Неточные совпадения
Скотинин. Смотри ж, не отпирайся, чтоб я в
сердцах с одного разу не вышиб из тебя духу. Тут уж руки не подставишь. Мой грех. Виноват Богу и
государю. Смотри, не клепли ж и на себя, чтоб напрасных побой не принять.
— Для чего я не служу, милостивый
государь, — подхватил Мармеладов, исключительно обращаясь к Раскольникову, как будто это он ему задал вопрос, — для чего не служу? А разве
сердце у меня не болит о том, что я пресмыкаюсь втуне? Когда господин Лебезятников, тому месяц назад, супругу мою собственноручно избил, а я лежал пьяненькой, разве я не страдал? Позвольте, молодой человек, случалось вам… гм… ну хоть испрашивать денег взаймы безнадежно?
Заря сияла на востоке, и золотые ряды облаков, казалось, ожидали солнца, как царедворцы ожидают
государя; ясное небо, утренняя свежесть, роса, ветерок и пение птичек наполняли
сердце Лизы младенческой веселостию; боясь какой-нибудь знакомой встречи, она, казалось, не шла, а летела.
Парень им говорил: — Перестаньте плакать, перестаньте рвать мое
сердце. Зовет нас
государь на службу. На меня пал жеребей. Воля божия. Кому не умирать, тот жив будет. Авось-либо я с полком к вам приду. Авось-либо дослужуся до чина. Не крушися, моя матушка родимая. Береги для меня Прасковьюшку. — Рекрута сего отдавали из экономического селения.
Перегоренский. Повторяю вашему высокородию: не донос, которого самое название презрительно для моего
сердца, намерен я предъявить вам,
государь мой! — нет! Слова мои будут простым извещением, которое, по смыслу закона, обязательно для всякого верноподданного…
Около
государя идет наследник. Александров знает, что наследник на целый год старше его, но рядом с отцом цесаревич кажется худеньким стройным мальчиком. Это сопоставление великолепного тяжкого мужского могущества с отроческой гибкой слабостью на мгновение пронизывает
сердце юнкера теплой, чуть-чуть жалостливой нежностью.
— Прости,
государь, холопа твоего! — вскричал он в испуге. — Видя твою нелюбовь ко мне, надрывался я
сердцем и, чтоб войти к тебе в милость, выпросил у мельника этого корня. Это тирлич,
государь! Мельник дал мне его, чтоб полюбил ты опять холопа твоего, а замысла на тебя, видит бог, никакого не было!
Басманов ушел, довольный, что успел заронить во мнительном
сердце царя подозрение на одного из своих соперников, но сильно озабоченный холодностью
государя.
— Великий
государь наш, — сказал он, — часто жалеет и плачет о своих злодеях и часто молится за их души. А что он созвал нас на молитву ночью, тому дивиться нечего. Сам Василий Великий во втором послании к Григорию Назианзину говорит: что другим утро, то трудящимся в благочестии полунощь. Среди ночной тишины, когда ни очи, ни уши не допускают в
сердце вредительного, пристойно уму человеческому пребывать с богом!
Воротились мы в домы и долго ждали, не передумает ли царь, не вернется ли? Проходит неделя, получает высокопреосвященный грамоту; пишет
государь, что я-де от великой жалости
сердца, не хотя ваших изменных дел терпеть, оставляю мои государства и еду-де куда бог укажет путь мне! Как пронеслася эта весть, зачался вопль на Москве: «Бросил нас батюшка-царь! Кто теперь будет над нами государить!»
— Ох, князь! Горько вымолвить, страшно подумать! Не по одним наветам наушническим стал царь проливать кровь неповинную. Вот хоть бы Басманов, новый кравчий царский, бил челом
государю на князя Оболенского-Овчину в каком-то непригожем слове. Что ж сделал царь? За обедом своею рукою вонзил князю нож в
сердце!
Заслужил ты себе истязания паче смерти; но великий
государь, помня прежние доблести твои, от жалости
сердца, повелел тебя, особно от других и минуя прочие муки, скорою смертью казнить, голову тебе отсечь, остатков же твоих на его государский обиход не отписывать!
— Максимушка! — сказал он, принимая заискивающий вид, насколько позволяло зверское лицо его, — не в пору ты уезжать затеял! Твое слово понравилось сегодня царю. Хоть и напугал ты меня порядком, да заступились, видно, святые угодники за нас, умягчили
сердце батюшки-государя. Вместо чтоб казнить, он похвалил тебя, и жалованья тебе прибавил, и собольею шубой пожаловал! Посмотри, коли ты теперь в гору не пойдешь! А покамест чем тебе здесь не житье?
«Добро! — думал он про себя, — дайте срок,
государи, дайте срок!» И побледневшие губы его кривились в улыбку, и в
сердце, ужо раздраженное сыновним побегом, медленно созревало надежное мщение неосторожным оскорбителям.
