Неточные совпадения
Она пишет детскую
книгу и никому не говорит про это, но мне читала, и я давал
рукопись Воркуеву… знаешь, этот издатель… и сам он писатель, кажется.
Там — раскрытый альбом с выскользнувшими внутренними листами, там — свитки, перевязанные золотым шнуром; стопы
книг угрюмого вида; толстые пласты
рукописей, насыпь миниатюрных томиков, трещавших, как кора, если их раскрывали; здесь — чертежи и таблицы, ряды новых изданий, карты; разнообразие переплетов, грубых, нежных, черных, пестрых, синих, серых, толстых, тонких, шершавых и гладких.
— Не допрашиваю и не спрашиваю, а рассказываю: предполагается, — сказал Тагильский, прикрыв глаза жирными подушечками век, на коже его лба шевелились легкие морщины. — Интересы клиентки вашей весьма разнообразны: у нее оказалось солидное количество редчайших древнепечатных
книг и сектантских
рукописей, — раздумчиво проговорил Тагильский.
— Ну, что же, спать, что ли? — Но, сняв пиджак, бросив его на диван и глядя на часы, заговорил снова: — Вот, еду добывать
рукописи какой-то сногсшибательной
книги. — Петя Струве с товарищами изготовил. Говорят: сочинение на тему «играй назад!». Он ведь еще в 901 году приглашал «назад к Фихте», так вот… А вместе с этим у эсеров что-то неладно. Вообще — развальчик. Юрин утверждает, что все это — хорошо! Дескать — отсевается мякина и всякий мусор, останется чистейшее, добротное зерно… Н-да…
В одном только кабинете пастора, наполненном
книгами и
рукописями, были два небольших окна со стеклами, подаренными ему, кажется, человеком Соединенных Штатов.
Рукопись не в пример хуже печатной
книги, кое-какой концерт очень плох перед итальянской оперой, а все-таки хороша, все-таки хорош.
«Развлечение», модный иллюстрированный журнал того времени, целый год печатал на заглавном рисунке своего журнала центральную фигуру пьяного купца, и вся Москва знала, что это Миша Хлудов, сын миллионера — фабриканта Алексея Хлудова, которому отведена печатная страничка в словаре Брокгауза, как собирателю знаменитой хлудовской библиотеки древних
рукописей и
книг, которую описывали известные ученые.
Тогда умер знаменитый московский коллекционер М. М. Зайцевский, более сорока лет собиравший редкости изящных искусств,
рукописей, пергаментов, первопечатных
книг. Полвека его знала вся Сухаревка.
В отделе
рукописей были две громадные
книги на пергаменте с сотнями рисунков рельефного золота. Это «Декамерон» Боккаччо, писанная по-французски в 1414 году.
Француз усовершенствовал наконец воспитание Юлии тем, что познакомил ее уже не теоретически, а практически с новой школой французской литературы. Он давал ей наделавшие в свое время большого шуму: «Le manuscrit wert», «Les sept péchés capitaux», «L’âne mort» [«Зеленая
рукопись» (Гюстава Друино), «Семь смертных грехов» (Эжена Сю), «Мертвый осел» (Жюля Жанена) (франц.)] и целую фалангу
книг, наводнявших тогда Францию и Европу.
Я спал еще, и, вообразите, он попросил меня «взглянуть» на мои
книги и
рукописи, oui, je m’en souviens, il a employé ce mot. [да, я вспоминаю, он употребил это слово (фр.).]
Книга моя, как я и ожидал, была задержана русской цензурой, но отчасти вследствие моей репутации как писателя, отчасти потому, что она заинтересовала людей,
книга эта распространилась в
рукописях и литографиях в России и в переводах за границей и вызвала, с одной стороны, от людей, разделяющих мои мысли, ряд сведений о сочинениях, писанных об этом же предмете, с другой стороны, ряд критик на мысли, высказанные в самой
книге.
Посреди кабинета находился большой стол, покрытый красным сукном, весь заложенный
книгами и
рукописями.
Покой Рогожина зависел от того, что он привез с собою из монастыря целые вороха старых
книг и
рукописей.
