Неточные совпадения
И долго, несколько часов, ему все
еще мерещилось порывами, что «вот
бы сейчас, не откладывая, пойти куда-нибудь и все выбросить, чтоб уж с глаз долой, поскорей, поскорей!» Он порывался с дивана несколько раз, хотел было встать, но уже не мог.
—
Сейчас, Софья Семеновна, у нас нет секретов, вы не помешаете… Я
бы хотел вам
еще два слова сказать… Вот что, — обратился он вдруг, не докончив, точно сорвал, к Разумихину. — Ты ведь знаешь этого… Как его!.. Порфирия Петровича?
— Слушай, Разумихин, — заговорил Раскольников, — я тебе хочу сказать прямо: я
сейчас у мертвого был, один чиновник умер… я там все мои деньги отдал… и, кроме того, меня целовало
сейчас одно существо, которое, если б я и убил кого-нибудь, тоже
бы… одним словом, я там видел
еще другое одно существо…. с огненным пером… а впрочем, я завираюсь; я очень слаб, поддержи меня…
сейчас ведь и лестница…
И, накинув на голову тот самый зеленый драдедамовый платок, о котором упоминал в своем рассказе покойный Мармеладов, Катерина Ивановна протеснилась сквозь беспорядочную и пьяную толпу жильцов, все
еще толпившихся в комнате, и с воплем и со слезами выбежала на улицу — с неопределенною целью где-то
сейчас, немедленно и во что
бы то ни стало найти справедливость.
— Говорил? Забыл. Но тогда я не мог говорить утвердительно, потому даже невесты
еще не видал; я только намеревался. Ну, а теперь у меня уж есть невеста, и дело сделано, и если
бы только не дела, неотлагательные, то я
бы непременно вас взял и
сейчас к ним повез, — потому я вашего совета хочу спросить. Эх, черт! Всего десять минут остается. Видите, смотрите на часы; а впрочем, я вам расскажу, потому это интересная вещица, моя женитьба-то, в своем то есть роде, — куда вы? Опять уходить?
«Довольно! — произнес он решительно и торжественно, — прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь привидения!.. Есть жизнь! Разве я
сейчас не жил? Не умерла
еще моя жизнь вместе с старою старухой! Царство ей небесное и — довольно, матушка, пора на покой! Царство рассудка и света теперь и… и воли, и силы… и посмотрим теперь! Померяемся теперь! — прибавил он заносчиво, как
бы обращаясь к какой-то темной силе и вызывая ее. — А ведь я уже соглашался жить на аршине пространства!
— Не знаю… я
еще не решил — возьму или не возьму эти деньги, — промолвил он, опять как
бы в раздумье, и вдруг, опомнившись, быстро и коротко усмехнулся. — Эх, какую я глупость
сейчас сморозил, а?
— Потом я, может быть, вам сообщу подробнее об этой нашей встрече, но теперь нахожу нужным предупредить вас, — загадочно проговорил Васин, — что он показался мне тогда как
бы в ненормальном состоянии духа и… ума даже. Впрочем, я и
еще имел один визит, — вдруг улыбнулся он, —
сейчас перед вами, и тоже принужден был заключить об не совсем нормальном состоянии посетителя.
А между тем, кроме той обычной нерешительности перед женитьбой людей не первой молодости и не страстно влюбленных, у Нехлюдова была
еще важная причина, по которой он, если
бы даже и решился, не мог
сейчас сделать предложения.
Но вот теперь эта удивительная случайность напомнила ему всё и требовала от него признания своей бессердечности, жестокости, подлости, давших ему возможность спокойно жить эти десять лет с таким грехом на совести. Но он
еще далек был от такого признания и теперь думал только о том, как
бы сейчас не узналось всё, и она или ее защитник не рассказали всего и не осрамили
бы его перед всеми.
— Слушай, я разбойника Митьку хотел сегодня было засадить, да и теперь
еще не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято отцов да матерей за предрассудок считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время не позволено стариков отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу бить, в их собственном доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я
бы, если
бы захотел, скрючил его и мог
бы за вчерашнее
сейчас засадить.
