Неточные совпадения
Ну, положим, даже не братьев, не единоверцев, а просто детей, женщин,
стариков; чувство возмущается, и
русские люди бегут, чтобы помочь прекратить эти ужасы.
«Почти
старик уже. Он не видит, что эти люди относятся к нему пренебрежительно. И тут чувствуется глупость: он должен бы для всех этих людей быть ближе, понятнее студента». И, задумавшись о Дьяконе, Клим впервые спросил себя: не тем ли Дьякон особенно неприятен, что он, коренной
русский церковник, сочувствует революционерам?
Он преподавал
русский язык и географию, мальчики прозвали его Недоделанный, потому что левое ухо
старика было меньше правого, хотя настолько незаметно, что, даже когда Климу указали на это, он не сразу убедился в разномерности ушей учителя.
Потом он служил в Польше, где тоже заставлял
русских крестьян совершать много различных преступлений, за что тоже получил ордена и новые украшения на мундир; потом был еще где-то и теперь, уже расслабленным
стариком, получил то дававшее ему хорошее помещение, содержание и почет место, на котором он находился в настоящую минуту.
Один закоснелый сармат,
старик, уланский офицер при Понятовском, делавший часть наполеоновских походов, получил в 1837 году дозволение возвратиться в свои литовские поместья. Накануне отъезда
старик позвал меня и несколько поляков отобедать. После обеда мой кавалерист подошел ко мне с бокалом, обнял меня и с военным простодушием сказал мне на ухо: «Да зачем же вы,
русский?!» Я не отвечал ни слова, но замечание это сильно запало мне в грудь. Я понял, что этому поколению нельзя было освободить Польшу.
За кофеем
старик читал «Московские ведомости» и «Journal de St Pétersbourg»; не мешает заметить, что «Московские ведомости» было велено греть, чтоб не простудить рук от сырости листов, и что политические новости мой отец читал во французском тексте, находя
русский неясным.
Старик Филимонов имел притязания на знание немецкого языка, которому обучался на зимних квартирах после взятия Парижа. Он очень удачно перекладывал на
русские нравы немецкие слова: лошадь он называл ферт, яйца — еры, рыбу — пиш, овес — обер, блины — панкухи. [Искаженные немецкие слова: Pferd — лошадь; Eier — яйца; Fisch — рыба; Hafer — oвec; Pfannkuchen — блины.]
Отчаянный роялист, он участвовал на знаменитом празднике, на котором королевские опричники топтали народную кокарду и где Мария-Антуанетта пила на погибель революции. Граф Кенсона, худой, стройный, высокий и седой
старик, был тип учтивости и изящных манер. В Париже его ждало пэрство, он уже ездил поздравлять Людовика XVIII с местом и возвратился в Россию для продажи именья. Надобно было, на мою беду, чтоб вежливейший из генералов всех
русских армий стал при мне говорить о войне.
Радомирецкий… Добродушный
старик, плохо выбритый, с птичьим горбатым носом, вечно кричащий. Средними нотами своего голоса он, кажется, никогда не пользовался, и все же его совсем не боялись. Преподавал он в высших классах год от году упраздняемую латынь, а в низших —
русскую и славянскую грамматику. Казалось, что у этого человека половина внимания утратилась, и он не замечал уже многого, происходящего на его глазах… Точно у него, как у щедринского прокурора, одно око было дреманое.
Как ни старался бедный
старик, — на
русском языке у него ничего «не скруглялось» и «не светилось».
Времена изменились; теперь для
русской каторги молодой чиновник более типичен, чем старый, и если бы, положим, художник изобразил, как наказывают плетьми бродягу, то на его картине место прежнего капитана-пропойцы,
старика с сине-багровым носом, занимал бы интеллигентный молодой человек в новеньком вицмундире.
Как-то, прислуживая за обедом мне и одному чиновнику, он подал что-то не так, как нужно, и чиновник крикнул на него строго: «Дурак!» Я посмотрел тогда на этого безответного
старика и, помнится, подумал, что
русский интеллигент до сих пор только и сумел сделать из каторги, что самым пошлым образом свел ее к крепостному праву.
Средняя продолжительность жизни
русского ссыльного еще неизвестна, но если судить на глаз, то сахалинцы рано старятся и дряхлеют, и каторжный или поселенец 40 лет большею частью выглядит уже
стариком.
Старики презирают эту пестроту и со смехом говорят, что какое может быть общество, если в одном и том же селении живут
русские, хохлы, татары, поляки, евреи, чухонцы, киргизы, грузины, цыгане?..
Максим Федотыч Русаков — этот лучший представитель всех прелестей старого быта, умнейший
старик,
русская душа, которою славянофильские и кошихинствующие критики кололи глаза нашей послепетровской эпохе и всей новейшей образованности, — Русаков, на наш взгляд, служит живым протестом против этого темного быта, ничем не осмысленного и безнравственного в самом корне своем.
