Неточные совпадения
Деятельность комитета продолжалась до 1803
года и ограничилась
рядом чисто внешних реформ, как, например, учреждением министерств вместо «коллегий» и т. п.]) насчет конституции, в чем его и оправдали последствия.
После завтрака Левин попал в
ряд уже не на прежнее место, а между шутником-стариком, который пригласил его в соседи, и молодым мужиком, с осени только женатым и пошедшим косить первое
лето.
Войдя в тенистые сени, он снял со стены повешенную на колышке свою сетку и, надев ее и засунув руки в карманы, вышел на огороженный пчельник, в котором правильными
рядами, привязанные к кольям лычками, стояли среди выкошенного места все знакомые ему, каждый с своей историей, старые ульи, а по стенкам плетня молодые, посаженные в нынешнем
году.
Тут человек идет
рядом с природой, с временами
года, соучастник и собеседник всему, что совершается в творенье.
Ей нравится порядок стройный
Олигархических бесед,
И холод гордости спокойной,
И эта смесь чинов и
лет.
Но это кто в толпе избранной
Стоит безмолвный и туманный?
Для всех он кажется чужим.
Мелькают лица перед ним,
Как
ряд докучных привидений.
Что, сплин иль страждущая спесь
В его лице? Зачем он здесь?
Кто он таков? Ужель Евгений?
Ужели он?.. Так, точно он.
— Давно ли к нам он занесен?
Но там, где Мельпомены бурной
Протяжный раздается вой,
Где машет мантией мишурной
Она пред хладною толпой,
Где Талия тихонько дремлет
И плескам дружеским не внемлет,
Где Терпсихоре лишь одной
Дивится зритель молодой
(Что было также в прежни
леты,
Во время ваше и мое),
Не обратились на нее
Ни дам ревнивые лорнеты,
Ни трубки модных знатоков
Из лож и кресельных
рядов.
Со мною сколько
лет здесь
рядом он валялся...
— То есть
рядом с баней, — поспешно присовокупил Василий Иванович. — Теперь же
лето… Я сейчас сбегаю туда, распоряжусь; а ты бы, Тимофеич, пока их вещи внес. Тебе, Евгений, я, разумеется, предоставлю мой кабинет. Suum cuique. [Всякому свое (лат.).]
— То-то, — удовлетворенно сказал седобровый, усаживаясь
рядом с ним. — Разве можно книги ногами попирать? Тем более, что это — «Система логики» Милля, издание Вольфа, шестьдесят пятого
года. Не читали, поди-ко, а — попираете!
Самгин пристально смотрел на
ряды лысых, черноволосых, седых голов, сверху головы казались несоразмерно большими сравнительно с туловищами, влепленными в кресла. Механически думалось, что прадеды и деды этих головастиков сделали «Великую революцию», создали Наполеона. Вспоминалось прочитанное о 30-м, 48-м, 70-м
годах в этой стране.
Рядом с Климом, на куче досок, остробородый человек средних
лет, в изорванной поддевке и толстая женщина
лет сорока; когда Диомидов сказал о зачатии Самсона, она пробормотала...
— Ты с первой встречи остался в памяти у меня. Помнишь — на дачах? Такой ягненок
рядом с Лютовым. Мне тогда было шестнадцать
лет…
Около полудня в конце улицы раздался тревожный свисток, и, как бы повинуясь ему, быстро проскользнул сияющий автомобиль, в нем сидел толстый человек с цилиндром на голове, против него — двое вызолоченных военных, третий —
рядом с шофером. Часть охранников изобразила прохожих, часть — зевак, которые интересовались публикой в окнах домов, а Клим Иванович Самгин, глядя из-за косяка окна, подумал, что толстому господину Пуанкаре следовало бы приехать на
год раньше — на юбилей Романовых.
С той поры он почти сорок
лет жил, занимаясь историей города, написал книгу, которую никто не хотел издать, долго работал в «Губернских ведомостях», печатая там отрывки своей истории, но был изгнан из редакции за статью, излагавшую ссору одного из губернаторов с архиереем; светская власть обнаружила в статье что-то нелестное для себя и зачислила автора в
ряды людей неблагонадежных.
Затем он вспомнил фигуру Петра Струве: десятка
лет не прошло с той поры, когда он видел смешную, сутуловатую, тощую фигуру растрепанного, рыжего, судорожно многоречивого марксиста, борца с народниками. Особенно комичен был этот книжник
рядом со своим соратником, черноволосым Туган-Барановским, высоким, тонконогим, с большим животом и булькающей, тенористой речью.
— Это — дневная моя нора, а там — спальня, — указала Марина рукой на незаметную, узенькую дверь
рядом со шкафом. — Купеческие мои дела веду в магазине, а здесь живу барыней. Интеллигентно. — Она лениво усмехнулась и продолжала ровным голосом: — И общественную службу там же, в городе, выполняю, а здесь у меня люди бывают только в Новый
год, да на Пасху, ну и на именины мои, конечно.