Я
бы, впрочем, и не стал распространяться о таких мелочных и эпизодных подробностях, если б эта
сейчас лишь описанная мною эксцентрическая встреча молодого чиновника с вовсе не старою
еще вдовицей не послужила впоследствии основанием всей жизненной карьеры этого точного и аккуратного молодого человека, о чем с изумлением вспоминают до сих пор в нашем городке и о чем, может быть, и мы скажем особое словечко, когда заключим наш длинный рассказ о братьях Карамазовых.
О, Алеша знал и
еще одну ужасную причину ее теперешней муки, как ни скрывала она ее от него во все эти дни после осуждения Мити; но ему почему-то было
бы слишком больно, если б она до того решилась пасть ниц, что заговорила
бы с ним сама, теперь,
сейчас, и об этой причине.
И чувствует он
еще, что подымается в сердце его какое-то никогда
еще не бывалое в нем умиление, что плакать ему хочется, что хочет он всем сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё, не плакала
бы и черная иссохшая мать дити, чтоб не было вовсе слез от сей минуты ни у кого и чтобы
сейчас же,
сейчас же это сделать, не отлагая и несмотря ни на что, со всем безудержем карамазовским.
Залезть на дерево! Эта глупая мысль всегда первой приходит в голову заблудившемуся путнику. Я
сейчас же отогнал ее прочь. Действительно, на дереве было
бы еще холоднее, и от неудобного положения стали
бы затекать ноги. Зарыться в листья! Это не спасло
бы меня от дождя, но, кроме того, легко простудиться. Как я ругал себя за то, что не взял с собой спичек. Я мысленно дал себе слово на будущее время не отлучаться без них от бивака даже на несколько метров.
«…Представь себе дурную погоду, страшную стужу, ветер, дождь, пасмурное, какое-то без выражения небо, прегадкую маленькую комнату, из которой, кажется,
сейчас вынесли покойника, а тут эти дети без цели, даже без удовольствия, шумят, кричат, ломают и марают все близкое; да хорошо
бы еще, если б только можно было глядеть на этих детей, а когда заставляют быть в их среде», — пишет она в одном письме из деревни, куда княгиня уезжала летом, и продолжает: «У нас сидят три старухи, и все три рассказывают, как их покойники были в параличе, как они за ними ходили — а и без того холодно».
Эта философия свободы была лучше, но
сейчас мне кажется, что я мог
бы ее написать
еще лучше.
Сейчас, перечитывая бессмертную комедию, я
еще раз утверждаюсь, что забаллотированный Чатский и есть Чацкий. Разве Фамусов, «Аглицкого клоба верный сын до гроба», — а там почти все были Фамусовы, — потерпел
бы Чацкого в своей среде? А как забаллотировать? Да пустить слух, что он… сумасшедший!..
Мое настроение падало. Я чувствовал, что мать меня
сейчас хватится и пошлет разыскивать, так как братья и сестры, наверное, уже спят. Нужно
бы еще повторить молитву, но… усталость быстро разливалась по всему телу, ноги начали ныть от ходьбы, а главное — я чувствовал, что уже сомневаюсь. Значит, ничего не выйдет.
— Заметьте, что раньше мы могли сойтись на более выгодных для вас условиях, — заметил Стабровский на прощанье. — А затем, я
сейчас мог
бы предложить вам
еще более тяжелые… Но это не в моих правилах, и я никому не желаю зла.
— Представьте себе, Устенька, — продолжал старик. — Ведь Галактион получил везде подряды на доставку дешевого сибирского хлеба. Другими словами, он получит сам около четырехсот процентов на затраченный капитал. И
еще благодетелем будет считать себя. О, если
бы не мая болезнь, —
сейчас же полетел
бы в Сибирь и привез
бы хлеб на плотах!
