Неточные совпадения
Прямым Онегин Чильд Гарольдом
Вдался
в задумчивую лень:
Со сна
садится в ванну со льдом,
И после, дома целый день,
Один,
в расчеты погруженный,
Тупым кием вооруженный,
Он на бильярде
в два шара
Играет с самого утра.
Настанет вечер деревенский:
Бильярд оставлен, кий забыт,
Перед камином стол накрыт,
Евгений ждет: вот едет Ленский
На
тройке чалых лошадей;
Давай обедать поскорей!
Коли так рассуждать, то и на стульях ездить нельзя; а Володя, я думаю, сам помнит, как
в долгие зимние вечера мы накрывали кресло платками, делали из него коляску, один
садился кучером, другой лакеем, девочки
в середину, три стула были
тройка лошадей, — и мы отправлялись
в дорогу.
Поутру пришли меня звать от имени Пугачева. Я пошел к нему. У ворот его стояла кибитка, запряженная
тройкою татарских лошадей. Народ толпился на улице.
В сенях встретил я Пугачева: он был одет по-дорожному,
в шубе и
в киргизской шапке. Вчерашние собеседники окружали его, приняв на себя вид подобострастия, который сильно противуречил всему, чему я был свидетелем накануне. Пугачев весело со мною поздоровался и велел мне
садиться с ним
в кибитку.
Тройка въехала
в подгороднее большое
село.
Несколько
троек, наполненных разбойниками, разъезжали днем по всей губернии, останавливали путешественников и почту, приезжали
в села, грабили помещичьи дома и предавали их огню.
Когда я вышел
садиться в повозку
в Козьмодемьянске, сани были заложены по-русски:
тройка в ряд, одна
в корню, две на пристяжке, коренная
в дуге весело звонила колокольчиком.
Тройка катит
селом, стучит по мосту, ушла за пригорок, тут одна дорога и есть — к нам. Пока мы бежим навстречу,
тройка у подъезда; Михаил Семенович, как лавина, уже скатился с нее, смеется, целуется и морит со смеха,
в то время как Белинский, проклиная даль Покровского, устройство русских телег, русских дорог, еще слезает, расправляя поясницу. А Кетчер уже бранит их...
Вдова начала громко жаловаться на судьбу. Все у них при покойном муже было: и чай, и ром, и вино, и закуски… А лошади какие были, особливо
тройка одна! Эту
тройку покойный муж целых два года подбирал и наконец
в именины подарил ей… Она сама, бывало, и правит ею. Соберутся соседи, заложат тележку,
сядет человека четыре кавалеров, кто прямо, кто сбоку, и поедут кататься. Шибко-шибко. Кавалеры, бывало, трусят, кричат: «Тише, Калерия Степановна, тише!» — а она нарочно все шибче да шибче…
И лихачи и «голубчики» знали своих клубных седоков, и седоки знали своих лихачей и «голубчиков» — прямо шли,
садились и ехали. А то вызывались
в клуб лихие
тройки от Ечкина или от Ухарского и, гремя бубенцами, несли веселые компании за заставу, вслед за хором, уехавшим на парных долгушах-линейках.
Мы долго молчим. Таратайка ныряет
в лес. Антось, не говоря ни слова, берет вожжи и
садится на козлы.
Тройка бежит бодрее, стучат копыта, порой колесо звонко ударяет о корень, и треск отдается по темной чаще.
На постоялый двор, стоящий
в самом центре огромного
села, въезжают четыре
тройки. Первая, заложенная
в тарантас чудовищных размеров, везет самих хозяев; остальные три заложены
в простые кибитки, из которых
в одной помещаются два господина
в гражданском платье;
в другой приказчик Петр Парамоныч, тучный малый,
в замасленном длиннополом сюртуке, и горничная девушка;
в третьей повар с кухнею.
— Неизвестно-с, и староста наш уведомляет меня, что Валерьян Николаич сначала уходил куда-то пешком, а потом приехал
в Синьково на двух обывательских
тройках; на одну из них уложил свои чемоданы, а на другую
сел сам и уехал!
