Неточные совпадения
Татьяна взором умиленным
Вокруг себя на всё глядит,
И всё ей кажется бесценным,
Всё душу томную живит
Полумучительной отрадой:
И стол с померкшею лампадой,
И груда книг, и под окном
Кровать, покрытая ковром,
И вид в окно сквозь сумрак лунный,
И этот бледный полусвет,
И лорда Байрона портрет,
И столбик с
куклою чугунной
Под шляпой с пасмурным челом,
С
руками, сжатыми крестом.
Но
куклы даже в эти годы
Татьяна в
руки не брала;
Про вести города, про моды
Беседы с нею не вела.
И были детские проказы
Ей чужды: страшные рассказы
Зимою в темноте ночей
Пленяли больше сердце ей.
Когда же няня собирала
Для Ольги на широкий луг
Всех маленьких ее подруг,
Она в горелки не играла,
Ей скучен был и звонкий смех,
И шум их ветреных утех.
Однообразно помахивая ватной ручкой, похожая на уродливо сшитую из тряпок
куклу, старая женщина из Олонецкого края сказывала о том, как мать богатыря Добрыни прощалась с ним, отправляя его в поле, на богатырские подвиги. Самгин видел эту дородную мать, слышал ее твердые слова, за которыми все-таки слышно было и страх и печаль, видел широкоплечего Добрыню: стоит на коленях и держит меч на вытянутых
руках, глядя покорными глазами в лицо матери.
Самгин боком, тихонько отодвигался в сторону от людей, он встряхивал головою, не отрывая глаз от всего, что мелькало в ожившем поле; видел, как Иноков несет человека, перекинув его через плечо свое, человек изогнулся, точно тряпичная
кукла, мягкие
руки его шарят по груди Инокова, как бы расстегивая пуговицы парусиновой блузы.
Пара темно-бронзовых, монументально крупных лошадей важно катила солидное ландо: в нем — старуха в черном шелке, в черных кружевах на седовласой голове, с длинным, сухим лицом; голову она держала прямо, надменно, серенькие пятна глаз смотрели в широкую синюю спину кучера,
рука в перчатке держала золотой лорнет. Рядом с нею благодушно улыбалась, кивая головою, толстая дама, против них два мальчика, тоже неподвижные и безличные, точно
куклы.
Появление Половодова в театре взволновало Привалова так, что он снова опьянел. Все, что происходило дальше, было покрыто каким-то туманом. Он машинально смотрел на сцену, где актеры казались
куклами, на партер, на ложи, на раек. К чему? зачем он здесь? Куда ему бежать от всей этой ужасающей человеческой нескладицы, бежать от самого себя? Он сознавал себя именно той жалкой единицей, которая служит только материалом в какой-то сильной творческой
руке.
Знаменитости сильно рассердились бы, если б имели время рассердиться, то есть, переглянувшись, увидеть, что, дескать, моим товарищам тоже, как и мне, понятно, что я был
куклою в
руках этого мальчишки, но Кирсанов не дал никому заняться этим наблюдением того, «как другие на меня смотрят».
… с
куклою чугунной
Под шляпой, с пасмурным челом,
С
руками, сжатыми крестом.
Иван воспитывался не дома, а у богатой старой тетки, княжны Кубенской: она назначила его своим наследником (без этого отец бы его не отпустил); одевала его, как
куклу, нанимала ему всякого рода учителей, приставила к нему гувернера, француза, бывшего аббата, ученика Жан-Жака Руссо, некоего m-r Courtin de Vaucelles, ловкого и тонкого проныру, самую, как она выражалась, fine fleur [Самый цвет (фр.).] эмиграции, — и кончила тем, что чуть не семидесяти лет вышла замуж за этого финь-флёра: перевела на его имя все свое состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй a la Richelieu, [На манер Ришелье (фр.).] окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями, умерла на шелковом кривом диванчике времен Людовика XV, с эмалевой табакеркой работы Петито в
руках, — и умерла, оставленная мужем: вкрадчивый господин Куртен предпочел удалиться в Париж с ее деньгами.