— Не понимаешь? Для других я лишенный прав и особенных преимуществ, а для тебя муж… да. Другие-то теперь радуются, что Полуянова лишили всего, а сами-то
еще хуже Полуянова… Если
бы не этот проклятый поп, так я
бы им показал. Да
еще погоди, доберусь!.. Конечно, меня сошлют, а я их оттуда добывать буду… хха! Они
сейчас радуются, а потом я их всех подберу.
— Ну, стало быть, и кстати, что я вас не пригласил и не приглашаю. Позвольте
еще, князь, чтоб уж разом все разъяснить: так как вот мы
сейчас договорились, что насчет родственности между нами и слова не может быть, — хотя мне, разумеется, весьма было
бы лестно, — то, стало быть…
Голова Матюшки сделала отрицательное движение, а его могучее громадное тело отодвинулось от змея-искусителя. Землянка почти зашевелилась. «Ну нет, брат, я на это не согласен», — без слов ответила голова Матюшки новым,
еще более энергичным движением. Петр Васильич тяжело дышал. Он
сейчас ненавидел этого дурака Матюшку всей душой. Так
бы и ударил его по пустой башке чем попадя…
— И то не моего, — согласился инок, застегивая свое полукафтанье. — Вот што, Таисья, зажился я у тебя, а люди, чего доброго,
еще сплетни сплетут… Нездоровится мне што-то, а то хоть
сейчас бы со двора долой. Один грех с вами…
—
Сейчас об этом не следует думать, — серьезно ответила Нюрочка. — Волнение повредит… Вы
еще так молоды, вся жизнь впереди, и только явилось
бы желание исправиться! Сознание — уже половина исправления, как говорит папа.
Илюшка молчал и только смотрел на Пашку широко раскрытыми глазами. Он мог, конечно,
сейчас же исколотить приятеля, но что-то точно связывало его по рукам и по ногам, и он ждал с мучительным любопытством, что
еще скажет Пашка. И злость, и слезы, и обидное щемящее чувство захватывали ему дух, а Пашка продолжал свое, наслаждаясь мучениями благоприятеля. Ему страстно хотелось, чтобы Илюшка заревел и даже побил
бы его. Вот тебе, хвастун!
Номера ее
еще не все были заняты; а потому общество к обеду собралось не весьма многочисленное: два фармацевта, которые, сидя обыкновенно особняком, только между собою и разговаривали шепотом и, при этом, имели такие таинственные лица, как будто
бы они
сейчас приготовились составлять самый ужасный яд.
Когда известная особа любила сначала Постена, полюбила потом вас… ну, я думала, что в том она ошиблась и что вами ей не увлечься было трудно, но я все-таки всегда ей говорила: «Клеопаша, это последняя любовь, которую я тебе прощаю!» — и, положим, вы изменили ей, ну, умри тогда, умри, по крайней мере, для света, но мы
еще, напротив, жить хотим… у нас
сейчас явился доктор, и мне всегда давали такой тон, что это будто
бы возбудит вашу ревность; но вот наконец вы уехали, возбуждать ревность стало не в ком, а доктор все тут и оказывается, что давно уж был такой же amant [любовник (франц.).] ее, как и вы.
Иван, видя, что дело повернулось в гораздо более умеренную сторону, чем он ожидал,
сейчас опять придал себе бахваловато-насмешливую улыбку, проговорил: «Мне как прикажете-с!» — и ушел. Он даже ожидал, что вечером опять за ним придут и позовут его в комнаты и что барин ничего ему не скажет, а, напротив, сам
еще как будто
бы стыдиться его будет.
Это сторона, так сказать, статистическая, но у раскола есть
еще история, об которой из уст ихних вряд ли что можно будет узнать, — нужны книги; а потому, кузина, умоляю вас, поезжайте во все книжные лавки и везде спрашивайте — нет ли книг об расколе; съездите в Публичную библиотеку и, если там что найдете, велите
сейчас мне все переписать, как
бы это сочинение велико ни было; если есть что-нибудь в иностранной литературе о нашем расколе, попросите Исакова выписать, но только, бога ради, — книг, книг об расколе, иначе я задохнусь без них ».