Когда дано было более 50 ударов, крестьянин перестал кричать и шевелиться, и доктор, воспитанный в казенном заведении для служения своими научными знаниями своему
государю и отечеству, подошел к истязуемому, пощупал пульс, послушал
сердце и доложил представителю власти, что наказываемый потерял сознание и что, по данным науки, продолжать наказание может быть опасным для его жизни.
— Опять тройка! понял? Или лучше молчи и слушай: ты сказал
государь… это так, — голова, она должна уметь думать. Кормит все — желудок. Этот желудок — народ, он кормит; а
сердце кто?
Сердце это просвещенный класс — это дворянин, вот кто
сердце. Понимаешь ли ты, что без просвещения быть нельзя! Теперь иди домой и все это разбери, что тебе открыл настоящий дворянин, которого пополам перервать можно, а вывернуть нельзя. Брысь!.. Не позволю! В моем уме и в душе один бог волен.
Сами мы все жили в трех комнатках, а для князя она все хотела, чтобы весь дом в параде был, и дума ее сиятельства была такая, что если его еще будет преследовать несчастие, то чтоб он нашел какой-нибудь способ объясниться с главнокомандующим или
государю бы все от чистого
сердца объяснил и вышел в отставку.
Аполлинария. Да, понимаю… Вы шутить изволите, милостивый
государь. Вам весело, что вы завоевали два такие преданные
сердца, как мое и Зои, вот вы и потешаетесь. А я-то разглагольствую.
Какие чувства наполнили душу Ибрагима? ревность? бешенство? отчаянье? нет; но глубокое, стесненное уныние. Он повторял себе: это я предвидел, это должно было случиться. Потом открыл письмо графини, перечел его снова, повесил голову и горько заплакал. Он плакал долго. Слезы облегчили его
сердце. Посмотрев на часы, увидел он, что время ехать. Ибрагим был бы очень рад избавиться, но ассамблея была дело должностное, и
государь строго требовал присутствия своих приближенных. Он оделся и поехал за Корсаковым.
Сердце в ней замерло, когда
государь заперся с ее отцом.
— Незримая нить — как бы паутинка — исходит из
сердца его императорского величества государь-императора Александра Третьего и прочая, — проходит она сквозь господ министров, сквозь его высокопревосходительство губернатора и все чины вплоть до меня и даже до последнего солдата.
Шаррон (твердо). Да,
государь, он — полоумный, но у него
сердце истинного служителя Бога.
Государь был доволен, что приказания его исполняются так скоро и так точно: он благодарил Мандта и просил его принять к
сердцу горестное состояние несчастного молодого человека.
Ядовитая лесть, которая вьется и шипит вокруг
Государей, могла ли уязвить такое геройское
сердце?
— Да, то-то вот, что-что разумом мелок, да как сердцем-то крепок, так и богатее нас с тобой,
государь милостивый, живет. Гривной одолжит, а рубль сорвать норовит; мало бога знает, неча похвалить, татарский род проклятый, что-что крещеные! Хоша бы и мое дело: тем временем слова не сказал и дал, только в конторе заявил, а теперь и держит словно в кабале; стар не стар, а все в эту пору рубль серебра стою, а он на круг два с полтиной кладет.
Чеглов. В том-то и дело, милостивый
государь, что эта женщина не такова, как вы всех их считаете: когда она была еще беременна, я, чтоб спасти ее от стыда, предлагал было ей подкинуть младенца к бурмистру, так она и тут мне сказала: «Нет, говорит, барин, я им грешна и потерпеть за то должна, а что отдать мое дитя на маяту в чужие руки, не потерпит того мое
сердце». Это подлинные ее слова.
По третьей стене, под портретом
государя, нарисованного в короне и порфире, стояли мы, человек тридцать мальчиков, в новеньких вицмундирчиках и с глубокой тоской на
сердце от грядущей нам будущности.
Государь поверит одному слову твоему…» — «Вот оно, — ответствовала посадница, — пусть Иоанн велит умертвить меня и тогда может не страшиться ни Литвы, ни Казимира, ни самого Новаграда!..» Князь, благородный
сердцем, вышел, удивляясь ее великодушию.
— Милостивый
государь, я скрепя
сердце… вы дерзкий человек, вот что!..
— Эк тебя куда хватило!.. — молвил Пантелей. — За одно разве душегубство на каторгу-то идут? Мало ль перед Богом да перед великим
государем провинностей, за которы ссылают… Охо-хо-хо!.. Только вздумаешь, так
сердце ровно кипятком обварит.
Станемте мы, други,
Бочку расчинати,
Пиво распивати,
Бога
государяВ помощь призывати,
Авось наш надёжа
До нас умилится,
Во
сердца во наши
Он, свет, преселится…
— У вас, я вижу, благородное
сердце. Вино херес… это благородное вино моей благородной родины, оно соединяет крепость с ароматом. Пью, милостивый
государь, за ваше здоровье, пью за ваше благородное здоровье.
Мы не сводили глаз с обожаемых
Государя и Государыни, и
сердца наши сладко замирали от счастья.
— Знаю, знаю, я пошутил… — прервал его
государь, и на его устах появилась та обворожительная улыбка, которая покоряла ему все
сердца.