Сам
старик жил в передней избе, обставленной с известным комфортом: на полу домотканые половики из ветоши, стены оклеены дешевенькими обоями,
русская печь завешена ситцевой занавеской, у одной стены своей, балчуговской, работы березовый диван и такие же стулья, а на стене лубочные картины.
Уйдя с Ульрихом Райнером после ужина в его комнату, он еще убедительнее и жарче говорил с ним о других сторонах
русской жизни, далеко забрасывал за уши свою буйную гриву, дрожащим, нервным голосом, с искрящимися глазами развивал
старику свои молодые думы и жаркие упования.
Старик Райнер все слушал молча, положив на руки свою серебристую голову. Кончилась огненная, живая речь, приправленная всеми едкими остротами красивого и горячего ума. Рассказчик сел в сильном волнении и опустил голову. Старый Райнер все не сводил с него глаз, и оба они долго молчали. Из-за гор показался серый утренний свет и стал наполнять незатейливый кабинет Райнера, а собеседники всё сидели молча и далеко носились своими думами. Наконец Райнер приподнялся, вздохнул и сказал ломаным
русским языком...
— Помилуй, братец, помилуй! Ты меня просто сразил после этого! Да как же это он не примет? Нет, Ваня, ты просто какой-то поэт; именно, настоящий поэт! Да что ж, по-твоему, неприлично, что ль, со мной драться? Я не хуже его. Я
старик, оскорбленный отец; ты —
русский литератор, и потому лицо тоже почетное, можешь быть секундантом и… и… Я уж и не понимаю, чего ж тебе еще надобно…
Разбитной. Я должен вам сказать, милая Анна Ивановна, у князя нет секретов. Наш
старик любит говорить à coeur ouvert… с открытым сердцем — проклятый
русский язык! (Вполголоса ей.) И притом неужели вы от меня хотите иметь секреты?
Не раз случалось и так, что «знатные иностранцы», пораженные настойчивостью, с которою
старики усиливались прорваться в ряды «милых негодяев», взглядывали на них с недоумением, как бы вопрошая: откуда эти выходцы? — на что прочие бесшабашные советники, разумеется, поспешали объяснить, что это загнившие продукты дореформенной
русской культуры, не имеющие никакого понятия об «увенчании здания» 20.
— О дрезденской Мадонне? Это о Сикстинской? Chère Варвара Петровна, я просидела два часа пред этою картиной и ушла разочарованная. Я ничего не поняла и была в большом удивлении. Кармазинов тоже говорит, что трудно понять. Теперь все ничего не находят, и
русские и англичане. Всю эту славу
старики прокричали.
Вибель на первых порах исполнился недоумения; но затем, со свойственною немцам последовательностью, начал перебирать мысленно своих знакомых дам в Ревеле и тут с удивительной ясностью вспомнил вдову пастора, на которой сам было подумывал жениться и которую перебил у него, однако,
русский доктор Сверстов. Воспоминания эти так оживили
старика, что он стал потирать себе руки и полушептать...
— Хорошего нового ничего нет, — заговорил
старик. — Только и нового, что все зайцы совещаются, как им орлов прогнать. А орлы всё рвут то одного, то другого. На прошлой неделе
русские собаки у мичицких сено сожгли, раздерись их лицо, — злобно прохрипел
старик.
Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к
русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих
русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.
Помню, раз в монастырской книжной лавке Оптиной пустыни, я присутствовал при выборе старым мужиком божественных книг для своего грамотного внука. Монах подсовывал ему описание мощей, праздников, явлений икон, псалтырь и т. п. Я спросил
старика, есть ли у него Евангелие? Нет. «Дайте ему
русское Евангелие», — сказал я монаху. «Это им нейдет», — сказал мне монах.
После такого толкования слушателям не оставалось ничего более, как оставить всякие опасения и надеяться, что не далеко то время, когда
русская земля процивилизуется наконец вплотную. Вот что значит опытность
старика, приобревшего, по выходе в отставку, привычку поднимать завесу будущего!
Из крепости Новиков вышел дряхлым, больным
стариком.] оба приятеля до того пленились красноречивыми письмами неизвестной барышни с берегов реки Белой из Башкирии, что присылали ей все замечательные сочинения в
русской литературе, какие тогда появлялись, что очень много способствовало ее образованию.
— Их пять братьев, — рассказывал лазутчик на своем ломаном полурусском языке: — вот уж это третьего брата
русские бьют, только два остались; он джигит, очень джигит, — говорил лазутчик, указывая на чеченца. — Когда убили Ахмед-хана (так звали убитого абрека), он на той стороне в камышах сидел; он всё видел: как его в каюк клали и как на берег привезли. Он до ночи сидел; хотел
старика застрелить, да другие не пустили.
— У!..
стариками родитесь вы,
русские. Мрачные все, как демоны… Боятся тебя наши девушки… А ведь ты молодой и сильный…
Когда мы остановились перед чистеньким домиком школьного учителя, ярко освещенным заходящими лучами солнца и удвоенным отражением высокой горы, к которой домик прислонялся, — я послал вперед моего товарища, чтоб не слишком взволновать
старика нечаянностию, и велел сказать, что один
русский желает его видеть.
