Неточные совпадения
Забудут все помещики,
Но ты, исконно
русскаяПотеха! не забудешься
Ни во
веки веков!
Влас отвечал задумчиво:
— Бахвалься! А давно ли мы,
Не мы одни — вся вотчина…
(Да… все крестьянство
русское!)
Не в шутку, не за денежки,
Не три-четыре месяца,
А целый
век… да что уж тут!
Куда уж нам бахвалиться,
Недаром Вахлаки!
Мой предок Оболдуй
Впервые поминается
В старинных
русских грамотах
Два
века с половиною
Назад тому.
Где же тот, кто бы на родном языке
русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово: вперед? кто, зная все силы, и свойства, и всю глубину нашей природы, одним чародейным мановеньем мог бы устремить на высокую жизнь
русского человека? Какими словами, какой любовью заплатил бы ему благодарный
русский человек. Но
веки проходят за
веками; полмиллиона сидней, увальней и байбаков дремлют непробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произносить его, это всемогущее слово.
Только и успел сказать бедняк: «Пусть же пропадут все враги и ликует вечные
веки Русская земля!» И там же испустил дух свой.
А уж упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом. Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца
века Русская земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на
Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV
век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка
русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
В 50–60-х гг. XIX
века в
русской живописи зарождается новое, реалистическое направление, получившее название передвижнечества.
Проповеди Бурдалу переведены на
русский язык в начале XIX
века.] намекая тем не на известного французского проповедника, а на бурду.
— Нет, нет, нет! Вы славянофил. Вы последователь Домостроя. [Домострой — памятник
русской литературы XVI
века, свод правил семейно-бытового уклада; проповедует суровую власть главы семьи — мужа. Слово «домострой» в XIX
веке являлось символом всего косного и деспотического в семье.] Вам бы плетку в руки!
Когда Самгин вошел и сел в шестой ряд стульев, доцент Пыльников говорил, что «пошловато-зеленые сборники “Знания” отжили свой краткий
век, успев, однако, посеять все эстетически и философски малограмотное, политически вредное, что они могли посеять, засорив, на время, мудрые, незабвенные произведения гениев
русской литературы, бессмертных сердцеведов, в совершенстве обладавших чарующей магией слова».
— Там один
русский гений велосипед выставил, как раз такой, на каких англичане еще в восемнадцатом
веке пробовали ездить.
Не напрасно и не случайно
русская мысль в течение всего XIX
века вращалась вокруг споров славянофильства и западничества.
Русские социологи 70-х годов XIX
века, критиковавшие натурализм в социальных науках, утверждали субъективный метод в социологии и этим вызывали насмешки марксистов, которые считали себя объективистами, хотя и ошибочно [Н. Михайловский и П. Лавров.].
— Спешу и лечу. Злоупотребил вашим здоровьем.
Век не забуду,
русский человек говорит вам это, Кузьма Кузьмич, р-русский человек!
Был еще слух, что молодой
русский, бывший помещик, явился к величайшему из европейских мыслителей XIХ
века, отцу новой философии, немцу, и сказал ему так: «у меня 30 000 талеров; мне нужно только 5 000; остальные я прошу взять у меня» (философ живет очень бедно).
Может, в конце прошлого и начале нашего
века была в аристократии закраинка
русских иностранцев, оборвавших все связи с народной жизнью; но у них не было ни живых интересов, ни кругов, основанных на убеждениях, ни своей литературы.
Разве он унес с собой в могилу какое-нибудь воспоминание, которого никому не доверил, или это было просто следствие встречи двух вещей до того противоположных, как восемнадцатый
век и
русская жизнь, при посредстве третьей, ужасно способствующей капризному развитию, — помещичьей праздности.
Если аристократы прошлого
века, систематически пренебрегавшие всем
русским, оставались в самом деле невероятно больше
русскими, чем дворовые оставались мужиками, то тем больше
русского характера не могло утратиться у молодых людей оттого, что они занимались науками по французским и немецким книгам. Часть московских славян с Гегелем в руках взошли в ультраславянизм.
Двенадцатый год — это народная эпопея, память о которой перейдет в
века и не умрет, покуда будет жить
русский народ.
Я
русский романтик начала XX
века.
Русская литература XIX
века осталась для меня неизменной и любимой, я еще более ее оценил.
