Неточные совпадения
— Успокойся, успокойся, все перемелется. Ты постарайся, чтоб
сестра перестала сердиться на тебя, она женщина
больная, надобно ей уступить, она ведь все ж добра тебе желает; ну, а насильно тебя замуж не отдадут, за это я тебе отвечаю.
Девушка зарыдала, опустилась на колени и припала головой к слабо искавшей ее материнской руке. Губы
больной что-то шептали, и она снова закрыла глаза от сделанного усилия. В это время Харитина привела только что поднятую с постели двенадцатилетнюю Катю. Девочка была в одной ночной кофточке и ничего не понимала, что делается. Увидев плакавшую
сестру, она тоже зарыдала.
— А того не знает, что, может быть, я, пьяница и потаскун, грабитель и лиходей, за одно только и стою, что вот этого зубоскала, еще младенца, в свивальники обертывал, да в корыте мыл, да у нищей, овдовевшей
сестры Анисьи, я, такой же нищий, по ночам просиживал, напролет не спал, за обоими ими
больными ходил, у дворника внизу дрова воровал, ему песни пел, в пальцы прищелкивал, с голодным-то брюхом, вот и вынянчил, вон он смеется теперь надо мной!
Он был прав, говоря
сестре, что
больной поправился.
Они жили недалеко, в маленьком домике; маленькие дети, брат и
сестра Ипполита, были по крайней мере тем рады даче, что спасались от
больного в сад; бедная же капитанша оставалась во всей его воле и вполне его жертвой; князь должен был их делить и мирить ежедневно, и
больной продолжал называть его своею «нянькой», в то же время как бы не смея и не презирать его за его роль примирителя.
В генваре 1820 года я должен был ехать в Бессарабию к
больной тогда замужней
сестре моей.
В Петербурге навещал меня,
больного, Константин Данзас. Много говорил я о Пушкине с его секундантом. Он, между прочим, рассказал мне, что раз как-то, во время последней его болезни, приехала У. К. Глинка,
сестра Кюхельбекера; но тогда ставили ему пиявки. Пушкин просил поблагодарить ее за участие, извинился, что не может принять. Вскоре потом со вздохом проговорил: «Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского!»
Мать беспрестанно уходила к
больному и позволила нам идти в горницу к двоюродным
сестрам.
Через неделю, когда доктор очень уж стал опасаться за жизнь
больного, она расспросила людей, кто у Павла Михайлыча ближайшие родственники, — и когда ей сказали, что у него всего только и есть
сестра — генеральша Эйсмонд, а Симонов, всегда обыкновенно отвозивший письма на почту, сказал ей адрес Марьи Николаевны, Катишь не преминула сейчас же написать ей письмо и изложила его весьма ловко.
На расспросы мои он сообщил, что у него
сестра, сидит без работы,
больная; может, и правда, но только я узнал потом, что этих мальчишек тьма-тьмущая: их высылают «с ручкой» хотя бы в самый страшный мороз, и если ничего не наберут, то наверно их ждут побои.
У Сони была большая кукла, с ярко раскрашенным лицом и роскошными льняными волосами, подарок покойной матери. На эту куклу я возлагал большие надежды и потому, отозвав
сестру в боковую аллейку сада, попросил дать мне ее на время. Я так убедительно просил ее об этом, так живо описал ей бедную
больную девочку, у которой никогда не было своих игрушек, что Соня, которая сначала только прижимала куклу к себе, отдала мне ее и обещала в течение двух-трех дней играть другими игрушками, ничего не упоминая о кукле.
— Никогда, ничем вы меня не можете погубить, и сами это знаете лучше всех, — быстро и с твердостью проговорила Дарья Павловна. — Если не к вам, то я пойду в
сестры милосердия, в сиделки, ходить за
больными, или в книгоноши, Евангелие продавать. Я так решила. Я не могу быть ничьею женой; я не могу жить и в таких домах, как этот. Я не того хочу… Вы всё знаете.
— Я никогда ее не видала, — тихо ответила Даша и, помолчав, тотчас прибавила: — должно быть, это
больная сестра одного господина Лебядкина.
—
Сестру?
Больную? Нагайкой? — так и вскрикнул Степан Трофимович, — точно его самого вдруг охлестнули нагайкой. — Какую
сестру? Какой Лебядкин?
Женщины с великою страстью, с поражающим и словно
больным озлоблением ссорились между собою:
сёстры, невестки, соседки; свекрови колотили снох, матери — дочерей.
Но уже мне нет другой родины, кроме родины Д. Там готовится восстание, собираются на войну; я пойду в
сестры милосердия; буду ходить за
больными, ранеными.
