Неточные совпадения
― Как я рад, ― сказал он, ― что ты узнаешь ее. Ты знаешь, Долли давно этого желала. И Львов был же у нее и бывает. Хоть она мне и
сестра, ―
продолжал Степан Аркадьич, ― я смело могу сказать, что это замечательная женщина. Вот ты увидишь. Положение ее очень тяжело, в особенности теперь.
Ну, как тебе сказать? —
продолжала она, видя недоуменье в глазах
сестры.
— Я уж знала это: там все хорошая работа. Третьего года
сестра моя привезла оттуда теплые сапожки для детей: такой прочный товар, до сих пор носится. Ахти, сколько у тебя тут гербовой бумаги! —
продолжала она, заглянувши к нему в шкатулку. И в самом деле, гербовой бумаги было там немало. — Хоть бы мне листок подарил! а у меня такой недостаток; случится в суд просьбу подать, а и не на чем.
— Он любит Анну Васильевну тоже, и Зинаиду Михайловну, да все не так, —
продолжала она, — он с ними не станет сидеть два часа, не смешит их и не рассказывает ничего от души; он говорит о делах, о театре, о новостях, а со мной он говорит, как с
сестрой… нет, как с дочерью, — поспешно прибавила она, — иногда даже бранит, если я не пойму чего-нибудь вдруг или не послушаюсь, не соглашусь с ним.
Мать работала,
сестра тоже брала шитье; Версилов жил праздно, капризился и
продолжал жить со множеством прежних, довольно дорогих привычек.
Но Татьяна Павловна хмурилась; она даже не обернулась на его слова и
продолжала развязывать кулек и на поданные тарелки раскладывать гостинцы. Мать тоже сидела в совершенном недоумении, конечно понимая и предчувствуя, что у нас выходит неладно.
Сестра еще раз меня тронула за локоть.
Он даже улыбнулся, тотчас же за ним стали улыбаться и мать и
сестра. Доверчивость возвращалась; но Татьяна Павловна, расставив на столе гостинцы и усевшись в углу,
продолжала проницать меня дурным взглядом.
Нехлюдов же, не говоря о досаде, которую он испытывал за то, что зять вмешивался в его дела с землею (в глубине души он чувствовал, что зять и
сестра и их дети, как наследники его, имеют на это право), негодовал в душе на то, что этот ограниченный человек с полною уверенностью и спокойствием
продолжал считать правильным и законным то дело, которое представлялось теперь Нехлюдову несомненно безумными преступным.
— Уж не думаете ли вы, что она не
сестра мне?.. Нет, —
продолжал он, не обращая внимания на мое замешательство, — она точно мне
сестра, она дочь моего отца. Выслушайте меня. Я чувствую к вам доверие и расскажу вам все.
Татьяна даже не хотела переселиться к нам в дом и
продолжала жить у своей
сестры, вместе с Асей. В детстве я видывал Татьяну только по праздникам, в церкви. Повязанная темным платком, с желтой шалью на плечах, она становилась в толпе, возле окна, — ее строгий профиль четко вырезывался на прозрачном стекле, — и смиренно и важно молилась, кланяясь низко, по-старинному. Когда дядя увез меня, Асе было всего два года, а на девятом году она лишилась матери.
— Давно мы с тобой не видались, Сима, — повторяла Анна Харитоновна,
продолжая рассматривать
сестру. — Какая-то ты совсем другая стала.
— Что ж, это ясно было, — сказал он, подумав, — конец, значит! — прибавил он с какою-то странною усмешкой, лукаво заглядывая в лицо
сестры и всё еще
продолжая ходить взад и вперед по комнате, но уже гораздо потише.
— Старик вор и пьяница, — желчно
продолжал Ганя, — я нищий, муж
сестры ростовщик, — было на что позариться Аглае! Нечего сказать, красиво!
Они жили недалеко, в маленьком домике; маленькие дети, брат и
сестра Ипполита, были по крайней мере тем рады даче, что спасались от больного в сад; бедная же капитанша оставалась во всей его воле и вполне его жертвой; князь должен был их делить и мирить ежедневно, и больной
продолжал называть его своею «нянькой», в то же время как бы не смея и не презирать его за его роль примирителя.
— Да, он жив и лжет по-прежнему, —
продолжал сын Марьи Дмитриевны, — и вообразите, вот эта егоза (он указал на институтку,
сестру своей жены) вчера ему перцу в табакерку насыпала.
— Аглаидой теперь перекрестили Аграфену-то, —
продолжала Домнушка свою мысль. — Тоже и придумают… Ужо теперь загуляет со старцами ихними. Одинова нашей-то
сестре ошибиться, а тут мужичишки, как бесы, к тебе пристанут… Тьфу!..
— Вы назовитесь хоть моею женою, —
продолжал он, относясь к Ступиной, — а вы, Лизавета Егоровна, скажите, что вы моя
сестра.
