Неточные совпадения
Наконец толстый, послуживши Богу и
государю, заслуживши всеобщее уважение, оставляет службу, перебирается и делается помещиком, славным
русским барином, хлебосолом, и живет, и хорошо живет.
— При входе в царский павильон
государя встретили гридни, знаете — эдакие
русские лепообразные отроки в белых кафтанах с серебром, в белых, высоких шапках, с секирами в руках; говорят, — это древний литератор Дмитрий Григорович придумал их.
Наш
государь оценил их услуги и, в благодарность за участие к
русским плавателям, подарил все 60 орудий японскому правительству.
— Вы, милостивый
государь, войдите в мое положение… Посудите сами, какую, ну, какую, скажите на милость, какую пользу мог я извлечь из энциклопедии Гегеля? Что общего, скажите, между этой энциклопедией и
русской жизнью? И как прикажете применить ее к нашему быту, да не ее одну, энциклопедию, а вообще немецкую философию… скажу более — науку?
Говорят, будто я обязан этим усердию двух-трех верноподданных
русских, живших в Ницце, и в числе их мне приятно назвать министра юстиции Панина; он не мог вынести, что человек, навлекший на себя высочайший гнев Николая Павловича, не только покойно живет, и даже в одном городе с ним, но еще пишет статейки, зная, что
государь император этого не жалует.
Но
русскую полицию трудно сконфузить. Через две недели арестовали нас, как соприкосновенных к делу праздника. У Соколовского нашли письма Сатина, у Сатина — письма Огарева, у Огарева — мои, — тем не менее ничего не раскрывалось. Первое следствие не удалось. Для большего успеха второй комиссии
государь послал из Петербурга отборнейшего из инквизиторов, А. Ф. Голицына.
Надобно вам знать, милостивый
государь, что я имею обыкновение затыкать на ночь уши с того проклятого случая, когда в одной
русской корчме залез мне в левое ухо таракан.
Ездил белый
русский царь
Православный
государь,
От земли своей далеко
Славы добывать…
Ехали курьер с Левшою очень скоро, так что от Петербурга до Лондона нигде отдыхать не останавливались, а только на каждой станции пояса на один значок еще уже перетягивали, чтобы кишки с легкими не перепутались; но как Левше после представления
государю, по платовскому приказанию, от казны винная порция вволю полагалась, то он, не евши, этим одним себя поддерживал и на всю Европу
русские песни пел, только припев делал по-иностранному: «Ай люли — се тре жули» [Это очень хорошо (от фр. c’est tr s joli)].
А Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвертку. Англичане говорят: «Это не отворяется», а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два — замок и вынулся. Платов показывает
государю собачку, а там на самом сугибе сделана
русская надпись: «Иван Москвин во граде Туле».
Государь Николай Павлович в своих
русских людях был очень уверенный и никакому иностранцу уступать не любил, он и ответил Платову...
На другой день поехали
государь с Платовым в кунсткамеры. Больше
государь никого из
русских с собою не взял, потому что карету им подали двухсестную.
[А. И. Дельвиг сообщает о Клейнмихеле: «Неожиданно он получил от
государя письмо о необходимости его удаления ввиду общественного против него мнения» («Полвека
русской жизни», т. II, 1930, стр. 50).]
— Как же вы, милостивый
государь, будучи
русским, будучи туземцем здешним, позволяете себе говорить, что это варварство, когда какого-то там негодяя и его дочеренку посадили в острог, а это не варварство, что господа поляки выжгли весь ваш родной город?
Я тут же сказал сам себе: «Я всю жизнь буду служить моему
государю и ни одной минуты
русскому обществу!» — что и исполнил теперь.
Уже много кубков осушили гости; пили они про
государя, и про царицу, и про весь царский дом; пили про митрополита и про все
русское духовенство; пили про Вяземского, про Серебряного и про ласкового хозяина; пили про каждого из гостей особенно. Когда все здоровья были выпиты, Вяземский встал и предложил еще здоровье молодой боярыни.
Вслед за тем Гоголь попотчевал графа лакомством другого сорта: он продекламировал с свойственным ему искусством великорусскую песню, выражая голосом и мимикою патриархальную величавость
русского характера, которою исполнена эта песня: «Пантелей
государь ходит по двору, Кузьмич гуляет по широкому» и т. д.
— Да; вот заметьте себе, много, много в этом скудости, а мне от этого пахнэло
русским духом. Я вспомнил эту старуху, и стало таково и бодро и приятно, и это бережи моей отрадная награда. Живите,
государи мои, люди
русские в ладу со своею старою сказкой. Чудная вещь старая сказка! Горе тому, у кого ее не будет под старость! Для вас вот эти прутики старушек ударяют монотонно; но для меня с них каплет сладких сказаний источник!.. О, как бы я желал умереть в мире с моею старою сказкой.