Так, например, я рассказывал, что у меня в доме был пожар, что я выпрыгнул с двумя детьми из окошка (то есть с двумя
куклами, которых держал в
руках); или что на меня напали разбойники и я всех их победил; наконец, что в багровском саду есть пещера, в которой живет Змей Горыныч о семи головах, и что я намерен их отрубить.
Какие большие
куклы с подсвечниками в
руках возвышались на каменных столбах по углам комнаты!
Он развязал узелок и вынул оттуда
куклу.
Рука отца, державшая мое плечо, разжалась. В лице виднелось изумление.
Как только я вынул
куклу из
рук лежащей в забытьи девочки, она открыла глаза, посмотрела перед собой мутным взглядом, как будто не видя меня, не сознавая, что с ней происходит, и вдруг заплакала тихо-тихо, но вместе с тем так жалобно, и в исхудалом лице, под покровом бреда, мелькнуло выражение такого глубокого горя, что я тотчас же с испугом положил
куклу на прежнее место.
Солдат снова бросился на меня, но Смурый одной
рукой схватил его в охапку, снес на отвод и начал качать воду, поливая голову солдата, повертывая его тщедушное тело, точно
куклу из тряпок.
Протопоп поднял ногу на ступицу и взялся
рукою за грядку, в это время квартальный подхватил его под локоть снизу, а чиновник потянул за другую
руку вверх… Старик гадливо вздрогнул, и голова его заходила на шее, как у
куклы на проволочной пружине.
Из Летнего сада Передонов стремительно пошел к Вершиной. Он шел быстро и ровно, однообразно махал
руками, бормотал что-то; на лице его, казалось, не было никакого выражения, — как у заведенной
куклы, было оно неподвижно, — и только какой-то жадный огонь мертво мерцал в глазах.
— Мы отобьем вашей
кукле руки и ноги! Это произойдет скоро! Вспомните мои слова, когда будете подбирать осколки для брелоков.
Гости сели; оркестр грянул »гром победы раздавайся!» — и две огромные кулебяки развлекли на несколько минут внимание гостей, устремленное на великолепное зеркальное плато, края которого были уставлены фарфоровыми китайскими
куклами, а средина занята горкою, слепленною из раковин и изрытою небольшими впадинами; в каждой из них поставлен был или фарфоровый пастушок в французском кафтане, с флейтою в
руках, или пастушка в фижмах, с овечкою у ног.
Пришли две
куклы. Одна — с голубыми глазами, Аня, у нее немного был попорчен носик; другая — с черными глазами, Катя, у нее недоставало одной
руки. Они пришли чинно и заняли место на игрушечном диванчике.
Тут я заметил остальных. Это были двое немолодых людей. Один — нервный человек с черными баками, в пенсне с широким шнурком. Он смотрел выпукло, как
кукла, не мигая и как-то странно дергая левой щекой. Его белое лицо в черных баках, выбритые губы, имевшие слегка надутый вид, и орлиный нос, казалось, подсмеиваются. Он сидел, согнув ногу треугольником на колене другой, придерживая верхнее колено прекрасными матовыми
руками и рассматривая меня с легким сопением. Второй был старше, плотен, брит и в очках.
Юрий не слыхал, не слушал; он держал белую
руку Ольги в
руках своих, поцелуями осушал слезы, висящие на ее ресницах… но напрасно он старался ее успокоить, обнадежить: она отвернулась от него, не отвечала, не шевелилась; как восковая
кукла, неподвижно прислонившись к стене, она старалась вдохнуть в себя ее холодную влажность; отчего это с нею сделалось?.. как объяснить сердце молодой девушки: миллион чувствований теснится, кипит в ее душе; и нередко лицо и глаза отражают их, как зеркало отражает буквы письма — наоборот!..