— И прекрасно сделаете: там есть у нас
старик Фортунатов, наш
русский человек и очень силен при губернаторе.
— Я давно слышал о вас и рад с вами познакомиться, — не унимался Мосей Мосеич. — Как-то мы с вами не встречались нигде. Я, кажется, от
старика Колосова слыхал о вас… Да. Отличный
старик, я его очень люблю, как вообще люблю всех
русских людей.
— Полегче, молодец, полегче! За всех не ручайся. Ты еще молоденек, не тебе учить
стариков; мы знаем лучше вашего, что пригоднее для земли
русской. Сегодня ты отдохнешь, Юрий Дмитрич, а завтра чем свет отправишься в дорогу: я дам тебе грамоту к приятелю моему, боярину Истоме-Туренину. Он живет в Нижнем, и я прошу тебя во всем советоваться с этим испытанным в делах и прозорливым мужем. Пускай на первый случай нижегородцы присягнут хотя Владиславу; а там… что бог даст! От сына до отца недалеко…
Один из них — старый, страшный, с окровавленным лицом, весь обожженный — привязывает к седлу молодую девушку с белым
русским лицом.
Старик о чем-то неистово кричит, а девушка смотрит печально, умно… Ярцев встряхнул головой и проснулся.
К седому итальянцу подошли еще двое:
старик, в черном сюртуке, в очках, и длинноволосый юноша, бледный, с высоким лбом, густыми бровями; они все трое встали к борту, шагах в пяти от
русских, седой тихонько говорил...
Прищурив глаза, обесцвеченные болезнью и печальные,
русский слабым голосом прочитал надпись на открытке и хорошо улыбнулся
старику, а тот сказал ему...
Ложь нельзя сказать просто: она требует громких слов и многих украшений, —
старик поверил
русскому и крепко пожал его маленькую и не знавшую труда руку.
— Гадость! — сказал
старик. — Он человек грязного воображения, и только. Я знаю
русских по университету — это добрые ребята…
Ужин после заседания носил кавказский характер, с неизбежным «Мраволжамирир». Этой грузинской застольной песнью, чередовавшейся с чтением актерами стихов Акакия Церетели в
русском переводе и с речами, чествовали старика-поэта до утра.
Мы долго молча отступали,
Досадно было, боя ждали,
Ворчали
старики:
«Что ж мы? на зимние квартиры?
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
О
русские штыки...
— О, нет! — воскликнул Смолин, плавным жестом отмахиваясь от слов
старика. — Моя цель — поднять значение и цену
русской кожи за границей, и вот, вооруженный знанием производства, я строю образцовую фабрику и выпускаю на рынки образцовый товар… Торговая честь страны…
Вечером мы были на рауте у председателя общества чающих движения воды, действительного статского советника Стрекозы. Присутствовали почти все
старики, и потому в комнатах господствовал какой-то особенный, старческий запах. Подавали чай и читали статью, в которой современная
русская литература сравнивалась с вавилонскою блудницей. В промежутках, между чаем и чтением, происходил обмен вздохов (то были именно не мысли, а вздохи).
[Не забывайте, дорогой мой, что вы протестуете… (как гласит превосходная
русская пословица), а ты знаешь, что в этих вещах нельзя ничем пренебрегать!] (Присутствующие переглядываются между собой, как бы говоря: какой тонкий
старик!)
— Как, сударь! — сказал
старик, который, в продолжение этого разговора, смотрел с удивлением на Зарецкого. — Вы
русской офицер?.. Вы надеетесь вывести Владимира Сергеевича из Москвы?
— Конечно, Буркин прав, — перервал
старик, — да и на что нам иноземных архитекторов? Посмотрите на мой дом! Что, дурно, что ль, выстроен? А строил-то его не француз, не немец, а просто я,
русской дворянин — Николай Степанович Ижорской. Покойница сестра, вот ее матушка — не тем будь помянута, — бредила французами. Ну что ж? И отдала строить свой московской дом какому-то приезжему мусью, а он как понаделал ей во всем доме каминов, так она в первую зиму чуть-чуть, бедняжка, совсем не замерзла.
Больше всего
старика волновали хищнические порубки на его любимой Осиновой горе, которые делались приисковыми рабочими с чисто
русской безжалостностью к дереву. Николай Матвеич в немом отчаянии смотрел на свежие пни, валявшиеся вершины и думал вслух...
Действительно, через несколько времени в гостиную вошел
старик Шаховской, которого я непременно узнал бы по чрезвычайно схожему и давно знакомому мне из «Ста
русских литераторов» гравированному портрету.
У нас он поступил, несмотря на свой рост, в меньшой класс. Фамилия его была Воейков. Услыхав, что я
русский,
старик Воейков, проживший в гостинице около недели, выпросил у Крюммера позволение взять меня вместе с сыном своим к себе.
Но вот и сам
старик Цыбукин вышел на средину и взмахнул платком, подавая знак, что и он тоже хочет плясать
русскую, и по всему дому и во дворе в толпе пронесся гул одобрения...