— Каналья этакий! — произнес он. — Да и вы, господа чиновники, удивительное дело, какой нынче пустой народ стали! Вон у меня покойный дядя исправником был… Тогда, знаете, этакие французские камзолы
еще носили… И как, бывало, он из округи приедет, тетушка
сейчас и лезет к нему в этот камзол в карманы: из одного вынимает деньги, что по округе собрал, а из другого — волосы человечьи — это он из бород у мужиков надрал. У того
бы они квасу не выпустили!
Еще на днях один становой-щеголь мне говорил:"По-настоящему, нас не становыми приставами, а начальниками станов называть
бы надо, потому что я, например, за весь свой стан отвечаю: чуть ежели кто ненадежен или в мыслях нетверд —
сейчас же к сведению должен дать знать!"Взглянул я на него — во всех статьях куроед! И глаза врозь, и руки растопырил, словно курицу поймать хочет, и носом воздух нюхает. Только вот мундир — мундир, это точно, что ловко сидит! У прежних куроедов таких мундирчиков не бывало!
Пробежав несколько аллей, набоб едва не задохся и должен был остановиться, чтобы перевести дух. Он был взбешен, хотя не на ком было сорвать своей злости. Хорошо
еще, что Прейн не видал ничего, а то проходу
бы не дал своими остротами. Набоб
еще раз ошибся: Прейн и не думал спать, а
сейчас же за набобом тоже отправился в сад, где его ждала Луша. Эта счастливая парочка сделалась невольной свидетельницей позорного бегства набоба, притаившись в одной из ниш.
— Только он, не будь прост,
сейчас же в Петербург уехал, к тетеньке, да к дяденьке, да к сестрицам — те ему живо место оборудовали. Жалованье хорошее, а впереди ждет
еще лучше — живет да посвистывает. Эх, кабы мне кто-нибудь жалованье положил — кажется, я
бы по смерть тому человеку половину отдавал…
Колени у человека, — говорит, — первый инструмент: как на них падешь, душа
сейчас так и порхнет вверх, а ты тут, в сем возвышении, и бей поклонов земных елико мощно, до изнеможения, и изнуряй себя постом, чтобы заморить, и дьявол как увидит твое протягновение на подвиг, ни за что этого не стерпит и
сейчас отбежит, потому что он опасается, как
бы такого человека своими кознями
еще прямее ко Христу не привести, и помыслит: «Лучше его оставить и не искушать, авось-де он скорее забудется».
—
Еще бы! Поймите, разве естественно, чтоб человек сам себе зложелательствовал! Лесу не руби! ах, черт побери! Да я
сейчас весь лес на сруб продал… ха-ха!
— Очень мы оробели, chere madame, — прибавил я. — Дома-то нас выворачивают-выворачивают — всё стараются, как
бы лучше вышло. Выворотят наизнанку — нехорошо; налицо выворотят —
еще хуже. Выворачивают да приговаривают: паче всего, вы не сомневайтесь! Ну, мы и не сомневаемся, а только всеминутно готовимся: вот
сейчас опять выворачивать начнут!
Да и кроме того, если
бы даже он немного и глуповат был, зато в приданое с ним шло две тысячи душ; а это такая порядочная цифра, что я знаю, например, очень хороших людей, которые некогда не устояли против половины… — пошутила Настенька и взглянула на Калиновича; но, заметив, что он
еще более нахмурился,
сейчас переменила тон.
— Нет
еще; для полноты мне надо
бы, если позволите, допросить тут кое в чем вот этого господина… Вы
сейчас увидите, в чем дело, Варвара Петровна.
— Ах да, — вспомнил он вдруг, как
бы отрываясь с усилием и только на миг от какой-то увлекавшей его идеи, — да… старуха… Жена или старуха? Постойте: и жена и старуха, так? Помню; ходил; старуха придет, только не
сейчас. Берите подушку.