Отъезжавшему казалось тепло, жарко от шубы. Он
сел на дно саней, распахнулся, и ямская взъерошенная
тройка потащилась из темной улицы
в улицу мимо каких-то невиданных им домов. Оленину казалось, что только отъезжающие ездят по этим улицам. Кругом было темно, безмолвно, уныло, а
в душе было так полно воспоминаний, любви, сожалений и приятных давивших слез…
— А вот изволишь видеть: вчерась я шел от свата Савельича так около сумерек; глядь — у самых Серпуховских ворот стоит
тройка почтовых, на телеге лежит раненый русской офицер, и слуга около него что-то больно суетится. Смотрю, лицо у слуги как будто бы знакомое; я подошел, и лишь только взглянул на офицера, так сердце у меня и замерло! Сердечный!
в горячке, без памяти, и кто ж?.. Помнишь, Андрей Васьянович, месяца три тому назад мы догнали
в селе Завидове проезжего офицера?
Лошадей скоро подали. Рудин вынес свой чемоданчик, взлез на телегу,
сел, понурился по-прежнему. Было что-то беспомощное и грустно-покорное
в его нагнутой фигуре… И
тройка поплелась неторопливой рысью, отрывисто позвякивая бубенчиками.
Так во время моего студенчества проживавший
в Москве у Большого Вознесения и баловавший меня Семен Николаевич Шеншин часто говаривал: «Веселый человек был покойный Петр Яковлевич. Бывало, на дрожках
тройкой с колокольчиками и бубенчиками приедет и скажет: «Ну, господа, продал гречиху и хочу проиграть вам деньги». А затем к утру, проигравшись до копейки,
сядет снова на свои дрожки и, зазвеня колокольчиками и бубенчиками, умчится во весь дух».
Взять
тройку, подтянуться кушаком, подкрепиться тремя-четырьмя рюмками очищенной,
сесть в телегу, перекреститься — все это было делом одной минуты.
Невинным и единственным его развлечением было то, что он, сидя
в своей комнате, создавал различные приятные способы жизни, посреди которых он мог бы существовать: например,
в одно холодное утро, на ухарской
тройке, он едет
в город; у него тысяча рублей
в кармане; он
садится играть
в карты, проигрывает целую ночь.
Он решился «быть всегда на своем месте»: перевел
тройку от своего забора к заставе и сам
в полном наряде —
в мундире и белых ретузах, с рапортом за бортом,
сел тут же на раскрашенную перекладину шлагбаума и водворился здесь, как столпник, а вокруг него собрались любопытные, которых он не прогонял, а напротив, вел с ними беседу и среди этой беседы сподобился увидать, как на тракте заклубилось пыльное облако, из которого стала вырезаться пара выносных с форейтором, украшенным медными бляхами.
Коляска трогалась с места и тотчас же исчезала
в потемках.
В красном круге, бросаемом лампою на дорогу, показывалась новая пара или
тройка нетерпеливых лошадей и силуэт кучера с протянутыми вперед руками. Опять начинались поцелуи, упреки и просьбы приехать еще раз или взять шаль. Петр Дмитрич выбегал из передней и помогал дамам
сесть в коляску.
Я тоже невольно засмеялся и вздохнул полной грудью, когда за мной щелкнули замки тяжелых ворот. У ворот стояла
тройка бойких сибирских лошадей. Один жандарм устроился уже
в сиденье, другой, по правилам, дожидался, пока я
сяду в середину. Ласковая, хотя и свежая августовская ночь приняла нас вскоре
в свои владения.
К окну с волненьем Сашка подбежал:
Разгонных
тройка у крыльца большого.
Вот
сел ямщик и вожжи подобрал;
Вот чей-то голос: «Что же, всё готово?»
— «Готово». — Вот
садится… Он узнал:
Она!..
В чепце, платком окутав шею,
С обычною улыбкою своею,
Ему кивнула тихо головой
И спряталась
в кибитку. Бич лихой
Взвился. «Пошел!»… Колесы застучали…
И
в миг… Но что нам до чужой печали?
А минут через десять стало так темно, что уж не было видно ни звезд, ни полумесяца. Это
тройка въехала
в лес. Колючие еловые ветви то и дело били студента по фуражке, и паутина
садилась ему на лицо. Колеса и копыта стучали по корневищам, и тарантас покачивался, как пьяный.
После полудня к хозяину приезжает очень высокий и очень толстый мужик, с широким, бычьим затылком и с громадными кулаками, похожий на русского ожиревшего целовальника. Зовут его Петром Петровичем. Живет он
в соседнем
селе и держит там с братом пятьдесят лошадей, возит вольных, поставляет на почтовую станцию
тройки, землю пашет, скотом торгует, а теперь едет
в Колывань по какому-то торговому делу.