Глазки, смотревшие вообще сонливо, проявляли также оживление и беспокойство по утрам и вечером, когда мисс Бликс брала Пафа за
руку, уводила его в уборную, раздевала его донага и, поставив на клеенку, принималась энергически его мыть огромной губкой, обильно напитанной водою; когда мисс Бликс при окончании такой операции, возлагала губку на голову мальчика и, крепко нажав губку, пускала струи воды по телу, превращавшемуся тотчас же из белого в розовое, — глазки Пафа не только суживались, но пропускали потоки слез и вместе с тем раздавался из груди его тоненький-тоненький писк, не имевший ничего раздраженного, но походивший скорее на писк
кукол, которых заставляют кричать, нажимая им живот.
Он выглядывал и обманчиво кивал ему головою из-под каждого куста в роще, смеялся и дразнил его, воплощался в каждую
куклу ребенка, гримасничая и хохоча в
руках его, как злой, скверный гном; он подбивал на него каждого из его бесчеловечных школьных товарищей или, садясь с малютками на школьную скамью, гримасничая, выглядывал из-под каждой буквы его грамматики.
Анатоль посмотрел на него с испугом, оставил
куклу и через две минуты опять ее взял. Михайло Степанович подошел к нему, схватил за
руку и дернул его с такою силой, что он грянулся об пол и разбил себе до крови лоб. Мать и няня бросились к нему.
Тогда тревога передавалась всему населению разбуженного дома, и все больные, точно заведенные
куклы, которых сразу пустили в ход, начинали беспокойно расхаживать по своим комнатам, размахивать
руками и громко болтать всякий вздор.
— Представьте себе, что вы угадали… В этой смешной
кукле, т. е. смешной для вас — для меня вся жизнь… да. Она меня спасла… В ней еще сохраняется теплота тех детских
рук, которые ее держали… Она слышала первый лепет просыпавшегося детского сознания… На нее пал первый луч детского чувства… Она думает, она говорит… В ней сосредоточился весь мир. Понимаете вы меня?!
Когда она брала на
руки свою
куклу…
Не помню, в который раз, но мне казалось, что я попал в детскую в первый раз и в первый раз увидел, что моя девочка сидит вот с этой самой
куклой на
руках, улыбается и что то наговаривает ей бессвязное и любовное, как живому человеку.
Нет, со священниками (да и с академиками!) у меня никогда не вышло. С православными священниками, золотыми и серебряными, холодными как лед распятия — наконец подносимого к губам. Первый такой страх был к своему родному дедушке, отцову отцу, шуйскому протоиерею о. Владимиру Цветаеву (по учебнику Священной истории которого, кстати, учился Бальмонт) — очень старому уже старику, с белой бородой немножко веером и стоячей, в коробочке,
куклой в
руках — в которые я так и не пошла.
И Андрея Николаевича убрали, а у него целую еще неделю
руки и ноги были мягкими, как у дешевой
куклы, набитой отрубями.
Раз в его
руку попала
кукла — картонная, с поломанным черепом, откуда лилась вода, когда
куклу брали за ноги; какой-то сердитый и упрямый мальчуган сперва заставил его положить в лодку ящик с бабками, а потом уже согласился сесть и сам.
Слепил он раз
куклу, с носом, с
руками, с ногами и в татарской рубахе, и поставил
куклу на крышу.
