Неточные совпадения
— Ну, барин, обедать! — сказал он решительно. И, дойдя до
реки, косцы направились через ряды к кафтанам,
у которых, дожидаясь их,
сидели дети, принесшие обеды. Мужики собрались — дальние под телеги, ближние — под ракитовый куст, на который накидали травы.
Пока «Секрет» шел руслом
реки, Грэй стоял
у штурвала, не доверяя руля матросу — он боялся мели. Пантен
сидел рядом, в новой суконной паре, в новой блестящей фуражке, бритый и смиренно надутый. Он по-прежнему не чувствовал никакой связи между алым убранством и прямой целью Грэя.
У него незаметно сложилось странное впечатление: в России бесчисленно много лишних людей, которые не знают, что им делать, а может быть, не хотят ничего делать. Они
сидят и лежат на пароходных пристанях, на станциях железных дорог,
сидят на берегах
рек и над морем, как за столом, и все они чего-то ждут. А тех людей, разнообразным трудом которых он восхищался на Всероссийской выставке, тех не было видно.
Вечером он
сидел на песчаном холме
у опушки сосновой рощи, прослоенной березами; в сотне шагов пред глазами его ласково струилась
река, разноцветная в лучах солнца, горела парчовая крыша мельницы, спрятанной среди уродливых ветел, поля за
рекою весело ощетинились хлебами.
Невыспавшиеся девицы стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый парок поднимался с
реки, и сквозь него, на светлой воде, Клим видел знакомые лица девушек неразличимо похожими; Макаров, в белой рубашке с расстегнутым воротом, с обнаженной шеей и встрепанными волосами,
сидел на песке
у ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.
Долго мы
сидели у огня и сушились, а погода бушевала все неистовее, шум
реки становился все сильнее.
У залива, образованного впадением источника в
реку и оттого вечно покрытого мелкой рябью,
сидели ко мне спиной два старика.
На одной изображена была легавая собака с голубым ошейником и надписью: «Вот моя отрада»;
у ног собаки текла
река, а на противоположном берегу
реки под сосною
сидел заяц непомерной величины, с приподнятым ухом.
Вечером я
сидел с Дерсу
у костра и беседовал с ним о дальнейшем маршруте по
реке Лефу. Гольд говорил, что далее пойдут обширные болота и бездорожье, и советовал плыть на лодке, а лошадей и часть команды оставить в Ляличах. Совет его был вполне благоразумный. Я последовал ему и только изменил местопребывание команды.
Стрелки недолго
сидели у огня. Они рано легли спать, а мы остались вдвоем с Дерсу и просидели всю ночь. Я живо вспомнил
реку Лефу, когда он впервые пришел к нам на бивак, и теперь опять, как и в тот раз, я смотрел на него и слушал его рассказы.
И вот мы опять едем тем же проселком; открывается знакомый бор и гора, покрытая орешником, а тут и брод через
реку, этот брод, приводивший меня двадцать лет тому назад в восторг, — вода брызжет, мелкие камни хрустят, кучера кричат, лошади упираются… ну вот и село, и дом священника, где он
сиживал на лавочке в буром подряснике, простодушный, добрый, рыжеватый, вечно в поту, всегда что-нибудь прикусывавший и постоянно одержимый икотой; вот и канцелярия, где земский Василий Епифанов, никогда не бывавший трезвым, писал свои отчеты, скорчившись над бумагой и держа перо
у самого конца, круто подогнувши третий палец под него.
В марте и в апреле бегут менее всего, потому что в эти месяцы вскрываются
реки и невозможно бывает добыть пищу ни в тайге, ни
у поселенцев, которые обыкновенно к весне уже
сидят без хлеба.
На одной станции
у небольшого города, здания которого виднелись над
рекой, под лесом, в вагон, где
сидел Матвей, вошел новый пассажир.
