— Несу твое письмецо, барышня! — сказала она, и лишь хотела проститься с дочерью, почувствовала в руке деньги… плату за… Нет имени этому слову на языке порядочных людей! Земля, казалось, растворилась, чтобы ее поглотить; дрожь ее проняла; деньги невольно выпали из рук; она хотела бросить и письмо, но вспомнила проклятие и в каком-то
священном страхе, боясь, чтобы одно слово не погасило навеки небесного огня, которому обрекла себя на служение, и не погребло ее живую в землю, спешила исполнить волю дочери.
Неточные совпадения
Катя ее ненавидела и все говорила о том, как она убежит от тетки, как будет жить на всей Божьей воле; с тайным уважением и
страхом внимала Елена этим неведомым, новым словам, пристально смотрела на Катю, и все в ней тогда — ее черные быстрые, почти звериные глаза, ее загорелые руки, глухой голосок, даже ее изорванное платье — казалось Елене чем-то особенным, чуть не
священным.
Как понятно мне то, что Данте рассказывает об одном миниатюристе XIII века, который, начав рисовать изображения в
священной рукописи, чувствовал, что его опытная рука постоянно дрожит от
страха, как бы не испортить миниатюрные фигуры.
Напротив того, в этой дурацкой школе глупых девчонок заставляла всегда твердейшим образом учить катехизис и разные
священные истории, внушала им
страх и уважение ко всевозможным начальническим физиономиям; но меня все-таки выгнали, вышвырнули из службы, а потому теперь уж извините: никакого другого чувства у меня не будет к моей родине, кроме ненависти.
— Но заклинаю вас именем всего
священного! Ответьте мне откровенно: врете вы или нет? — воскликнул я, почти не помня себя от
страха.
В первое время преобладание физической силы было так громадно,
страх, нагнанный победителями на побежденных, так был силен, что сам народ как будто убеждался в том, что все эти высокородные бароны и ордалы всякого рода — особы
священные, высшей породы, и что он должен чтить их с трепетом и вместе с радостью.
Пред нею дверь; с недоуменьем
Ее дрожащая рука
Коснулась верного замка…
Вошла, взирает с изумленьем…
И тайный
страх в нее проник.
Лампады свет уединенный,
Кивот, печально озаренный;
Пречистой Девы кроткий лик
И крест, любви символ
священный,
Грузинка! все в душе твоей
Родное что-то пробудило...
Нет, со священниками (да и с академиками!) у меня никогда не вышло. С православными священниками, золотыми и серебряными, холодными как лед распятия — наконец подносимого к губам. Первый такой
страх был к своему родному дедушке, отцову отцу, шуйскому протоиерею о. Владимиру Цветаеву (по учебнику
Священной истории которого, кстати, учился Бальмонт) — очень старому уже старику, с белой бородой немножко веером и стоячей, в коробочке, куклой в руках — в которые я так и не пошла.
Святость не в лесах, не на небе, не на земле, не в
священных реках. Очисти себя, и ты увидишь его. Преврати твое тело в храм, откинь дурные мысли и созерцай бога внутренним оком. Когда мы познаем его, мы познаем себя. Без личного опыта одно писание не уничтожит наших
страхов, — так же как темнота не разгоняется написанным огнем. Какая бы ни была твоя вера и твои молитвы, пока в тебе нет правды, ты не постигнешь пути блага. Тот, кто познает истину, тот родится снова.
Носители прежней власти, теряя веру в церковную для нее опору и живое чувство религиозной связи с подданными, все больше становились представителями вполне светского абсолютизма, борющегося с подданными за свою власть под предлогом защиты своих
священных прав:
священная империя, накануне своего падения, вырождается в полицейское государство, пораженное
страхом за свое существование.
Выйди, Филирид, из
священной пещеры,
И на смелый дух, на великую мощь
Девы порадуйся. В схватке
Грозной бестрепетным вижу
Лик ее. Выше страданий
Дух свой она вознесла,
И неведом сердцу
страх.
Кто ее родил из смертных?
Но им никогда не удастся опровергнуть той истины, что в
страхе смерти, в
священном ужасе перед ней приобщается человек к глубочайшей тайне бытия, что в смерти есть откровение.
Страх эсхатологический, связанный с конечной судьбой человека и мира, есть корыстная и обыденная подмена
священного ужаса, бескорыстного и трансцендентного.
Побеждай низменный, животный
страх смерти, но всегда имей в себе духовный
страх смерти,
священный ужас перед тайной смерти.
Пошлость есть окончательное водворение на низинной плоскости, когда нет уже не только тоски по горнему миру и
священного ужаса перед трансцендентным, но нет уже и
страха.
Только притяжение божественной высоты освобождает от
страха, но оно порождает тоску и
священный ужас.
Древний
страх, терзавший человека, беспомощность и покинутость человека, искание помощи и покровительства есть смешение
священного, трансцендентного ужаса перед тайной бытия, перед бездной и
страха животного, овладевшего грешным миром,
страха в узком смысле слова.
Духовная и нравственная жизнь человека определялась
страхом перед Богом и перед добром, а не
священным ужасом перед Божьей тайной, не тоской по Божьей правде, не любовью к Богу и Божьему добру.
Доносил на меня, нижайшего богомольца вашего, канцелярист Перфилий Протопопов, затеяв ложно и поклепав напрасно, а о чем, — то значит в его доношении, яко бы по ссылке его Всемилостивого Спаса, что в Наливках, диакон Петр, с согласия его, Перфилия, и за ссорою со мною посягательством своим, забыв
страх Божий и диаконского своего чина чистое обещание, учиня клятвы своея преступление, во свидетельстве своем сказал явную неправду, и с доносительским доношением нимало не согласно, но явная рознь и убавочные затейные речи, будто в июле месяце, а в котором числе, того не показав, будто во время вечернего пения, напивься я, нижайший, пьян и в алтаре, в
священном одеянии, на него, диакона, садяся чехардою, и того я не чинил».