Неточные совпадения
Впопад ли я
ответила —
Не знаю… Мука смертная
Под
сердце подошла…
Очнулась я, молодчики,
В богатой, светлой горнице.
Под пологом лежу;
Против меня — кормилица,
Нарядная, в кокошнике,
С ребеночком сидит:
«Чье дитятко, красавица?»
— Твое! — Поцаловала я
Рожоное дитя…
На второй месяц муж бросил ее и на восторженные ее уверения в нежности
отвечал только насмешкой и даже враждебностью, которую люди, знавшие и доброе
сердце графа и не видевшие никаких недостатков в восторженной Лидии, никак не могли объяснить себе.
— Я совершенно это понимаю, —
отвечал Левин. — На школу и вообще на подобные учреждения нельзя положить
сердца, и от этого думаю, что именно эти филантропические учреждения дают всегда так мало результатов.
Кити посмотрела на его лицо, которое было на таком близком от нее расстоянии, и долго потом, чрез несколько лет, этот взгляд, полный любви, которым она тогда взглянула на него и на который он не
ответил ей, мучительным стыдом резал ее
сердце.
— Да, кажется, вот так: «Стройны, дескать, наши молодые джигиты, и кафтаны на них серебром выложены, а молодой русский офицер стройнее их, и галуны на нем золотые. Он как тополь между ними; только не расти, не цвести ему в нашем саду». Печорин встал, поклонился ей, приложив руку ко лбу и
сердцу, и просил меня
отвечать ей, я хорошо знаю по-ихнему и перевел его ответ.
— Да, я случайно слышал, —
отвечал он, покраснев, — признаюсь, я не желаю с ними познакомиться. Эта гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких. И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и
сердце под толстой шинелью?
Вулич шел один по темной улице; на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью, и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: «Кого ты, братец, ищешь?» — «Тебя!» —
отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до
сердца…
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» —
отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся
сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Чичиков, услышавши, что дело уже дошло до именин
сердца, несколько даже смутился и
отвечал скромно, что ни громкого имени не имеет, ни даже ранга заметного.
Он не мог
отвечать удовлетворительно на собственный вопрос, а
сердце его наполнялось чем-то едким.
И главное, все это делалось покойно: не было у него ни опухоли у
сердца, ни разу он не волновался тревогой о том, увидит ли он хозяйку или нет, что она подумает, что сказать ей, как
отвечать на ее вопрос, как она взглянет, — ничего, ничего.
Если Ольге приходилось иногда раздумываться над Обломовым, над своей любовью к нему, если от этой любви оставалось праздное время и праздное место в
сердце, если вопросы ее не все находили полный и всегда готовый ответ в его голове и воля его молчала на призыв ее воли, и на ее бодрость и трепетанье жизни он
отвечал только неподвижно-страстным взглядом, — она впадала в тягостную задумчивость: что-то холодное, как змея, вползало в
сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный мир любви превращался в какой-то осенний день, когда все предметы кажутся в сером цвете.
«Постараемся не видаться больше» — это были его последние слова. «Нельзя ли нам согласиться?» —
отвечала она — и он не обернулся на эту надежду, на этот зов
сердца.
На остроту смейся,
отвечай остротой, а умную речь принимай к
сердцу.
— Положим, самолюбию, оставим спор о том, что такое самолюбие и что — так называемое —
сердце. Но ты должна сказать, зачем я тебе? Это мое право — спросить, и твой долг —
отвечать прямо и откровенно, если не хочешь, чтоб я счел тебя фальшивой, злой…
— А я очень рада, что вы именно теперь так говорите, — с значением
ответила она мне. Я должен сказать, что она никогда не заговаривала со мной о моей беспорядочной жизни и об омуте, в который я окунулся, хотя, я знал это, она обо всем этом не только знала, но даже стороной расспрашивала. Так что теперь это было вроде первого намека, и —
сердце мое еще более повернулось к ней.
— Лиза, мог ли я подумать, что ты так обманешь меня! — воскликнул я вдруг, совсем даже не думая, что так начну, и не слезы на этот раз, а почти злобное какое-то чувство укололо вдруг мое
сердце, так что я даже не ожидал того сам. Лиза покраснела, но не
ответила, только продолжала смотреть мне прямо в глаза.