Теперь Я человек, как и ты. Ограниченное чувство Моего бытия Я почитаю Моим знанием и уже с уважением касаюсь собственного носа, когда к тому понуждает надобность: это не просто нос — это аксиома! Теперь Я сам бьющаяся
кукла на театре марионеток, Моя фарфоровая головка поворачивается вправо и влево, мои
руки треплются вверх и вниз, Я весел, Я играю, Я все знаю… кроме того: чья
рука дергает Меня за нитку? А вдали чернеет мусорный ящик, и оттуда торчат две маленькие ножки в бальных туфельках…
Чуть живая мчусь я дальше в обществе притихших товарищей. Въезжаем в широкую улицу с двумя рядами дач, оцепленных зеленью палисадников. У одной из них играет шарманка. Девочка с птичками раздает «счастье» желающим при посредстве черного дрозда, который выклевывает билетики длинным носом из ящика клетки. Вокруг толпятся дети. Две девочки, лет восьми и десяти, держат за
руку третью, кудрявую, как
кукла, в розовом платье.
Те же, Липина, мальчик и девочка. Мальчик одет в гусарское детское платье с золотою шифровкой; он нередко утирает рукавом нос; девочка в белом муслиновом платье (оба в продолжение явления пачкаются в стружках); крестьянка с грудным младенцем на
руках и Ванечка, слуга Липиной, в ливрее с большою
куклою за пазухой; он пьян, при входе тузит мальчика, а потом большею частью держится у стены.
— Бедный юноша не так виноват, он всецело в
руках нашего пресловутого графа, и тот играет им как
куклой… Если бы Корнилий Потапович вторично теперь сделал ревизию кассы, то он бы сам понял, кто был и первый вор.
Убежать бы мне отсюда за границу, что ли, или запереться в деревне, взять с собой первого дурака какого-нибудь: Кучкина, Поля Поганцева или трехаршинного корнета, мальчишку, розовую
куклу, влюбиться в него до безумия, до безобразия, как говорит Домбрович, сделаться его крепостной девкой, да, рабой, кухаркой, прачкой, стоять перед ним на коленях, целовать его
руки!
В угодность царю-преобразователю, он сделался по наружности казаком; но большая голова, вросшая в широкие плеча, смуглое, плоское лицо, на котором едва означались места для глаз и поверхность носа, как на
кукле, ребячески сделанной, маленькие, толстые
руки и такие же ноги, приставленные к огромному туловищу, — все обличало в нем степного жителя Азии.
— Теперь не могу стоять как
кукла, которую обряжают… Свои
руки есть.
Липина. А вот как, дружок. Ныне день ангела Пашеты, трехлетней дочери Кривлякина; еду поздравить ее, везу подарок. Человек нужный… А без того нельзя… все семейство уж так приучено, смотрит всегда в
руки… Ванечка, подай-ка
куклу. (Слуга подает.) Да где же верхнее платье на ней?
Он взял меня под
руку и повел по Литейной. Он хотел верно взять карету. Там стояло несколько извощичьих карет вдоль тротуара. Я двигалась как
кукла, еле переставляя ноги. Но я все-таки не хотела садиться в карету и ехать домой.
— Не хотите? Ну, так подите сюда, — сказала она и глубже ушла в цветы и бросила
куклу. — Ближе, ближе! — шептала она. Она поймала
руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
Подождав минуты две, палач, мрачно хмурясь, положил
руки на плечи трупу и сильным движением потянул его. Все движения трупа прекратились, кроме медленного покачивания висевшей в мешке
куклы с неестественно выпяченной вперед головой и вытянутыми в арестантских чулках ногами.
И о. Василий покорно и безнадежно слушал ее, а снаружи, под закрытой ставней, среди лопуха, репейника и глухой крапивы, сидела на земле Настя и угрюмо играла в
куклы. И всегда игра ее состояла в том, что
кукла нарочно не слушалась, а она наказывала: больно вывертывала ей
руки и ноги и секла крапивой.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою
куклу, взяла ее в
руки.
Ответа не было, но
кукла снова медленно сползла на пол, и вся фигура девочки, ее узенькие и круглые плечики, завиточки русых волос на затылке выразили колебание; и я уже протянул
руки, когда где-то через комнату послышался громкий смех самого Нордена. Я оставил девочку и быстро вышел, решив как можно скорее объясниться с Норденом и уехать.