Еще что? Да… Постойте, бывают с вами, Шатов, минуты вечной гармонии?
Один бог знает глубину сердец, но полагаю, что Варвара Петровна даже с некоторым удовольствием приостановилась теперь в самых соборных вратах, зная, что мимо должна
сейчас же пройти губернаторша, а затем и все, и «пусть сама увидит, как мне всё равно, что
бы она там ни подумала и что
бы ни сострила
еще насчет тщеславия моей благотворительности.
Я, однако, сбегал к нему
еще раз за кулисы и успел предупредить, вне себя, что, по моему мнению, всё лопнуло и что лучше ему вовсе не выходить, а
сейчас же уехать домой, отговорившись хоть холериной, а я
бы тоже скинул бант и с ним отправился. Он в это мгновение проходил уже на эстраду, вдруг остановился, оглядел меня высокомерно с головы до ног и торжественно произнес...
— А вот же вам в наказание и ничего не скажу дальше! А ведь как
бы вам хотелось услышать? Уж одно то, что этот дуралей теперь не простой капитан, а помещик нашей губернии, да
еще довольно значительный, потому что Николай Всеволодович ему всё свое поместье, бывшие свои двести душ на днях продали, и вот же вам бог, не лгу!
сейчас узнал, но зато из наивернейшего источника. Ну, а теперь дощупывайтесь-ка сами; больше ничего не скажу; до свиданья-с!
Пожалели. Выпили по бокалу за жениха и невесту, потом за посаженых отцов, потом за Парамонова и, наконец… за Сетивайо, так как, по словам Редеди, он мог
бы быть полезным для России подспорьем. Хотели
еще о чем-то поговорить, но отяжелели. Наконец разнесли фрукты, и обед кончился. Натурально, я
сейчас же бросился к Глумову.
— Батюшка Никита Романыч! — кричал он
еще издали, — ты пьешь, ешь, прохлаждаешься, а кручинушки-то не ведаешь?
Сейчас встрел я, вон за церквей, Малюту Скуратова да Хомяка; оба верхом, а промеж них, руки связаны, кто
бы ты думал? Сам царевич! сам царевич, князь! Надели они на него черный башлык, проклятые, только ветром-то сдуло башлык, я и узнал царевича! Посмотрел он на меня, словно помощи просит, а Малюта, тетка его подкурятина, подскочил, да опять и нахлобучил ему башлык на лицо!
—
Еще бы, писаная красавица, — согласилась Грушина, — это она только стесняется, а погодите, попривыкнет, разойдется, так она тут всех в городе закружит. И представьте, какие они хитрые: я, как только узнала об этаких делах,
сейчас же постаралась встретиться с его хозяйкой, — или с ее хозяйкой, — уж как и сказать-то не знаешь.
—
Сейчас… Васильичу… Якову Васильичу… Забыл! Такая
еще простая фамилия… словно как
бы лошадиная… Кобылий? Нет, не Кобылий. Постойте… Жеребцов нешто? Нет, и не Жеребцов. Помню, фамилия лошадиная, а какая — из головы вышибло…
Опять ругательство, и опять ленты немецкого чепца возмущаются. Ваську бесит то, что немка продолжает сидеть, не то что русская барыня, которая
сейчас бы убежала и даже дверь за собой затворила
бы на крючок. Ваське остается только выдерживать характер, и он начинает ругаться залпами, не обращаясь ни к кому, а так, в пространство, как лает пес. Крахмальный чепчик в такт этих залпов вздрагивает, как осиновый лист, и Ваську это
еще больше злит.
Ушел
бы сейчас, да боюсь; по деревне собак пропасть. Экой народ проклятый! Самим есть нечего, а собак развели. Да и лесом-то одному страшно. Придется в беседке переночевать; надо же туда идти, там библиотека и наливка осталась. А как сунешься? Он не спит
еще, такой монолог прочитает! Пожалуй, вылетишь в окно, не хуже Фидлера. Пойду, поброжу по саду, хоть георгины все переломаю, все-таки легче. (Уходит.)