— Не то что смерть этого старика, —
ответил он, — не одна смерть; есть и другое, что попало теперь в одну точку… Да благословит Бог это мгновение и нашу жизнь, впредь и надолго! Милый мой, поговорим. Я все разбиваюсь, развлекаюсь, хочу говорить об одном, а ударяюсь в тысячу боковых подробностей. Это всегда бывает, когда
сердце полно… Но поговорим; время пришло, а я давно влюблен в тебя, мальчик…
Тоска сжимает
сердце, когда проезжаешь эти немые пустыни. Спросил бы стоящие по сторонам горы, когда они и все окружающее их увидело свет; спросил бы что-нибудь, кого-нибудь, поговорил хоть бы с нашим проводником, якутом; сделаешь заученный по-якутски вопрос: «Кась бироста ям?» («Сколько верст до станции?»). Он и скажет, да не поймешь, или «гра-гра»
ответит («далеко»), или «чугес» («скоро, тотчас»), и опять едешь целые часы молча.
— Милости просим от всего
сердца, —
ответил игумен. — Господа! Позволю ли себе, — прибавил он вдруг, — просить вас от всей души, оставив случайные распри ваши, сойтись в любви и родственном согласии, с молитвой ко Господу, за смиренною трапезою нашей…
На что великий святитель подымает перст и
отвечает: «Рече безумец в
сердце своем несть Бог!» Тот как был, так и в ноги: «Верую, кричит, и крещенье принимаю».
Страшная, неистовая злоба закипела вдруг в
сердце Мити: «Вот он, его соперник, его мучитель, мучитель его жизни!» Это был прилив той самой внезапной, мстительной и неистовой злобы, про которую, как бы предчувствуя ее, возвестил он Алеше в разговоре с ним в беседке четыре дня назад, когда
ответил на вопрос Алеши: «Как можешь ты говорить, что убьешь отца?»
— Не только говорил, но это, может быть, всего сильнее убивало его. Он говорил, что лишен теперь чести и что теперь уже все равно, — с жаром
ответил Алеша, чувствуя всем
сердцем своим, как надежда вливается в его
сердце и что в самом деле, может быть, есть выход и спасение для его брата. — Но разве вы… про эти деньги знаете? — прибавил он и вдруг осекся.
Смотритель, человек уже старый, угрюмый, с волосами, нависшими над самым носом, с маленькими заспанными глазами, на все мои жалобы и просьбы
отвечал отрывистым ворчаньем, в
сердцах хлопал дверью, как будто сам проклинал свою должность, и, выходя на крыльцо, бранил ямщиков, которые медленно брели по грязи с пудовыми дугами на руках или сидели на лавке, позевывая и почесываясь, и не обращали особенного внимания на гневные восклицания своего начальника.
Я
ответил, что пойдем в Черниговку, а оттуда — во Владивосток, и стал приглашать его с собой. Я обещал в скором времени опять пойти в тайгу, предлагал жалованье… Мы оба задумались. Не знаю, что думал он, но я почувствовал, что в
сердце мое закралась тоска. Я стал снова рассказывать ему про удобства и преимущества жизни в городе. Дерсу слушал молча. Наконец он вздохнул и проговорил...
Я ничего не
отвечал; Гагин добродушно усмехнулся, и мы вернулись в Л. Увидев знакомый виноградник и белый домик на верху горы, я почувствовал какую-то сладость — именно сладость на
сердце: точно мне втихомолку меду туда налили. Мне стало легко после гагинского рассказа.
Я задумался. Слова Гагина «свиданье вам назначить» кольнули меня в
сердце. Мне показалось постыдным не
отвечать откровенностью на его честную откровенность.
Нет! ни одни глаза не заменили мне тех, когда-то с любовию устремленных на меня глаз, ни на чье
сердце, припавшее к моей груди, не
отвечало мое
сердце таким радостным и сладким замиранием!
— В прошлом году, —
отвечал ему тотчас Соколовский, — точно
сердце чувствовало, я там выпил бутылку мадеры.
Сорок лет спустя я видел то же общество, толпившееся около кафедры одной из аудиторий Московского университета; дочери дам в чужих каменьях, сыновья людей, не смевших сесть, с страстным сочувствием следили за энергической, глубокой речью Грановского,
отвечая взрывами рукоплесканий на каждое слово, глубоко потрясавшее
сердца смелостью и благородством.
Федос становился задумчив. Со времени объяснения по поводу «каторги» он замолчал. Несколько раз матушка, у которой
сердце было отходчиво, посылала звать его чай пить, но он приказывал
отвечать, что ему «мочи нет», и не приходил.
— Ну и пусть, —
ответил я упрямо, хотя
сердце у меня сжалось при воспоминании о матери. И все же я чувствовал, что если бы опять Дитяткевич схватил меня за борт, я бы
ответил тем же.