— Здравствуй, Женичка! — безучастно произнесла Ольга Сергеевна, подставляя щеку наклонившейся к ней девушке, и сейчас же непосредственно
продолжала: — Положим, что ты еще ребенок, многого не понимаешь, и потому тебе, разумеется, во многом снисходят; но, помилуй, скажи, что же ты за репутацию себе составишь? Да и не себе одной: у тебя еще есть
сестра девушка. Положим опять и то, что Соничку давно знают здесь все, но все-таки ты ее
сестра.
— Но самое главное, —
продолжал Ярченко, пропустив мимо ушей эту шпильку, — самое главное то, что я вас всех видел сегодня на реке и потом там… на том берегу… с этими милыми, славными девушками. Какие вы все были внимательные, порядочные, услужливые, но едва только вы простились с ними, вас уже тянет к публичным женщинам. Пускай каждый из вас представит себе на минутку, что все мы были в гостях у его
сестер и прямо от них поехали в Яму… Что? Приятно такое предположение?
«Ну, посмотри на
сестру, —
продолжал он, — ведь тебе стыдно!
— Да, она немножко нуждается в средствах, — отвечала Катишь. — Хорошо то, по крайней мере, —
продолжала она, вводя Вихрова по небольшой лесенке, — что Клеопаша приучит меня к званию
сестры милосердия.
Как будто не слыхав моего замечания, княгиня
продолжала любоваться видом и, обращаясь к
сестре и Любовь Сергеевне, указывала на частности: на кривой висевший сук и на его отражение, которые ей особенно нравились.
Его переход в разговоре от того, что я не влюблен, к похвалам своей
сестре чрезвычайно обрадовал меня и заставил покраснеть, но я все-таки ничего не сказал ему о его
сестре, и мы
продолжали говорить о другом.
Прислуга в доме стала расходиться, но Муза, сев за фортепьяно, все еще
продолжала некоторое время потихоньку плакать: чувство дочери и
сестры в ней пересилило на этот раз артистку.
— Это, как впоследствии я узнала, —
продолжала та, — означало, что путь масонов тернист, и что они с первых шагов покрываются ранами и кровью; но, кроме того, я вижу, что со всех сторон братья и
сестры держат обнаженные шпаги, обращенные ко мне, и тут уж я не в состоянии была совладать с собой и вскрикнула; тогда великий мастер сказал мне...
— Ну, а ты как? Здорова? —
продолжала она, снова садясь около
сестры и ласково беря ее за руку.
— В человеке, кроме души, — объяснил он, — существует еще агент, называемый «Архей» — сила жизни, и вот вы этой жизненной силой и
продолжаете жить, пока к вам не возвратится душа… На это есть очень прямое указание в нашей русской поговорке: «души она — положим, мать,
сестра, жена, невеста — не слышит по нем»… Значит, вся ее душа с ним, а между тем эта мать или жена живет физическою жизнию, — то есть этим Археем.
— Конечно, из нашей
сестры много глупых бывает, —
продолжала она, нахально раскачиваясь на стуле и барабаня рукой по столу, — иную так осетит, что она из-за ситцевого платья на все готова, а другая и просто, безо всего, себя потеряет!.. Квасу, говорит, огурцов, пей-ешь, сколько хочется! Нашли, чем прельстить!
— Господин наш Никита Алексеич Плодомасов и господин Пармен Семенович Туганов от себя и от супруги своей изволили приказать нам, их слугам, принести вам, сударыня Ольга Арсентьевна, их поздравление. Сестрица, повторите, — отнесся он к стоявшей возле него
сестре, и когда та кончила свое поздравление, Николай Афанасьевич шаркнул исправнику и
продолжал...
— И еще про меня худо говорят. —
продолжал Передонов, — что я с Варварой живу. Говорят, что она мне не
сестра, а любовница. А она мне, ей-богу,
сестра, только дальняя, четвероюродная, на таких можно венчаться. Я с нею и повенчаюсь.
Передонова томила тоска. Уже и карамелек не было в кармане, и это его опечалило и раздосадовало. Рутилов почти всю дорогу говорил один, —
продолжал выхвалять
сестер. Передонов только однажды вступил в разговор. Он сердито спросил...
Злоумна ненависть, судя повсюду строго, Очей имеет много И видит сквозь покров закрытые дела. Вотще от сестр своих царевна их скрывала. И день, и два, и три притворство
продолжала, Как будто бы она супруга въявь ждала.
Сестры темнили вид, под чем он был неявен, Чего не вымыслит коварная хула? Он был, по их речам, и страшен и злонравен.
— Хозяйка, —
продолжал он, — живет тут внизу, но до нее ничто не касается; всем управляю я. И
сестра теперь тоже, и о ней надо позаботиться. У меня, по правде сказать, немалая опека, но я этим не тягощусь, и вы будьте покойны. Вы сколько платили на прежней квартире?