Да еще снилося многим сквозь крепкий сон, будто вдоль по
селу прозвенела колокольцем
тройка, а молодым бабам, что спали теперь, исполняя завет Сухого Мартына, на горячих печах, с непривычки всю ночь до утра мерещился огненный змей: обвивал он их своими жаркими кольцами; жег и путал цепким хвостом ноги резвые; туманил глаза, вея на них крыльями, не давал убегать, прилащивал крепкою чарой, медом, расписным пряником и, ударяясь о сыру землю, скидывался от разу стройным молодцом,
в картузе с козырьком на лихих кудрях, и ласкался опять и тряс
в карманах серебром и орехами, и где силой, где ухваткой улещал и обманывал.
Софья Львовна почувствовала во всем теле слабость и пала духом; то, что она заставила монашенку
сесть в сани и прокатиться на
тройке,
в нетрезвой компании, казалось ей уже глупым, бестактным и похожим на кощунство; вместе с хмелем у нее прошло и желание обманывать себя, и для нее уже ясно было, что мужа своего она не любит и любить не может, что все вздор и глупость.
Мужчины ожидали, что монашенка откажется, — святые на
тройках не ездят, — но к их удивлению она согласилась и
села в сани. И когда
тройка помчалась к заставе, все молчали и только старались, чтобы ей было удобно и тепло, и каждый думал о том, какая она была прежде и какая теперь. Лицо у нее теперь было бесстрастное, мало выразительное, холодное и бледное, прозрачное, будто
в жилах ее текла вода, а не кровь. А года два-три назад она была полной, румяной, говорила о женихах, хохотала от малейшего пустяка…
В первую же вакацию отец послал меня на Липецкие воды (
в тридцати с небольшим верстах от нашего
села Павловское) на
тройке бурых повеселиться, ко дню ежегодного бала, 22 июля.
И я вышел к перекрестку, где стояли извозчики, стал нанимать сани, но извозчики только смеялись надо мною. Тогда, уже не собираясь ехать, я
сел в сани самого заднего извозчика, он мне что-то сказал, я кротко возразил, и вдруг он, не торгуясь, поехал. Нас обгоняли на
тройках пьяные офицеры из дома с завешанным фасадом. Я боялся — вдруг они заметят меня на темном извозчике и зарубят шашками.
На дворе настоящая зима. Декабрь клонится к концу. Скоро Рождество. На Рождество я еду с Сашей и моим маленьким принцем
в Царское
Село на елку к своим. Затем мы решили «кутнуть» всем курсом: соберемся у Ольги и оттуда на двух
тройках поедем на Острова. Эту поездку решено было устроить
в складчину, но Вася Рудольф вознегодовал: он получил свои деньги от дедушки и на радостях решил нас всех угостить.
15 августа 1831 года, под вечер, по дороге к
селу Грузину, постоянной
в то время резиденции находившегося
в опале фельд-цейхмейстера всей русской артиллерии, графа Алексея Андреевича Аракчеева, быстро катился тарантас, запряженный
тройкою лошадей.
Во время прохождения курса сперва
в Московской семинарии, а затем
в университете, он как сын священника
села Отрадного был принят
в доме Алфимовой, а летом, во время каникул, проводил несколько месяцев
в Отрадном, и тогда «удалая
тройка», как прозвали на
селе Надю Алфимову, Олю Хлебникову и Федю Неволина, не расставалась.
Наконец на
селе раздался давно ожидаемый звон колокольцев, и Николай Герасимович
в нанятой им
в Калуге городской коляске, запряженной
тройкой почтовых лошадей, прокатил по
селу, аллее и въехал во двор усадьбы.
У крыльца стояли две
тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага
сел на переднюю
тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов
сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей
сели в другую
тройку.
Курагин должен был посадить ее
в приготовленную
тройку и везти за 60 верст от Москвы
в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их.
В три часа утра пришел казак провожать, и привел казак-ямщик
тройку лошадей. Альбина с Лудвикой и собачкой
сели в тарантас на подушки, покрытые ковром. Казак и ямщик
сели на козлы. Мигурский, одетый
в крестьянское платье, лежал
в кузове тарантаса.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними,
в белой, пуховой шляпе (княжеский подарок) с палкой так же как князь, вышел
садиться в кожаную кибиточку, заложенную
тройкой сытых саврасых.
Тройка старого графа,
в которую
сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.