— Шучу! —
ответил брат лаконически, видя, что своей шуткой он тронул больную струну, вскрыл тайную мысль, зашевелившуюся в предусмотрительном материнском
сердце.
Этот простой вопрос больно отозвался в
сердце слепого. Он ничего не
ответил, и только его руки, которыми он упирался в землю, как-то судорожно схватились за траву. Но разговор уже начался, и девочка, все стоя на том же месте и занимаясь своим букетом, опять спросила...
У нее вообще было доброе
сердце, но сначала она забыла о Романе, и только Эвелина напомнила ей, что следовало позаботиться об обоих: «Ах, да, да, конечно», —
ответила Анна Михайловна, но было видно, что ее мысли заняты одним.
— Верите ли вы, — вдруг обратилась капитанша к князю, — верите ли вы, что этот бесстыдный человек не пощадил моих сиротских детей! Всё ограбил, всё перетаскал, всё продал и заложил, ничего не оставил. Что я с твоими заемными письмами делать буду, хитрый и бессовестный ты человек?
Отвечай, хитрец,
отвечай мне, ненасытное
сердце: чем, чем я накормлю моих сиротских детей? Вот появляется пьяный и на ногах не стоит… Чем прогневала я господа бога, гнусный и безобразный хитрец,
отвечай?
— Ты всё еще сомневаешься и не веришь мне; не беспокойся, не будет ни слез, ни просьб, как прежде, с моей стороны по крайней мере. Всё мое желание в том, чтобы ты был счастлив, и ты это знаешь; я судьбе покорилась, но мое
сердце будет всегда с тобой, останемся ли мы вместе, или разойдемся. Разумеется, я
отвечаю только за себя; ты не можешь того же требовать от сестры…
На этот быстрый вопрос я так же быстро
ответил: «Русское
сердце в состоянии даже в самом враге своего отечества отличить великого человека!» То есть, собственно, не помню, буквально ли я так выразился… я был ребенок… но смысл наверно был тот!
Евгений Павлович принимает это очень к
сердцу, а у него есть
сердце, что он доказал уже тем, что получает письма от Коли и даже
отвечает иногда на эти письма.
— Истинная правда, ваше превосходительство! — твердо и непоколебимо
ответил Лебедев, приложив руку к
сердцу.
Лиза хотела
ответить Лаврецкому — и ни слова не вымолвила, не оттого, что она решилась «спешить»; но оттого, что
сердце у ней слишком сильно билось и чувство, похожее на страх, захватило дыхание.
Обыкновенно, там, в Расее-то, и слыхом не слыхали, что такое есть каторга, а только словом-то пугали: «Вот приведут в Сибирь на каторгу, так там узнаете…» И у меня
сердце екнуло, когда завиделся завод, а все-таки я потихоньку
отвечаю Марфе Тимофеевне: «Погляди, глупая, вон церковь-то…
— Ну да, вот то-то и есть, что все вам «по
сердцу» нужно, —
отвечал с неудовольствием Белоярцев.
«Говорят, — думала она, стараясь уснуть, — говорят, нельзя определить момента, когда и отчего чувство зарождается, — а можно ли определить, когда и отчего оно гаснет? Приходит… уходит. Дружба придет, а потом уйдет. Всякая привязанность также: придет… уйдет… не удержишь. Одна любовь!.. та уж…» — «придет и уйдет», —
отвечал утомленный мозг, решая последний вопрос вовсе не так, как его хотело решить девичье
сердце Женни.
Личные симпатии Райнера влекли его к социалистам. Их теория сильно
отвечала его поэтическим стремлениям. Поборников национальной независимости он уважал за проявляемые ими силу и настойчивость и даже желал им успеха; но к их планам не лежало его
сердце. Никакого обособления он не признавал нужным при разделе естественных прав человеческого рода.
— Места приехал искать, —
отвечал Розанов, чувствуя самую неприятную боль в
сердце.
— Что ж делать, когда не любится? —
отвечала Ступина. — Давайте кого любить! Некого любить: нет людей по
сердцу.
— Ничего, —
отвечала Лиза, и то же чувство опять словно с хохотом давнуло ее
сердце и сказало: «да, у тебя больше нет ничего».
Мать со вздохом
отвечала, что
сердце не вытерпело и что она на ту минуту забылась и точно поступила неосторожно.
Все это мать говорила с жаром и с увлечением, и все это в то же время было совершенно справедливо, и я не мог сказать против ее похвал ни одного слова; мой ум был совершенно побежден, но
сердце не соглашалось, и когда мать спросила меня: «Не правда ли, что в Чурасове будет лучше?» — я ту ж минуту
отвечал, что люблю больше Багрово и что там веселее.