Неточные совпадения
Толпа голодных рыцарей подставляла наподхват свои шапки, и какой-нибудь высокий шляхтич, высунувшийся из
толпы своею головою, в полинялом красном кунтуше с почерневшими золотыми шнурками, хватал первый с помощию длинных рук, целовал полученную добычу, прижимал ее к
сердцу и потом клал в рот.
Что почувствовал старый Тарас, когда увидел своего Остапа? Что было тогда в его
сердце? Он глядел на него из
толпы и не проронил ни одного движения его. Они приблизились уже к лобному месту. Остап остановился. Ему первому приходилось выпить эту тяжелую чашу. Он глянул на своих, поднял руку вверх и произнес громко...
Зарделась кровию трава —
И,
сердцем радуясь во злобе,
Палач за чуб поймал их обе
И напряженною рукой
Потряс их обе над
толпой.
Это ум — не одной головы, но и
сердца, и воли. Такие люди не видны в
толпе, они редко бывают на первом плане. Острые и тонкие умы, с бойким словом, часто затмевают блеском такие личности, но эти личности большею частию бывают невидимыми вождями или регуляторами деятельности и вообще жизни целого круга, в который поставит их судьба.
Как, однако, ни потешались товарищи над его задумчивостью и рассеянностью, но его теплое
сердце, кротость, добродушие и поражавшая даже их, мальчишек в школе, простота, цельность характера, чистого и высокого, — все это приобрело ему ничем не нарушимую симпатию молодой
толпы. Он имел причины быть многими недоволен — им никто и никогда.
— Ну, а если эта красавица обратит на него внимание, несмотря на то что он так ничтожен, стоит в углу и злится, потому что «маленький», и вдруг предпочтет его всей
толпе окружающих ее обожателей, что тогда? — спросил я вдруг с самым смелым и вызывающим видом.
Сердце мое застучало.
Особенно же дрожало у него
сердце, и весь как бы сиял он, когда старец выходил к
толпе ожидавших его выхода у врат скита богомольцев из простого народа, нарочно, чтобы видеть старца и благословиться у него, стекавшегося со всей России.
Он остановился и вдруг спросил себя: «Отчего сия грусть моя даже до упадка духа?» — и с удивлением постиг тотчас же, что сия внезапная грусть его происходит, по-видимому, от самой малой и особливой причины: дело в том, что в
толпе, теснившейся сейчас у входа в келью, заприметил он между прочими волнующимися и Алешу и вспомнил он, что, увидав его, тотчас же почувствовал тогда в
сердце своем как бы некую боль.
…Зачем же воспоминание об этом дне и обо всех светлых днях моего былого напоминает так много страшного?.. Могилу, венок из темно-красных роз, двух детей, которых я держал за руки, факелы,
толпу изгнанников, месяц, теплое море под горой, речь, которую я не понимал и которая резала мое
сердце… Все прошло!
В особенно погожие дни являются горожане и горожанки. Порой приходит с сестрой и матерью она, кумир многих
сердец, усиленно бьющихся под серыми шинелями. В том числе — увы! — и моего бедного современника… Ей взапуски подают кресло. Счастливейший выхватывает кресло из
толпы соперников… Усиленный бег, визг полозьев, морозный ветер с легким запахом духов, а впереди головка, уткнувшаяся в муфту от мороза и от страха… Огромный пруд кажется таким маленьким и тесным… Вот уже берег…
Старик слушал и ждал. Он больше, чем кто-нибудь другой в этой
толпе, понимал живую драму этих звуков. Ему казалось, что эта могучая импровизация, так свободно льющаяся из души музыканта, вдруг оборвется, как прежде, тревожным, болезненным вопросом, который откроет новую рану в душе его слепого питомца. Но звуки росли, крепли, полнели, становились все более и более властными, захватывали
сердце объединенной и замиравшей
толпы.
Казалось, будто удар разразился над
толпою, и каждое
сердце дрожало, как будто он касался его своими быстро бегающими руками. Он давно уже смолк, но
толпа хранила гробовое молчание.
— Madame Пиколова, — толковал мой герой даме
сердца начальника губернии, — Гамлет тут выше всей этой
толпы, и вы только любовью своей возвышаетесь до меня и начинаете мне сочувствовать.
