочкой, бормоча, жестикулируя
руками и издавая свистящие звуки.
В третьем часу ночи я возвращался домой, полный впечатлений от знакомства с директорской
дочкой, похожей на Машу Плещееву, от конфетных угощений и главное: все учителя напились пьяные! Никогда я их в таком виде не видал. Томашевич размахивал
руками, хохотал и орал на всю залу; Цветков танцевал кадриль и был так беспомощен в grand rond, что гимназист сзади держал его за талию и направлял, куда надо идти, а он, сосредоточенно нахохлившись, послушно шел, куда его направляли.
Выучатся
дочки, хвать — ан забыли, которой
рукой перекрестить лоб следует…
Дьякон достал из стола конверт, но прежде чем вложить в него письмо, сел за стол, улыбнулся и прибавил от себя внизу письма: «А к нам нового штатного смотрителя прислали. Этот пошустрей прежнего. И плясун, и говорун, и на все
руки, так что говоровские
дочки от него без ума. Воинскому начальнику Костыреву тоже, говорят, скоро отставка. Пора!» И очень довольный, не понимая, что этой припиской он вконец испортил строгое письмо, дьякон написал адрес и положил письмо на самое видное место стола.
Посватался бы за
дочку, обеими бы
руками отдала.
Во время этих пиршеств мамаши кутящих
дочек, чтобы не мешать, сидели в передней с Сальватором, грызя орехи, и терпеливо ожидали, иногда очень долго, чтобы из
рук кавалеров получить подарки за беспокойство их
дочек.
Его жена, красивая брюнетка Анна Александровна, давно махнула
рукой на влюбчивого мужа и всецело посвятила себя своей пятилетней
дочке Лидочке, сетуя лишь порой на недостаток в средствах к жизни, виною чего справедливо считала траты мужа на «мазаную», как Анна Александровна окрестила Агнессу Михайловну, намекая на пристрастие последней к косметическим притираньям.
Потом она нашла свою
дочку Варю, подняла ее на
руки и горячо обняла; девочка показалась ей тяжелой и холодной, но она не хотела сознаться себе в этом и принялась объяснять ей, как хорош, честен и добр ее папа.
Не в отсутствии взаимности состояло это несчастье, но в лице папеньки «предмета», отставного секретаря сиротского суда, колежского советника Акиндина Михайловича Грабастова. Сердце его юной
дочки Софьи Акиндиновны давно уже трепетно билось о корсетик при виде Виктора Дмитриевича и, особенно, его цветных галстуков. Давно они уже передавали друг другу цыдулки на бумажках с изображением Амура, несущего в
руках сердце, пронзенное стрелой, но отец был непреклонен.