Итак, через день назначено было ехать к Александре Степановне и она с своим башкиролюбивым супругом отправилась накануне в свою Каратаевку и пригласила, с позволенья отца, старшую и младшую
сестру; а Елизавета Степановна осталась дома под предлогом, что у ней
больной муж лежит в Бугуруслане, а собственно для назидательных бесед с стариками.
С самым напряженным вниманием и нежностью ухаживала Софья Николавна за
больным отцом, присматривала попечительно за тремя братьями и двумя
сестрами и даже позаботилась, о воспитании старших; она нашла возможность приискать учителей для своих братьев от одной с ней матери, Сергея и Александра, из которых первому было двенадцать, а другому десять лет: она отыскала для них какого-то предоброго француза Вильме, заброшенного судьбою в Уфу, и какого-то полуученого малоросса В.-ского, сосланного туда же за неудавшиеся плутни.
Бережно повез Степан Михайлович свою, всегда горячо любимую,
больную сестру, возбуждавшую теперь еще большую его нежность и глубокое сострадание.
Хозяйка дома, особа важная в петербургском мире, говорит чуть слышно; она всегда говорит так, как будто в комнате находится трудный, почти умирающий
больной; другие дамы, в подражание ей, едва шепчут; а
сестра ее, разливающая чай, уже совсем беззвучно шевелит губами, так что сидящий перед ней молодой человек, случайно попавший в храм приличия, даже недоумевает, чего она от него хочет? а она в шестой раз шелестит ему:"Vоulez-vous une tasse de the"?
Кручинина. Да и не одни
сестры милосердия, есть много женщин, которые поставили целью своей жизни — помогать сиротам,
больным, не имеющим возможности трудиться, и вообще таким, которые страдают не по своей вине… Да нет, этого мало… Есть такие любящие души, которые не разбирают, по чужой или по своей вине человек страдает, и которые готовы помогать даже людям…
Она выходила из комнаты
сестры только в сумерки, когда мастерицы кончали работу, оставляя на это время у
больной Нестора Игнатьевича.
Наступила дождливая, грязная, темная осень. Наступила безработица, и я дня по три сидел дома без дела или же исполнял разные не малярные работы, например, таскал землю для черного наката, получая за это по двугривенному в день. Доктор Благово уехал в Петербург.
Сестра не приходила ко мне. Редька лежал у себя дома
больной, со дня на день ожидая смерти.
— Ты решительно стал невозможен, — начала она. — Это такой характер, с которым ангел но уживется, — и, как всегда, стараясь уязвить меня как можно
больнее, она напомнила мне мой поступок с
сестрой (это был случай с
сестрой, когда я вышел из себя и наговорил
сестре своей грубости; она знала, что это мучит меня, и в это место кольнула меня). — После этого меня уж ничто не удивит от тебя, — сказала она.
Эх! правду говорит
сестра: вот вам и русской доктор — ни одного
больного!
Полина склонила голову на грудь
больной, и слезы ее смешались с слезами доброй Оленьки, которая, обнимая
сестру свою, повторяла...
Аделаида Ивановна так спешила увидать поскорей Мерову, помимо чувства сострадания, и по любопытству взглянуть своим глазом, что это за дама. Встав из-за стола, она немедленно отправилась к
больной, отрекомендовала себя
сестрой Александра Ивановича и просила полюбить ее.
Он сказал, впрочем, что положение
сестры не безнадежно, но что
больную следует лечить скоро и внимательно, удалив ее прежде всего от всех лиц и предметов, которые напоминают ей прошлое.
Нечего делать, надо велеть молчать сердцу и брать в руки голову: я приготовляю мать к тому, чтобы она, для Маниной же пользы, согласилась позволить мне поместить
сестру в частную лечебницу доктора для
больных душевными болезнями».
Больным местом готовившейся осады была Дивья обитель, вернее сказать — сидевшая в затворе княжиха, в иночестве Фоина. Сам игумен Моисей не посмел ее тронуть, а без нее и
сестры не пойдут. Мать Досифея наотрез отказалась: от своей смерти, слышь, никуда не уйдешь, а господь и не это терпел от разбойников. О томившейся в затворе Охоне знал один черный поп Пафнутий, а
сестры не знали, потому что привезена она была тайно и сдана на поруки самой Досифее. Инок Гермоген тоже ничего не подозревал.
Мать не отходила от кровати ребенка, и наконец положение
больной стало до того безнадежно, что на меня уже не обращали никакого внимания, и я упросил Елизавету Николаевну дозволить мне взглянуть на
сестру.
Через несколько дней на самый короткий срок приехал из Киева жених
сестры профессор Матвеев. Конечно, все мы стали просить его осмотреть
больную.