Анпетов по-прежнему остался в
толпе, заявляя о себе одним лишь ликованием и нося в своем чистом
сердце только одну гражданскую зависть — к Луке Кисловскому.
Павел молчал. Перед ним колыхалось огромное, черное лицо
толпы и требовательно смотрело ему в глаза.
Сердце стучало тревожно. Власову казалось, что его слова исчезли бесследно в людях, точно редкие капли дождя, упавшие на землю, истощенную долгой засухой.
Крики
толпы звучали умиротворяюще, просительно, они сливались в неясную суету, и все было в ней безнадежно, жалобно. Сотские повели Рыбина под руки на крыльцо волости, скрылись в двери. Мужики медленно расходились по площади, мать видела, что голубоглазый направляется к ней и исподлобья смотрит на нее. У нее задрожали ноги под коленками, унылое чувство засосало
сердце, вызывая тошноту.
Порой, в минуты этих проблесков сознания, когда до слуха его долетало имя панны с белокурою косой, в
сердце его поднималось бурное бешенство; глаза Лавровского загорались темным огнем на бледном лице, и он со всех ног кидался в
толпу, которая быстро разбегалась.
Воображение работает, самолюбие страждет, зависть кипит в
сердце, и вот совершаются те великие подвиги ума и воли человеческой, которым так искренно дивится покорная гению
толпа.
И вся эта
толпа пришла сюда с чистым
сердцем, храня, во всей ее непорочности, душевную лепту, которую она обещала повергнуть к пречестному и достохвальному образу божьего угодника.
В соседней комнате карточные столы уже заняты, а в передней раздаются первые звуки вальса. Я спешу к княжне Анне Львовне, которая в это время как-то робко озирается, как будто ища кого-то в
толпе. Я подозреваю, что глаза ее жаждут встретить чистенького чиновника Техоцкого, [См. «Княжна Анна Львовна». (Прим. Салтыкова-Щедрина.)] и, уважая тревожное состояние ее
сердца, почтительно останавливаюсь поодаль, в ожидании, покуда ей самой угодно будет заметить меня.
Поэтому, если он и ладил с школьною молодежью, которая, по обыкновению, густою
толпой окружала благовидного и богатого барича, то тайные, живые его симпатии стремились совсем не к ней, а к господам Буеракиным, которые близки были его
сердцу и по воспитанию, и по тем стремлениям к общебуеракинскому обновлению, которое они считали необходимым для поправления буеракинских обстоятельств.
Но по мере того, как растет
толпа объявителей-дворников и объявительниц-кухарок,
сердце его все шире и шире раскрывается для сибаритства.
Быстро понесла их пара серых рысаков по торцовой мостовой. Калинович снова почувствовал приятную качку хорошего экипажа и ощутил в
сердце суетную гордость — сидеть, развалившись, на эластической подушке и посматривать на густую
толпу пешеходов.
Артист поднял смычок и — все мгновенно смолкло. Заколебавшаяся
толпа слилась опять в одно неподвижное тело. Потекли другие звуки, величавые, торжественные; от этих звуков спина слушателя выпрямлялась, голова поднималась, нос вздергивался выше: они пробуждали в
сердце гордость, рождали мечты о славе. Оркестр начал глухо вторить, как будто отдаленный гул
толпы, как народная молва…
— Я? я, по крайней мере, унесу из
толпы разбитое, но чистое от низостей
сердце, душу растерзанную, но без упрека во лжи, в притворстве, в измене, не заражусь…
Жаловаться она не имела права: все наружные условия счастья, за которым гоняется
толпа, исполнялись над нею, как по заданной программе. Довольство, даже роскошь в настоящем, обеспеченность в будущем — все избавляло ее от мелких, горьких забот, которые сосут
сердце и сушат грудь множества бедняков.
И не так увещания отца Михаила тронули ожесточенное
сердце Александрова, как его личные точные воспоминания, пришедшие вдруг
толпой.
Я воображаю, что ему смутно представлялись дорогою многие весьма интересные вещи, на многие темы, но вряд ли он имел какую-нибудь твердую идею или какое-нибудь определенное намерение при въезде на площадь пред губернаторским домом. Но только лишь завидел он выстроившуюся и твердо стоявшую
толпу «бунтовщиков», цепь городовых, бессильного (а может быть, и нарочно бессильного) полицеймейстера и общее устремленное к нему ожидание, как вся кровь прилила к его
сердцу. Бледный, он вышел из коляски.
