Неточные совпадения
Когда я вышел
садиться в повозку в Козьмодемьянске, сани были заложены по-русски: тройка в ряд, одна в
корню, две
на пристяжке, коренная в дуге весело звонила колокольчиком.
Мы долго молчим. Таратайка ныряет в лес. Антось, не говоря ни слова, берет вожжи и
садится на козлы. Тройка бежит бодрее, стучат копыта, порой колесо звонко ударяет о
корень, и треск отдается по темной чаще.
На третий день пришли к
селу; мать спросила мужика, работавшего в поле, где дегтярный завод, и скоро они спустились по крутой лесной тропинке, —
корни деревьев лежали
на ней, как ступени, —
на небольшую круглую поляну, засоренную углем и щепой, залитую дегтем.
Наконец до того разъярились, что стали выбегать
на улицу и суконными языками, облитыми змеиным ядом, изрыгали хулу и клевету. Проклинали человеческий разум и указывали
на него, как
на корень гнетущих нас зол; предвещали всевозможные бедствия,
поселяли в сердцах тревогу, сеяли ненависть, раздор и междоусобие и проповедовали всеобщее упразднение. И в заключение — роптали, что нам не внимают.
Не отзываясь
на вздохи и кашель, не смея встать и уйти, он пролежал под забором до утра так неподвижно, что
на заре осторожная птичка, крапивник,
села на ветку полыни прямо над лицом его и, лишь увидав открытые глаза, пугливо метнулась прочь, в
корни бурьяна.
«Куда торопишься? чему обрадовался, лихой товарищ? — сказал Вадим… но тебя ждет покой и теплое стойло: ты не любишь, ты не понимаешь ненависти: ты не получил от благих небес этой чудной способности: находить блаженство в самых диких страданиях… о если б я мог вырвать из души своей эту страсть, вырвать с
корнем, вот так! — и он наклонясь вырвал из земли высокий стебель полыни; — но нет! — продолжал он… одной капли яда довольно, чтоб отравить чашу, полную чистейшей влаги, и надо ее выплеснуть всю, чтобы вылить яд…» Он продолжал свой путь, но не шагом: неведомая сила влечет его: неутомимый конь летит, рассекает упорный воздух; волосы Вадима развеваются, два раза шапка чуть-чуть не слетела с головы; он придерживает ее рукою… и только изредка поталкивает ногами скакуна своего; вот уж и
село… церковь… кругом огни… мужики толпятся
на улице в праздничных кафтанах… кричат, поют песни… то вдруг замолкнут, то вдруг сильней и громче пробежит говор по пьяной толпе…
Не спеша, честно взвешивая тяжесть всех слов, какие необходимо сказать сыну, отец пошёл к нему, приминая ногами серые былинки, ломко хрустевшие. Сын лежал вверх спиною, читал толстую книгу, постукивая по страницам карандашом;
на шорох шагов он гибко изогнул шею, посмотрел
на отца и, положив карандаш между страниц книги, громко хлопнул ею; потом
сел, прислонясь спиной к стволу сосны, ласково погладив взглядом лицо отца. Артамонов старший, отдуваясь, тоже присел
на обнажённый, дугою выгнутый
корень.
Старинный парк, угрюмый и строгий, разбитый
на английский манер, тянулся чуть ли не
на целую версту от дома до реки и здесь оканчивался обрывистым, крутым глинистым берегом,
на котором росли сосны с обнажившимися
корнями, похожими
на мохнатые лапы; внизу нелюдимо блестела вода, носились с жалобным писком кулики, и всегда тут было такое настроение, что хоть
садись и балладу пиши.
В
селе Гаях, в его каменном, крытом железом, доме жила старуха мать, жена с двумя детьми (девочка и мальчик), еще сирота племянник, немой пятнадцатилетний малый, и работник.
Корней был два раза женат. Первая жена его была слабая, больная женщина и умерла без детей, и он, уже немолодым вдовцом, женился второй раз
на здоровой, красивой девушке, дочери бедной вдовы из соседней деревни. Дети были от второй жены.