Он хотел внушить
государю, что Воронцов всегда, особенно в ущерб
русским, оказывающий покровительство и даже послабление туземцам, оставив Хаджи-Мурата на Кавказе, поступил неблагоразумно; что, по всей вероятности, Хаджи-Мурат только для того, чтобы высмотреть наши средства обороны, вышел к нам и что поэтому лучше отправить Хаджи-Мурата в центр России и воспользоваться им уже тогда, когда его семья будет выручена из гор и можно будет увериться в его преданности.
— Восца у вас, милостивый
государь! — кричал он, — сколько раз говорено вам: оставьте! Оставьте, милостивый
государь,
русским языком повторяю я вам!
— Чтоб дворянин пошел продавать себя за двугривенный — да это Боже упаси! Значит, вы, сударь, не знаете, что
русский дворянин служит своему
государю даром, что дворянское, сударь, дело — не кляузничать, а служить, что писаря, сударь, конечно, необходимы, однако и у меня в депутатском собрании, пожалуй, найдутся писаря, да дворянами-то их, кукиш с маслом, кто же назовет?
С блаженной памяти
государя Петра Алексеевича история
русской цивилизации принимает характер, так сказать, пионерный.
Каждый знаменитый боярин и воевода пожелает быть царем
русским; начнутся крамолы, восстанут новые самозванцы, пуще прежнего польется кровь христианская, и отечество наше, обессиленное междоусобием, не могущее противустать сильному врагу, погибнет навеки; и царствующий град, подобно святому граду Киеву, соделается достоянием иноверцев и отчиною короля свейского или врага нашего, Сигизмунда, который теперь предлагает нам сына своего в законные
государи, а тогда пришлет на воеводство одного из рабов своих.
Так стреляй в Кончака.
государь,
С дальних гор на ворога ударь
За
Русскую землю,
За Игоревы раны —
Удалого сына Святославича!
Вы, князья буй Рюрик и Давид!
Смолкли ваши воинские громы.
А не ваши ль плавали в крови
Золотом покрытые шеломы?
И не ваши ль храбрые полки
Рыкают, как туры, умирая
От каленой сабли, от руки
Ратника неведомого края?
Встаньте,
государи, в злат стремень
За обиду в этот черный день,
За
Русскую землю,
За Игоревы раны —
Удалого сына Святославича!
Вот, вот она! вот
русская граница!
Святая Русь, Отечество! Я твой!
Чужбины прах с презреньем отряхаю
С моих одежд — пью жадно воздух новый:
Он мне родной!.. теперь твоя душа,
О мой отец, утешится, и в гробе
Опальные возрадуются кости!
Блеснул опять наследственный наш меч,
Сей славный меч, гроза Казани темной,
Сей добрый меч, слуга царей московских!
В своем пиру теперь он загуляет
За своего надёжу-государя!..
— Вы забыли, сударь, что мы повинуемся только законному
государю нашему, а
русской царь — одному богу и своей совести!
— Как нечего? Что вы, сударь! По-нашему вот как. Если дело пошло наперекор, так не доставайся мое добро ни другу, ни недругу. Господи боже мой! У меня два дома да три лавки в Панском ряду, а если божиим попущением враг придет в Москву, так я их своей рукой запалю. На вот тебе! Не хвались же, что моим владеешь! Нет, батюшка!
Русской народ упрям; вели только наш царь-государь, так мы этому Наполеону такую хлеб-соль поднесем, что он хоть и семи пядей во лбу, а — вот те Христос! — подавится.
И потом: «Ох, тяжело, — прибавляет он, — дай боже, сто лет царствовать
государю нашему, а жаль дубинки Петра Великого — взять бы ее хоть на недельку из кунсткамеры да выбить дурь из дураков и дур…» Не погневайтесь, батюшка, ведь это не я; а ваш брат, дворянин,
русских барынь и господ так честить изволит.
Как
русской, ты станешь драться до последней капли крови с врагами нашего отечества, как верноподданный — умрешь, защищая своего
государя; но если безоружный неприятель будет иметь нужду в твоей помощи, то кто бы он ни был, он, верно, найдет в тебе человека, для которого сострадание никогда не было чуждой добродетелью.
«К несчастию, — говорит он, — сей
государь, худо воспитанный, окруженный людьми молодыми, узнал и полюбил женевца Лефорта, который от бедности заехал в Москву и, весьма естественно, находя
русские обычаи для него странными, говорил ему об них с презрением, а все европейское возвышал до небес; вольные общества Немецкой слободы, приятные для необузданной молодости, довершили Лефортово дело, и пылкий монарх с разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию Голландией)».