Недаром искони говорилось, что полевая потеха утешает
сердца печальные, а кречетья добыча веселит весельем радостным старого и малого. Сколь ни пасмурен был царь, когда выехал из Слободы с своими опричниками, но при виде всей блестящей
толпы сокольников лицо его прояснилось. Местом сборища были заповедные луга и перелески верстах в двух от Слободы по Владимирской дороге.
— Ты мне брат! — отвечал он, — я тотчас узнал тебя. Ты такой же блаженный, как и я. И ума-то у тебя не боле моего, а то бы ты сюда не приехал. Я все твое
сердце вижу. У тебя там чисто, чисто, одна голая правда; мы с тобой оба юродивые! А эти, — продолжал он, указывая на вооруженную
толпу, — эти нам не родня! У!
— Честные и доброхвальные охотники! — сказал сокольничий, обращаясь к
толпе опричников, — забавляйтеся и утешайтеся славною, красною и премудрою охотой, да исчезнут всякие печали и да возрадуются
сердца ваши!
Сильно подействовали на
толпу слова Серебряного. Проняла мужественная речь не одно зачерствелое
сердце, не в одной косматой груди расшевелила любовь к родине. Старые разбойники кивнули головой, молодые взглянули друг на друга. Громкие восклицания вырвались из общего говора.
На большой торговой площади, внутри Китай-города, было поставлено множество виселиц. Среди их стояло несколько срубов с плахами. Немного подале висел на перекладине между столбов огромный железный котел. С другой стороны срубов торчал одинокий столб с приделанными к нему цепями, а вокруг столба работники наваливали костер. Разные неизвестные орудия виднелись между виселицами и возбуждали в
толпе боязливые догадки, от которых
сердце заране сжималось.
В
толпе могучих сыновей,
С друзьями, в гриднице высокой
Владимир-солнце пировал;
Меньшую дочь он выдавал
За князя храброго Руслана
И мед из тяжкого стакана
За их здоровье выпивал.
Не скоро ели предки наши,
Не скоро двигались кругом
Ковши, серебряные чаши
С кипящим пивом и вином.
Они веселье в
сердце лили,
Шипела пена по краям,
Их важно чашники носили
И низко кланялись гостям.
Вот кончен он; встают рядами,
Смешались шумными
толпами,
И все глядят на молодых:
Невеста очи опустила,
Как будто
сердцем приуныла,
И светел радостный жених.
Но тень объемлет всю природу,
Уж близко к полночи глухой;
Бояре, задремав от меду,
С поклоном убрались домой.
Жених в восторге, в упоенье:
Ласкает он в воображенье
Стыдливой девы красоту;
Но с тайным, грустным умиленьем
Великий князь благословеньем
Дарует юную чету.
И в
толпе будто стукнуло что-то разом во все
сердца, — произошло внезапное движение. Все глаза повернулись туда же, а итальянцы приподнимались на цыпочках, сжимая свои грязные, загорелые кулаки, вытягивая свои жилистые руки.
Верига отошел.
Толпа ворвалась в столовую, потом в кухню, — искали гейшу, но уже не нашли. Бенгальский бегом пронес гейшу через столовую в кухню. Она спокойно лежала на его руках и молчала. Бенгальскому казалось, что он слышит сильный перебой гейшина
сердца. На ее голых руках, крепко сжавшихся, он заметил несколько царапинок и около локтя синевато-желтое пятно от ушиба. Взволнованным голосом Бенгальский сказал толпившейся на кухне челяди...
Набежало множество тёмных людей без лиц. «Пожар!» — кричали они в один голос, опрокинувшись на землю, помяв все кусты, цепляясь друг за друга, хватая Кожемякина горячими руками за лицо, за грудь, и помчались куда-то тесной
толпою, так быстро, что остановилось
сердце. Кожемякин закричал, вырываясь из крепких объятий горбатого Сени, вырвался, упал, ударясь головой, и — очнулся сидя, опираясь о пол руками, весь облепленный мухами, мокрый и задыхающийся.
Прочь! разве это всё — ты надо мной смеялся,
И я повеселиться рад.