Сам великий
государь показал нам пример ее; с сокрушенным
сердцем, со слезами отчаяния на глазах, предал он смерти своего ближайшего родственника — князя Владимира Андреевича, уличенного в том, что, подкупив царского повара, он замышлял отравить царя, а твой брат должен был дать для того нужное зелье, которое и найдено в одном из подвалов его дома…
— Челобитье наше перед
государем! — заговорил другой. — Прими от нас милость свою, мужей вольных, а там пусть будет то, что Бог положит ему на
сердце; воля его, терпенье наше, а претерпевший до конца спасен будет.
Сказав это,
государь показал Густаву на дверь, которую и запер за ним. С
сердцем, обвороженным простотою, ласками и величием царя, с
сердцем, волнуемым каким-то сладостным предчувствием, возвратился Густав домой, где ожидали его пленные офицеры. Можно угадать, что они спешили запить свою радость в «Аустерии», где тосты за здравие нового их
государя не раз повторялись.
— Будь у него ныне же в шесть часов после обеда: ты увидишься там с приятелями и, может статься, — прибавил
государь, усмехаясь, — с приятельницей. Живет он в Кокуевой слободе, — спроси только немецкую школу — всякий мальчик тебе укажет. Теперь поди, успокой своих камрадов, попируй с ними в адмиральский час [Одиннадцать часов утра.], а там подумаем, что еще сотворить с вами. Открой мне, не придет ли тебе по
сердцу в Москве пригожая девка: я твой сват.
Но едва только — сказано в журнале совета — «выслушана была с надлежащим благоговением, с горестными и умилительными
сердцами, последняя воля блаженной и вечно достойной памяти
государя императора Александра Павловича, ознаменованная в копии с высочайшего манифеста, скрепленной собственноручно покойным
государем императором», как граф Милорадович, который с должностью санкт-петербургского военного генерал-губернатора соединял и звание члена государственного совета, объявил собранию: «Его императорское высочество великий князь Николай Павлович торжественно отрекся от права, предоставленного ему упомянутым манифестом, и первый уже присягнул на подданство его величеству
государю императору Константину Павловичу».
Когда мое отечество гибнет в пожарах и неволе; когда мои ближние, мои друзья идут тысячами населять степи сибирские, в то время имя Петра, виновника этих бедствий, на устах моих и, может быть, в моем
сердце заменило имя законного моего
государя…
— Кажись бы нечего, кабы на уме чего не было. Я и сам так смекал; чует
сердце мое виноватого… А как узнал я из челобитья его тебе, что выдает он свою дочь за сына явного крамольника, так кровью облилось оно… Пораздумай сам, великий
государь, откуда вывез он его? Из-под Новгорода! Ты сам, чай, знаешь, какой народ у тебя новгородцы?! О вольностях своих не забыли и каждый час Литве норовят передаться…
— Челобитье наше перед
государем! — заговорил другой. — Прими нас в милость свою, мужей вольных, а там пусть будет то, что Бог положит ему на
сердце; воля его, терпенье наше, а претерпевший до конца спасен будет.
—
Сердце женщины — загадка… — заметил
государь.
Вы имеете много ближайших тому примеров: вы знаете, кто был тот, кого называет
государь своим Алексашею, дитею своего
сердца, чьи заслуги вы сами признали; другой любимец государев — Шафиров [Шафиров Петр Павлович (1669–1739) — известный дипломат петровского времени, в 1717–1722 гг. — вице-президент коллегии иностранных дел.] — сиделец, отличный офицер в вашей армии; Боур [Боур Родион Христианович (1667–1717) — сподвижник Петра, кавалерийский генерал, служивший в молодости в шведском войске и перешедший на сторону русских в сражении под Нарвой в 1700 г.] — лифляндский крестьянин.
— Вы хорошо, видно, изучили
государя, аббат, вы читаете в его
сердце…
Я хочу, чтобы в то же время, когда знамена русские водрузятся с честью на горах ливонских, развеялся флаг моего
государя на водах Пейпуса и победа нашего маленького флота порадовала
сердце его создателя.
— Самому ведомо тебе, что хлеб-соль даже когда-то мы водили с ним, но стал я замечать за ним, что и тебя,
государя, и всех нас он сторонится, и
сердцем почуял неладное, ан вещун-то мой не обманул меня.
— Пока он не отречется от них, пока не докажет на деле, что будет верен России, нашему русскому
государю,
сердце и рука моя не могут ему принадлежать. Я была бы недостойна видеть свет Божий, если б из корыстных видов изменила клятве, данной умирающему отцу.
— Скажи
государю Московскому, что вражда угасла в моем
сердце, что не имею никакой тайной мысли о будущих завоеваниях, желаю его истинного братства и счастья Россия.
Говорили, и, может быть, не без основания, что красавец граф нашел дорогу к
сердцу этого близкого к
государю человека через
сердце хорошенькой Генриетты, но граф умел так держать себя относительно госпожи Шевалье, что не давал повода не только убедиться в этом, но даже возбудить малейшее подозрение в ревнивом графе Иване Павловиче.