«Ах, скорей бы кончить да сидеть с ней
рядом, не таскаться такую даль сюда! — думал он. — А то после такого
лета да еще видеться урывками, украдкой, играть роль влюбленного мальчика… Правду сказать, я бы сегодня не поехал в театр, если б уж был женат: шестой раз слышу эту оперу…»
Да и в самом Верхлёве стоит, хотя большую часть
года пустой, запертой дом, но туда частенько забирается шаловливый мальчик, и там видит он длинные залы и галереи, темные портреты на стенах, не с грубой свежестью, не с жесткими большими руками, — видит томные голубые глаза, волосы под пудрой, белые, изнеженные лица, полные груди, нежные с синими жилками руки в трепещущих манжетах, гордо положенные на эфес шпаги; видит
ряд благородно-бесполезно в неге протекших поколений, в парче, бархате и кружевах.
В комнату вошел, или, вернее, вскочил — среднего роста, свежий, цветущий, красиво и крепко сложенный молодой человек,
лет двадцати трех, с темно-русыми, почти каштановыми волосами, с румяными щеками и с серо-голубыми вострыми глазами, с улыбкой, показывавшей
ряд белых крепких зубов. В руках у него был пучок васильков и еще что-то бережно завернутое в носовой платок. Он все это вместе со шляпой положил на стул.
Гончарова.], поэт, — хочу в Бразилию, в Индию, хочу туда, где солнце из камня вызывает жизнь и тут же
рядом превращает в камень все, чего коснется своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует вечное
лето, — туда, в светлые чертоги Божьего мира, где природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где глаза не устанут смотреть, а сердце биться».
В зале, на полу, перед низенькими, длинными, деревянными скамьями, сидело
рядами до шести — или семисот женщин, тагалок, от пятнадцатилетнего возраста до зрелых
лет: у каждой было по круглому, гладкому камню в руках, а
рядом, на полу, лежало по куче листового табаку.
Даже барыня, исполняя евангельскую заповедь и проходя сквозь бесконечный
ряд нищих от обедни, тратит на это всего каких-нибудь рублей десять в
год.
Но время взяло свое, и японцы уже не те, что были сорок, пятьдесят и более
лет назад. С нами они были очень любезны; спросили об именах, о чинах и должностях каждого из нас и все записали, вынув из-за пазухи складную железную чернильницу, вроде наших старинных свечных щипцов. Там была тушь и кисть. Они ловко владеют кистью. Я попробовал было написать одному из оппер-баниосов свое имя кистью
рядом с японскою подписью — и осрамился: латинских букв нельзя было узнать.
Теперь еще у меня пока нет ни ключа, ни догадок, ни даже воображения: все это подавлено
рядом опытов, более или менее трудных, новых, иногда не совсем занимательных, вероятно, потому, что для многих из них нужен запас свежести взгляда и большей впечатлительности: в известные
лета жизнь начинает отказывать человеку во многих приманках, на том основании, на каком скупая мать отказывает в деньгах выделенному сыну.
Из чащи зелени мы вдруг вторгались в тагальскую деревню, проскакивали мимо хижин без стен, с одними решетками, сплетенными из растущего тут же
рядом бамбука, крытых банановыми листьями, и без того, впрочем, осеняющими круглый
год всю хижину.
Молодой человек, так же добродушно улыбаясь, как и сама Лидия, поздоровался с гостем и, когда Нехлюдов сел на его место, взял себе стул от окна и сел
рядом. Из другой двери вышел еще белокурый гимназист
лет 16 и молча сел на подоконник.
Приготовления к нынешнему балу доказывали своей торжественной суетой, что готовится нечто из
ряду выходящее вон, не в пример прошлым
годам.
Имена Нади и Сережи за последний
год как-то все время для старика стояли
рядом, его старое сердце одинаково болело за обоих.
Хотя, к несчастию, не понимают эти юноши, что жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев и что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть
лет на трудное, тяжелое учение, на науку, хотя бы для того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да
рядом для многих из них почти совсем не по силам.
Тропа, по которой мы шли, привела нас к лудеве длиной в 24 км, с 74 действующими ямами. Большего хищничества, чем здесь, я никогда не видел.
Рядом с фанзой стоял на сваях сарай, целиком набитый оленьими жилами, связанными в пачки. Судя по весу одной такой пачки, тут было собрано жил, вероятно, около 700 кг. Китайцы рассказывали, что оленьи сухожилья раза два в
год отправляют во Владивосток, а оттуда в Чифу. На стенках фанзочки сушилось около сотни шкурок сивучей. Все они принадлежали молодняку.
— В Пассаж! — сказала дама в трауре, только теперь она была уже не в трауре: яркое розовое платье, розовая шляпа, белая мантилья, в руке букет. Ехала она не одна с Мосоловым; Мосолов с Никитиным сидели на передней лавочке коляски, на козлах торчал еще третий юноша; а
рядом с дамою сидел мужчина
лет тридцати. Сколько
лет было даме? Неужели 25, как она говорила, а не 20? Но это дело ее совести, если прибавляет.