Между тем довольно посредственно напечатанная
книга Несравненно прекраснее всякой
рукописи; но кто же восхищается искусством типографского фактора, и кто не будет в тысячу раз больше любоваться на прекрасную
рукопись, нежели на порядочно напечатанную
книгу, которая в тысячу раз прекраснее
рукописи?
Я вошел к нему, когда он сидел, согнувшись над своим, заваленным
книгами,
рукописями и вырезками из газет, письменным столом.
Часть ее
книг была переписана пером в толстые тетради, — таковы были «Исторические письма» Лаврова, «Что делать?» Чернышевского, некоторые статьи Писарева, «Царь-Голод», «Хитрая механика», — все эти
рукописи были очень зачитаны, измяты.
Сдали нам несколько бумаг,
книг и
рукописей, и затем попечитель и профессоры, поздравив нас с новыми должностями, раскланялись с нами и оставили нас одних.
Каменный подвал, освещенный трехсвечной люстрой. Стол, покрытый красным сукном, на нем
книга и какие-то
рукописи. За столом сидят члены Кабалы Священного Писания в масках; в кресле отдельно, без маски, сидит Шаррон.
После каждого свидания с Таней он, счастливый, восторженный, шел к себе и с тою же страстностью, с какою он только что целовал Таню и объяснялся ей в любви, брался за
книгу или за свою
рукопись.
Лариосик. Извините меня, пожалуйста. Какие-то злодеи украли у меня в санитарном поезде чемодан с бельем. Чемодан с
книгами и
рукописями оставили, а белье все пропало.
Книгохранилище замка Дукс, в Богемии. Темный, мрачный покой. Вечный сон нескольких тысяч
книг. Единственное огромное кресло с перекинутым через него дорожным плащом. Две свечи по сторонам настольного Ариоста зажжены только для того, чтобы показать — во всей огромности — мрак. Красный, в ледяной пустыне, островок камина. Не осветить и не согреть. На полу, в дальнедорожном разгроме:
рукописи, письма, отрепья. Чемодан, извергнув, ждет.
Толстая
книга и две тетради, писанные рукою Шишкова, через месяц после его смерти были случайно куплены сыном моим на Апраксинском рынке, где продают
книги и
рукописи на рогожках: это был «Корнеслов» и «Сравнительный словарь» славянских наречий.
Продавец знал, что продает, и сам сказал моему сыну, что
рукописи принадлежат Александру Семенычу Шишкову, писаны им самим и что он купил в его доме все
книги и бумаги, оставшиеся после покойного.
Тут узнал я, что дядя его, этот разумный и многоученый муж, ревнитель целости языка и русской самобытности, твердый и смелый обличитель торжествующей новизны и почитатель благочестивой старины, этот открытый враг слепого подражанья иностранному — был совершенное дитя в житейском быту; жил самым невзыскательным гостем в собственном доме, предоставя все управлению жены и не обращая ни малейшего внимания на то, что вокруг него происходило; что он знал только ученый совет в Адмиралтействе да свой кабинет, в котором коптел над словарями разных славянских наречий, над старинными
рукописями и церковными
книгами, занимаясь корнесловием и сравнительным словопроизводством; что, не имея детей и взяв на воспитание двух родных племянников, отдал их в полное распоряжение Дарье Алексевне, которая, считая все убеждения супруга патриотическими бреднями, наняла к мальчикам француза-гувернера и поместила его возле самого кабинета своего мужа; что родные его жены (Хвостовы), часто у ней гостившие, сама Дарья Алексевна и племянники говорили при дяде всегда по-французски…
Я помню, что и та
книга, в которую он вписывал слова малоизвестные и вышедшие из употребления, попадавшиеся ему в
книгах священного писания, вообще в
книгах духовного содержания, в летописях и
рукописях, — что эта, так сказать, записная
книга была ужасающей величины и толщины.
Научный Эртус каждое воскресенье наезжал из Москвы, ходил по дворцу в скрипучих рыжих штиблетах, распоряжался, наказывал все беречь и просиживал в рабочем кабинете долгие часы, заваленный
книгами,
рукописями и письмами по самую шею.