Недавно до меня случайно слух домчался,
Что счастлив ты, женился и богат.
И горько стало мне — и
сердце зароптало,
И долго думал я: за что ж
Он счастлив — и шептало
Мне чувство внятное: иди, иди, встревожь!
И стал я следовать, мешаяся с
толпойБез устали, всегда повсюду за тобой,
Всё узнавал — и наконец
Пришел трудам моим конец.
Послушай — я узнал — и — и открою
Тебе я истину одну…
Напрасно я ищу повсюду развлеченья,
Пестреет и жужжит
толпа передо мной…
Но
сердце холодно, и спит воображенье:
Они все чужды мне, и я им всем чужой!
Этот спасительный пример и увещательные грамоты, которые благочестивый архимандрит Дионисий и незабвенный старец Авраамий рассылали повсюду, пробудили наконец усыпленный дух народа русского; затлились в
сердцах искры пламенной любви к отечеству, все готовы были восстать на супостата, но священные слова: «Умрем за веру православную и святую Русь!» — не раздавались еще на площадях городских; все
сердца кипели мщением, но Пожарский, покрытый ранами, страдал на одре болезни, а бессмертный Минин еще не выступил из
толпы обыкновенных граждан.
Толпа любопытных зрителей едва переводила дух, все
сердца замирали…
Он мысленно следовал за этой
толпою, мысленно обнимал и благословлял сына, и каждый шаг, отдалявший Ваню от родимого дома, вызывал горячую напутственную молитву из сокрушенного
сердца старого Глеба.
Конечно, царь: сильна твоя держава,
Ты милостью, раденьем и щедротой
Усыновил
сердца своих рабов.
Но знаешь сам: бессмысленная чернь
Изменчива, мятежна, суеверна,
Легко пустой надежде предана,
Мгновенному внушению послушна,
Для истины глуха и равнодушна,
А баснями питается она.
Ей нравится бесстыдная отвага.
Так если сей неведомый бродяга
Литовскую границу перейдет,
К нему
толпу безумцев привлечет
Димитрия воскреснувшее имя.
На заре я с трудом протолкался из
толпы на простор и, усталый, с головой, отяжелевшей от бесплодной схоластики этих споров, с
сердцем, сжимавшимся от безотчетной тоски и разочарования, — поплелся полевыми дорогами по направлению к синей полосе приветлужских лесов, вслед за вереницами расходившихся богомольцев.
Гудящие раскаты «ура» выплывали над всей этой кашей, потому что пронесся слух, что впереди шеренг на лошади, в таком же малиновом башлыке, как и все всадники, едет ставший легендарным десять лет назад, постаревший и поседевший командир конной громады.
Толпа завывала, и в небо улетал, немного успокаивая мятущиеся
сердца, гул «ура… ура…».
Тяжко было Вадиму смотреть на них, он вскочил и пошел к другой кибитке: она была совершенно раскрыта, и в ней были две девушки, две старшие дочери несчастного боярина. Первая сидела и поддерживала голову сестры, которая лежала у ней на коленах; их волосы были растрепаны, перси обнажены, одежды изорваны…
толпа веселых казаков осыпала их обидными похвалами, обидными насмешками… они однако не смели подойти к старику: его строгий, пронзительный взор поражал их дикие
сердца непонятным страхом.
Она в самом деле отгадала: великие души имеют особенное преимущество понимать друг друга; они читают в
сердце подобных себе, как в книге, им давно знакомой; у них есть приметы, им одним известные, и темные для
толпы; одно слово в устах их иногда целая повесть, целая страсть со всеми ее оттенками.
Кто же здесь? верно Наталья Сергевна; он привязал свою лошадь к толстой березе и пошел в монастырь; —
сердце его билось болезненным ожиданием, но скоро перестало — один любопытный взгляд
толпы, одно насмешливое слово! и человек делается снова демон!..
Уже не завтрашних убийц боялся он, — они исчезли, забылись, смешались с
толпою враждебных лиц и явлений, окружающих его человеческую жизнь, — а чего-то внезапного и неизбежного: апоплексического удара, разрыва
сердца, какой-то тоненькой глупой аорты, которая вдруг не выдержит напора крови и лопнет, как туго натянутая перчатка на пухлых пальцах.