Разрыв, который Байрон чувствовал как поэт и гений сорок
лет тому назад, после
ряда новых испытаний, после грязного перехода с 1830 к 1848
году и гнусного с 48 до сегодняшнего дня, поразил теперь многих. И мы, как Байрон, не знаем, куда деться, куда приклонить голову.
Переходя
рядом схоластических приемов, содержание науки обрастает всей этой школьной дрянью — а доктринеры до того привыкают к уродливому языку, что другого не употребляют, им он кажется понятен, — в стары
годы им этот язык был даже дорог, как трудовая копейка, как отличие от языка вульгарного.
Шага три от нее стоял высокий, несколько согнувшийся старик,
лет семидесяти, плешивый и пожелтевший, в темно-зеленой военной шинели, с
рядом медалей и крестов на груди.
…А между тем я тогда едва начинал приходить в себя, оправляться после
ряда страшных событий, несчастий, ошибок. История последних
годов моей жизни представлялась мне яснее и яснее, и я с ужасом видел, что ни один человек, кроме меня, не знает ее и что с моей смертью умрет истина.
Мы знаем, как природа распоряжается с личностями: после, прежде, без жертв, на грудах трупов — ей все равно, она продолжает свое или так продолжает, что попало — десятки тысяч
лет наносит какой-нибудь коралловый риф, всякую весну покидая смерти забежавшие
ряды. Полипы умирают, не подозревая, что они служили прогрессу рифа.
Высокий ростом, с волосами странно разбросанными, без всякого единства прически, с резким лицом, напоминающим
ряд членов Конвента 93
года, а всего более Мара, с тем же большим ртом, с тою же резкой чертой пренебрежения на губах и с тем же грустно и озлобленно печальным выражением; к этому следует прибавить очки, шляпу с широкими полями, чрезвычайную раздражительность, громкий голос, непривычку себя сдерживать и способность, по мере негодования, поднимать брови все выше и выше.
Словом сказать, постепенно подкрадывается
лето, а вместе с ним и бесконечный
ряд дней, в течение которых Арсению Потапычу, по примеру прошлого
года, придется разрешать мучительную загадку, свершит он или не свершит, сведет ли концы с концами или не сведет.
Рядом с ним шла привязанная к возу кобыла, смиренный вид которой обличал преклонные
лета ее.
Были
годы, когда в Париже происходил
ряд интерконфессиональных собраний.
Но все-таки, как ни блестящи были французы, русские парикмахеры Агапов и Андреев (последний с 1880
года) занимали, как художники своего искусства, первые места. Андреев даже получил в Париже звание профессора куафюры,
ряд наград и почетных дипломов.
И вместе с башней Троекуров начал строить свой дом,
рядом с домом Голицына, чтобы «утереть ему нос», а материал, кстати, был под рукой — от Сухаревой башни. Проведал об этом Петр, назвал Троекурова казнокрадом, а все-таки в 1691
году рядом с домом Голицына появились палаты, тоже в два этажа. Потом Троекуров прибавил еще третий этаж со сводами в две с половиной сажени, чего не было ни до него, ни после.
…Жандарм с усищами в аршин.
А
рядом с ним какой-то бледный
Лет в девятнадцать господин...
Рядом с Екатерининской больницей стоял прекрасный старинный особняк. До самой Октябрьской революции он принадлежал князю Волконскому, к которому перешел еще в пятидесятых
годах от князя Мещерского.
С каждым
годом все чаще и чаще стали студенты выходить на улицу. И полиция была уже начеку. Чуть начнут собираться сходки около университета, тотчас же останавливают движение, окружают цепью городовых и жандармов все переулки, ведущие на Большую Никитскую, и огораживают Моховую около Охотного
ряда и Воздвиженки. Тогда открываются двери манежа, туда начинают с улицы тащить студентов, а с ними и публику, которая попадается на этих улицах.
В Палашевском переулке,
рядом с банями, в восьмидесятых
годах была крошечная овощная лавочка, где много
лет торговал народный поэт И. А. Разоренов, автор народных песен.
В 1888 и в 1900
годах он участвовал в Париже на конкурсе французских парикмахеров и получил за прически
ряд наград и почетный диплом на звание действительного заслуженного профессора парикмахерского искусства.
После революции лавки Охотного
ряда были снесены начисто, и вместо них поднялось одиннадцатиэтажное здание гостиницы «Москва»; только и осталось от Охотного
ряда, что два древних дома на другой стороне площади. Сотни
лет стояли эти два дома, покрытые грязью и мерзостью, пока комиссия по «Старой Москве» не обратила на них внимание, а Музейный отдел Главнауки не приступил к их реставрации.
Потом, с
годами, все это забылось и вспоминалось мне, когда я уже миновал Каретный
ряд и въехал на Самотечную-Садовую.
Рядом с домом Мосолова, на земле, принадлежавшей Консистории, [Консистория — зал собрания (лат.). В дореволюционной России коллегиальный совет, подчиненный архиерею.] был простонародный трактир «Углич». Трактир извозчичий, хотя у него не было двора, где обыкновенно кормятся лошади, пока их владельцы пьют чай. Но в то время в Москве была «простота», которую вывел в половине девяностых
годов обер-полицмейстер Власовский.