— Должно быть, ваша
сестра не придет, — сказал он, посмотрев на часы. — Вчера она была у наших и говорила, что будет у вас. Вы всё толкуете — рабство, рабство… —
продолжал он. — Но ведь это вопрос частный, и все такие вопросы решаются человечеством постепенно, само собой.
— Я от скуки каждый день наблюдаю из окна, уж вы извините, —
продолжала она, глядя в газету, — и часто вижу вас и вашу
сестру. У нее всегда такое доброе, сосредоточенное выражение.
— А лжа — душу, —
продолжила сестра и рассмеялась.
— Почему? —
продолжала сестра. — Почему? Ну, если не поладил с начальником, ищи себе другое место. Например, отчего бы тебе не пойти служить на железную дорогу? Я сейчас говорила с Анютой Благово, она уверяет, что тебя примут на железную дорогу, и даже обещала похлопотать за тебя. Бога ради, Мисаил, подумай! Подумай, умоляю тебя!
Он был простосердечен и умел сообщать свое оживление другим. Моя
сестра, подумав минуту, рассмеялась и повеселела вдруг, внезапно, как тогда на пикнике. Мы пошли в поле и, расположившись на траве,
продолжали наш разговор и смотрели на город, где все окна, обращенные на запад, казались ярко-золотыми оттого, что заходило солнце.
Ты пренебрег моими советами и с упорством
продолжал держаться своих ложных взглядов; мало того, в свои заблуждения ты вовлек также
сестру и заставил ее потерять нравственность и стыд.
— На третий день, поутру, —
продолжал Рославлев, — Оленька сказала мне, что я не противен ее
сестре, но что она не отдаст мне своей руки до тех пор, пока не уверится, что может составить мое счастие, и требует в доказательство любви моей, чтоб я целый год не говорил ни слова об этом ее матери и ей самой.
Товарищи
продолжали мне завидовать, а Елагин, уже пятнадцатилетний болван и повеса, которого
сестры прогоняли из нашего общества, хмурился на меня не на шутку и отпускал какие-то язвительные намеки, которых я решительно не понимал.
— Послушай! — сказал Вадим, приподняв
сестру; посадив ее на лавку, он взял ее влажную руку и, стараясь смягчить голос,
продолжал: послушай!
Летом, когда Илья приехал на каникулы, незнакомо одетый, гладко остриженный и ещё более лобастый, — Артамонов острее невзлюбил Павла, видя, что сын упрямо
продолжает дружиться с этим отрёпышем, хиляком. Сам Илья тоже стал нехорошо вежлив, говорил отцу и матери «вы», ходил, сунув руки в карманы, держался в доме гостем, дразнил брата, доводя его до припадков слезливого отчаяния, раздражал чем-то
сестру так, что она швыряла в него книгами, и вообще вёл себя сорванцом.
Сестрица, повторите! — отнесся он к стоявшей возле него
сестре, и когда та кончила свое поздравление, Николай Афанасьевич шаркнул городничему и
продолжал: — А вас, сударь Воин Васильевич, и всю честную компанию, с дорогою именинницей!
— Послушай, ma soeur [
сестра (франц.).], —
продолжала блондинка, — monsieur не любит собраний.
— Ах ты, Талейран этакой! Да, разумеется, за мою
сестру. Ну, ну, не притворяйся удивленным. Это придает тебе гусиное выражение. Не могу представить, как это у вас там вышло, но только это верно. Полно, брат, —
продолжал Веретьев, — к чему тут прикидываться? Ведь я знаю, ты за ней давно ухаживаешь.
— Зато, —
продолжает он, — у Мишки на двоих разума! Начётчик! Ты погоди — он себя развернёт! Его заводский поп ересиархом назвал. Жаль, с богом у него путаница в голове! Это — от матери.
Сестра моя знаменитая была женщина по божественной части, из православия в раскол ушла, а из раскола её — вышибли.
Варенька бывала часто. Они катались по реке вдвоём или втроём с
сестрой, но никогда с Бенковским; гуляли по лесу, однажды ездили в монастырь вёрст за двадцать. Девушка
продолжала нравиться ему и возмущать его своими дикими речами, но с нею всегда было приятно. Её наивность смешила его и сдерживала в нём мужчину; цельность её натуры вызывала в нём удивление.
— А, барин! — крикнул вдруг Бесприютный, подаваясь всем могучим корпусом вперед, и скверное циничное ругательство сорвалось с его языка. — Ва-апро-сы, —
продолжал с горькой язвительностью, — я, брат, и сам спрашивать мастер… Нет, ты мне скажи: за что я отвечать должон — вот что. А то ва-апросы! На цигарки я твою книгу искурил… ха-ха!.. Се-естра! У меня у самого
сестра.
Анисья. Не пойтить — заругает, а пойтить — отдаст он
сестре деньги. Пропадут все мои труды. И что делать, сама не знаю. Расскочилась моя голова. (
Продолжает работать.)