После обеда
государь, по
русскому обыкновению, пошел отдохнуть.
Ибрагим узнал великолепного князя Меншикова, который, увидя арапа, разговаривающего с Екатериной, гордо на него покосился; князя Якова Долгорукого, крутого советника Петра; ученого Брюса, прослывшего в народе
русским Фаустом; молодого Рагузинского, бывшего своего товарища, и других пришедших к
государю с докладами и за приказаниями.
— Сейчас, Андрей Филиппович; я вот только немножко, вот здесь… Милостивый
государь, понимаете ли вы
русский язык?
В обители св. Сергия тоже знали эту вторую версию и едва ли не давали ей больше веры, чем первой. Брянчанинов и Чихачев были огорчены погибелью молодого человека, одного с ними воспитания и одних и тех же стремлений к водворению в жизни царства правды и бескорыстия. Монахи считали гибель Фермора тяжким преступлением для всех
русских, бывших на пароходе. По их понятиям, эти господа могли меньше говорить о том, как им близок бедняк, о котором заботился их
государь, но должны были больше поберечь его.
Несмотря на всю строгость царствовавшего
государя, в местах, удаленных от его недреманного ока, в оны времена, как и в дни гораздо позднейшие, на Руси во всю ширь царил безграничный
русский произвол, мироволье и бессудство.
Ну, уж я его и обрезал: «Нет, говорю, мистер… эх, беда, забыл фамилию-то!.. ну, да у меня дома записано, потом припомню… нет, мистер,
русского гвардейского офицера не только за полмиллиона, а даже за все сокровища Нового Света нельзя купить…» После этого
государь меня к себе подзывает.
Бригадир. Так,
государь мой, это правда. Дура мать его, а моя жена, причиною тому, что он сделался повесою, и тем хуже, что сделался он повесою французскою. Худы
русские, а французские еще гаже.
Род мой нов,
Но я с державой
русскою приял
Права ее древнейших
государей.
Государь,
Я датчанин. Нам, как и
русским, любо,
Когда не трубит бранная труба,
Изведывать уменье или силу
Над чем пришлось.
Чтоб славилось от моря и до моря
И до конец вселенныя его
Пресветлое, царя Бориса, имя,
На честь ему, а
русским славным царствам
На прибавленье; чтобы
государиПослушливо ему служили все
И все бы трепетали посеченья
Его меча; на нас же, на рабех
Величества его, чтоб без урыву
Щедрот лилися реки неоскудно
От милосердия его пучины
И разума!» Ух, утомился.
Нет, милостивые
государи: так нельзя объяснить огромный, повсеместный успех «Юрия Милославского» и собственное ваше сочувствие; не в одной живости и веселости рассказа, не в легкости языка надобно искать причины его, а в том, что весь роман проникнут
русским духом, народностью.
Он славно сделал свою карьеру и воротился из кампании в 1815 году, обвешанный крестами всех немецких
государей, введенных казаками во владение, и млечным путем
русских звезд.
Не грозный чужеземный завоеватель, но великий
государь русский победил
русских: любовь отца-монарха сияла в очах его.
Отныне предадим забвению все минувшие бедствия; отныне вся земля
русская будет вашим любезным отечеством, а
государь великий — отцом и главою.
Не только воинскою славою обязаны вы
государям русским: если глаза мои, обращаясь на все концы вашего града, видят повсюду златые кресты великолепных храмов святой веры, если шум Волхова напоминает вам тот великий день, в который знаки идолослужения погибли с шумом в быстрых волнах его, то вспомните, что Владимир соорудил здесь первый храм истинному богу, Владимир низверг Перуна в пучину Волхова!..
Но если так, не имеет ли
русский народ некоторое право на снисхождение с вашей стороны, милостивый
государь?
Милостивый
государь, вы стоите слишком высоко в мнении всех мыслящих людей, каждое слово, вытекающее из вашего благородного пера, принимается европейскою демократиею с слишком полным и заслуженным доверием, чтобы в деле, касающемся самых глубоких моих убеждений, мне было возможно молчать и оставить без ответа характеристику
русского народа, помещенную вами в вашей легенде о Костюшке [В фельетоне журнала «L’Evénement» от 28 августа до 15 сентября 1851.
Русский народ, милостивый
государь, жив, здоров и даже не стар, — напротив того, очень молод. Умирают люди и в молодости, это бывает, но это не нормально.
И что видеть и слышать ему довелось:
И тот суд, и о Боге ученье,
И в сиянье мужик, и девицы без кос —
Все приводит его к заключенью:
«Много разных бывает на свете чудес!
Я не знаю, что значит какой-то прогресс,
Но до здравого
русского веча
Вам еще,
государи, далече...