Неточные совпадения
— Ты гулял хорошо? — сказал Алексей Александрович, садясь на свое кресло, придвигая к себе книгу Ветхого
Завета и открывая ее. Несмотря на то, что Алексей Александрович не раз говорил Сереже, что всякий христианин должен твердо знать
священную историю, он сам в Ветхом
Завете часто справлялся с книгой, и Сережа заметил это.
Была у меня тогда книга,
Священная история, с прекрасными картинками, под названием «Сто четыре
Священные истории Ветхого и Нового
Завета», и по ней я и читать учился.
Законоучитель [Законоучитель — учитель по предмету «Закон Божий».], красивый и молодой, пышноволосый поп, невзлюбил меня за то, что у меня не было «
Священной истории Ветхого и Нового
Завета», и за то, что я передразнивал его манеру говорить.
Я признаю
священные тайны
завета и не подвергаю их бесплодной критике.
Татьяна Власьевна, сохраняя исконный
завет, угостила чиновника своей стряпней и оставшимися от прежнего богатства закусками и винами; в этом случае она победила одолевавшую ее скупость и на мгновение превратилась в прежнюю тароватую хозяйку, для которой гость составляет нечто
священное.
— «К сему же внидет в люди безверие и ненависть, реть, ротьба [Реть — ссора, вражда. Ротьба — клятва, а также заклятье, вроде «лопни мои глаза», «провалиться мне на сем месте» и пр.], пиянство и хищение изменят времена и закон, и беззаконнующий
завет наведут с прелестию и осквернят
священные применения всех оных святых древних действ, и устыдятся креста Христова на себе носити».
Торжеством научно-критического метода в применении к
священной письменности, в частности к Ветхому и Новому
Завету, явилось их филологически-литературное изучение, при котором подвергаются всестороннему анализу тексты, формы, вообще вся внешняя, исторически обусловленная, конкретная их оболочка (не говоря уже о такой работе, как критическое установление самого текста).
Однако это значило бы не только экзегетически насиловать данный новозаветный текст, но и не считаться со всем духом Ветхого
Завета, с его явным телолюбием и телоутверждением; пришлось бы, в частности, сплошь аллегоризировать и
священную эротику «Песни Песней», которая отнюдь не представляет собой одну лишь лирику или дидактику, но проникнута серьезнейшим символическим реализмом.
Смеет ли Образец противиться этому грозному,
священному имени, Образец, который держит это имя по старине, по наказу родительскому, который блюдет его в сердце, как
завет бога?
Нигде в Ветхом
Завете не сказано того, чему учат нас в
священных историях — что бог вдунул в человека душубессмертную, или того, что первый человек до греха был бессмертен.