Русские люди того времени жили в разных этажах и даже в разных
веках.
В какой-то точке я более соприкасался с Л. Шестовым, чем с другими
русскими мыслителями начала XX
века, хотя между нами была и большая разница.
Из книг другого типа: «Судьба человека в современном мире», которая гораздо лучше формулирует мою философию истории современности, чем «Новое средневековье», и «Источники и смысл
русского коммунизма», для которой должен был много перечитать по
русской истории XIX
века, и «
Русская идея».
Но
русская литература начала XX
века при перечитывании вызывает во мне разочарование, в ней мало вечно пребывающего, она слишком связана с временем, с годами.
Я погрузился в очень напряженную и сгущенную атмосферу
русского культурного ренессанса начала XX
века.
Но вот
русский культурный ренессанс начала XX
века можно назвать
русским романтизмом, и он бесспорно нес на себе романтические черты.
Русский культурный ренессанс начала XX
века революция низвергла, прервала его традицию.
В XIX
веке в
русском человеке была какая-то нелепость, но были и неограниченные возможности.
Русский XIX
век не знал таких людей.
Проблема нового религиозного сознания в христианстве для меня стояла иначе, иначе формулировалась, чем в других течениях
русской религиозной мысли начала XX
века.
Иванова — характерное явление
русского ренессанса начала
века.
О типе
русского православия начали судить по
русской религиозной мысли XIX и XX
веков, которая была своеобразным
русским модернизмом и которой не одобряли консервативные церковные круги.
Я потом начал сознавать, что ответственность за духоборческий, враждебный духовной культуре характер
русской революции лежит на деятелях
русского ренессанса начала XX
века.
Как сложились мои отношения к
русскому культурному ренессансу начала XX
века?
Наиболее меня поражало, когда мне говорили, что весь
русский народ не только читает великую
русскую литературу XIX
века, но и имеет настоящий культ Пушкина и Л. Толстого.
Я почувствовал в себе веяние духа, которое в начале XX
века создало
русский культурный ренессанс.
Раскол, характерный для
русской истории, раскол, нараставший весь XIX
век, бездна, развернувшаяся между верхним утонченным культурным слоем и широкими кругами, народными и интеллигентскими, привели к тому, что
русский культурный ренессанс провалился в эту раскрывшуюся бездну.
Меня связывала со многими представителями
русской религиозной мысли начала XX
века великая надежда, что возможно продолжение откровения в христианстве, новое излияние Духа Святого.
Русский культурный ренессанс начала
века был одной из самых утонченных эпох в истории
русской культуры.
С особенной любовью перечитываю я
русскую литературу XIX
века и всегда получаю от нее поучение.
Я пережил три войны, из которых две могут быть названы мировыми, две революции в России, малую и большую, пережил духовный ренессанс начала ХХ
века, потом
русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями, я пережил изгнание, и изгнанничество мое не кончено.
Для
русских литературных течений начала XX
века очень характерно, что скоро произошел поворот ренессанса к религии и христианству.
Октябрь смел пристройки, выросшие в первом десятилетии двадцатого
века, и перед глазами — розовый дворец с белыми стройными колоннами, с лепными работами. На фронтоне белый герб республики сменил золоченый графский герб Разумовских. В этом дворце — Музее Революции — всякий может теперь проследить победное шествие
русской революции, от декабристов до Ленина.
Поэтому неизбежен также выбор
века, как наиболее характеризующего
русскую идею и
русское призвание.
Уже в конце
века и в начале нового
века странный мыслитель Н. Федоров,
русский из
русских, тоже будет обосновывать своеобразный анархизм, враждебный государству, соединенный, как у славянофилов, с патриархальной монархией, которая не есть государство, и раскроет самую грандиозную и самую радикальную утопию, какую знает история человеческой мысли.
Я называю
русским ренессансом тот творческий подъем, который у нас был в начале
века.
[См. книгу Пыпина «Религиозные движения при Александре», а также его книгу «
Русское масонство XVIII
века и первой четверти XIX
века».
Александр Блок, самый большой
русский поэт начала
века, Андрей Белый, у которого были проблески гениальности, Вячеслав Иванов, человек универсальный, главный теоретик символизма, и многие поэты и эссеисты меньшего размера — все были символистами.