Печатные
книги еще не так много гибнут, — у них два только врага: сырость да огонь, но
рукописи, даже и не церковного содержания, то и дело губятся еще более сильным врагом — невежеством надзирающих.
Кроме старопечатных
книг, в отысканном Чубаловым собранье было больше двух десятков древних
рукописей, в том числе шесть харатейных, очень редких, хотя и неполных.
За две редких иконы, десятка за полтора редких
книг и
рукописей Чубалов просил цену умеренную — полторы тысячи, но Марко Данилыч только засмеялся на то и вымолвил решительное свое слово, что больше семисот пятидесяти целковых он ему не даст.
Дня через три по приезде в Сосновку Герасим Силыч, разобрав купленные
книги и сделав им расценку, не дожидаясь записки Марка Данилыча, поехал к нему с образами Марка Евангелиста и преподобной Евдокии и с несколькими
книгами и
рукописями, отобранными во время дороги Смолокуровым.
Дома он по утрам принимал в кабинете, окнами в сад, заваленном
книгами,
рукописями и корректурами, с обширной коллекцией трубок на длинных чубуках. Он курил"Жуков", беспрестанно зажигал бумажку и закуривал, ходил в затрапезном халате, с раскрытым воротом ночной рубашки не особенной чистоты. Его старая подруга никогда не показывалась, и всякий бы счел его закоренелым холостяком.
Граф Свянторжецкий твердой походкой поднялся на крыльцо избушки и взялся за железную скобу двери. Последняя легко отворилась, и граф вошел в первую горницу, обстановку которой мы уже ранее описали. За большим столом, заваленным
рукописями, сидел над развернутой толстой
книгой патер Вацлав. Он не торопясь поднял голову.
При входе Гиршфельда, из-за огромного, стоящего посреди комнаты, письменного стола, поднялась высокая фигура хозяина, прервавшего, видимо, какую-то письменную работу, так как стол был буквально завален бумагами и конторскими
книгами, а посередине лежала неоконченная
рукопись.
Судя по его настоящему внешнему виду, можно было сразу догадаться, что за ним не сидели давно. Довольно густой слой пыли на
книгах и неоконченной
рукописи указывал, что к ним не прикасались, по крайней мере, несколько дней.
В углу, между окнами, стоял косяком большой письменный стол на шкафчиках. Он был завален
книгами и тетрадями. Посредине лежала какая-то неоконченная
рукопись.
Кроме стола и табурета в комнате стояли две лавки у стен да кровать с пузатой периной и несколькими подушками; на полке, приделанной к стене, противоположной переднему углу, лежали, в образцовом порядке, несколько десятков
книг в кожаных переплетах и свитков с
рукописями.
Между тем некоторые сочинения по части раскола, явившиеся в последнее время (с 1857 г.), частью в журналах, частью отдельными
книгами, доказали, что русская публика жаждет уяснения этого предмета, горячо желает, чтобы путем всепросвещающего анализа разъяснили ей наконец загадочное явление, отражающееся на десятке миллионов русских людей и не на одной сотне тысяч народа в Пруссии, Австрии, Дунайских княжествах, Турции, Малой Азии, Египте и, может быть, даже Японии [«Путешественник в Опоньское царство», о раскольнической
рукописи первых годов XVIII столетия.].
Лучшее о них исследование (
рукописи) графа Стенбока.], бело-криницкие [О белокриницкой раскольнической кафедре говорят: Григорий, митрополит новгородский и с. — петербургский, в своем сочинении «Истинно древняя и истинно православная христова церковь», изд. 2, т. 1, стр. 287 и след., и инок Парфений в своей «
Книге о промысле божием».
Он не подражал ни Филиппу II, ни его преемникам, что в безгласном мраке инквизиции секретно губили даже подозреваемых только в уклонении от господствующей церкви, тщательно отбирая повсюду и предавая то таинственному, то всенародному, торжественному сожжению
книги и
рукописи, которые у них отбирали.
Но главный материал все-таки заключается не в
книгах, не в
рукописях, не в пыльных тетрадях и столбцах архивных дел, но в живых проявлениях раскола, в быте и воззрениях его последователей на мир житейский и мир духовный.