Переполненный вдохновлявшими нас с Григорьевым мелодиями опер, преимущественно «Роберта», я был очень рад встретить прекрасную музыкальную память и приятное сопрано у Лины, и бедная
больная мать в дни, когда недуг позволял ей вставать с постели, изумлялась, что мы с
сестрою, никогда не жившие вместе, так часто певали в два голоса одно и то же.
Хозяйка, видя невозможность оставить у себя свою гостью на вечер, решилась сама, от нечего делать, исполнить священный долг и навестить свою
больную сестру.
— Нет уж, Павел Васильич, извините, — начала она неприятно звонким голосом, — этого-то мы никак не допустим сделать: да я первая не позволю увезти от меня
больную сестру; чем же ты нас-то после этого считаешь? Чужая, что ли, она нам? Она так же близка нашему сердцу, может быть, ближе, чем тебе; ты умница, я вижу: отдай ему мать таскать там с собой, чтобы какой-нибудь дряни, согрешила грешная, отдал под начал.
Сама
сестра тут виновата; конечно, уж теперь про нее говорить нечего… человек
больной… не внушала ему никогда, надзору настоящего не было: «Паша!
Кончивши с Тетясею любовные наши восторги, я приступил притворяться
больным. Батенька слепо дались в обман. При них я, лежа под шубами, стонал и охал; а чуть они уйдут, так я и вскочил, и ем, и пью, что мне вздумается. С Тетясею амурюсь, маменька от радости хохочут,
сестры — они уже знали о плане нашем — припевают нам свадебные песни. Одни только батенька не видели ничего и, приходя проведывать меня, только что сопели от гнева, видя, что им не удается притеснить меня.
Двадцать девятого ноября, перед обедом, Гоголь привозил к нам своих
сестер. Их разласкали донельзя, даже
больная моя
сестра встала с постели, чтоб принять их; но это были такие дикарки, каких и вообразить нельзя. Они стали несравненно хуже, чем были в институте: в новых длинных платьях совершенно не умели себя держать, путались в них, беспрестанно спотыкались и падали, от чего приходили в такую конфузию, что ни на один вопрос ни слова не отвечали. Жалко было смотреть на бедного Гоголя.
— Будет скулить! Мне, может быть, в тысячу раз
больнее, когда я тебя бью. Понимаешь? Ну и помолчи. Вашей
сестре дай волю, так вы и за горло.
Маленький хозяин уже давно неподвижно лежал на постели.
Сестра, сидевшая у изголовья в кресле, думала, что он спит. На коленях у нее лежала развернутая книга, но она не читала ее. Понемногу ее усталая голова склонилась: бедная девушка не спала несколько ночей, не отходя от
больного брата, и теперь слегка задремала.
Для этого он держал при себе несколько дальних родственниц: свою
сестру,
больную и сварливую; двух
сестер жены своей, тоже злых и многоязычных; потом свою старую тетку, у которой по какому-то случаю было сломано одно ребро.
Эти женщины были: мать новобрачной, старшая
сестра ее, бросившая на это время своих
больных детей, три ее тетки, приплелась даже и та, у которой было сломанное ребро.
У изголовья
больной, погруженная в думы, стояла
сестра ее богоданная — сердобольная, вселюбящая Груня.
Пришлось отложить в сторону большие, «серьезные» руководства и взяться за книги вроде «Ухода за
больными» Бильрота — учебника, предназначенного для
сестер милосердия.
Для ухода за
больным они пригласили опытную
сестру милосердия. Тем не менее почти не проходило ночи, чтоб Екатерина Александровна не разбудила меня. Позвонится, вызовет через горничную.
Какой из этого возможен выход, я решительно не знаю; я знаю только, что медицина необходима, и иначе учиться нельзя, но я знаю также, что если бы нужда заставила мою жену или
сестру очутиться в положении той
больной у сифилидолога, то я сказал бы, что мне нет дела до медицинской школы и что нельзя так топтать личность человека только потому, что он беден.
У
больной была младшая
сестра; девять лет назад обе они были так похожи друг на друга, что их часто принимали одну за другую.
И все кругом смеялись; смеялись
сестры, сиделки, служители… А
больной по-прежнему радостно-изумленно улыбался и, беззвучно шепча что-то, крутил головою, пораженный чудесным могуществом нашей науки.
Помню я, мать стала
больнее, и потом родился у ней мальчик. Мамушку положили в сени. Бабушка заняла у соседа крупиц и послала дядю Нефеда за попом. А
сестра пошла собирать народ на крестины.
— Говорят, что всякий раз во вступительной лекции по женским болезням советуют студентам-медикам, прежде чем раздевать и ощупывать
больную женщину, вспоминать, что у каждого из них есть мать,
сестра, невеста…