— Уэлл! Это, конечно, не так определенно. Он имеет право, как и всякий другой,
сидеть на скамье и вздыхать хоть до утра. Посмотрите только, не станет ли он делать чего-нибудь похуже. Дэбльтоун полагается на вашу бдительность, сэр! Не пойдет ли незнакомец к
реке, нет ли
у него сообщников на барках, не ждет ли он случая, чтобы ограбить железнодорожный поезд, как это было недавно около Мадисона… Постойте еще, Джон.
Сидит в лодке и так звонко кричит он нам в окна: «Эй, нет ли
у вас вина… и поесть мне?» Я посмотрела в окно сквозь ветви ясеней и вижу:
река вся голубая от луны, а он, в белой рубахе и в широком кушаке с распущенными на боку концами, стоит одной ногой в лодке, а другой на берегу.
Переехав
реку, Ваня пробирался между кустами ивняка, шел тою же самой песчаной дорожкой, усеянной мелкими раковинами, на которой, бегая когда-то с приемышем, встретил в первый раз Дуню. Немного погодя очутился он
у опушки, и чуть ли не на том месте, где
сидел тогда дедушка Кондратий.
И жители, точно, гуляют иногда по бульвару над
рекой, хотя уж и пригляделись к красотам волжских видов; вечером
сидят на завалинках
у ворот и занимаются благочестивыми разговорами; но больше проводят время
у себя дома, занимаются хозяйством, кушают, спят, — спать ложатся очень рано, так что непривычному человеку трудно и выдержать такую сонную ночь, какую они задают себе.
— Я первый раз в жизни вижу, как люди любят друг друга… И тебя, Павел, сегодня оценил по душе, — как следует!..
Сижу здесь… и прямо говорю — завидую… А насчёт… всего прочего… я вот что скажу: не люблю я чуваш и мордву, противны они мне! Глаза
у них — в гною. Но я в одной
реке с ними купаюсь, ту же самую воду пью, что и они. Неужто из-за них отказаться мне от
реки? Я верю — бог её очищает…
Дожди наконец перестали, земля высохла. Встанешь утром, часа в четыре, выйдешь в сад — роса блестит на цветах, шумят птицы и насекомые, на небе ни одного облачка; и сад, и луг, и
река так прекрасны, но воспоминания о мужиках, о подводах, об инженере! Я и Маша вместе уезжали на беговых дрожках в поле взглянуть на овес. Она правила, я
сидел сзади; плечи
у нее были приподняты, и ветер играл ее волосами.
— Выучусь, начитаюсь — пойду вдоль всех
рек и буду все понимать! Буду учить людей! Да. Хорошо, брат, поделиться душой с человеком! Даже бабы — некоторые, — если с ними говорить по душе — и они понимают. Недавно одна
сидит в лодке
у меня и спрашивает: «Что с нами будет, когда помрем? Не верю, говорит, ни в ад, ни в тот свет». Видал? Они, брат, тоже…
Слушаю и удивляюсь: всё это понятно мне и не только понятно, но кажется близким, верным. Как будто я и сам давно уже думал так, но — без слов, а теперь нашлись слова и стройно ложатся предо мною, как ступени лестницы вдаль и вверх. Вспоминаю Ионины речи, оживают они для меня ярко и красочно. Но в то же время беспокойно и неловко мне, как будто стою на рыхлой льдине
реки весной. Дядя незаметно ушёл, мы вдвоём
сидим, огня в комнате нет, ночь лунная, в душе
у меня тоже лунная мгла.
Он
сидел, прислонясь спиною к стволу дерева или к чему-то другому, и тупо смотрел, как
у ног его текла мутная вода
реки.
«Стану я, раб божий (имя
рек), благословясь и пойду перекрестясь во сине море; на синем море лежит бел горюч камень, на этом камне стоит божий престол, на этом престоле
сидит пресвятая матерь, в белых рученьках держит белого лебедя, обрывает, общипывает
у лебедя белое перо; как отскакнуло, отпрыгнуло белое перо, так отскокните, отпрыгните, отпряните от раба божия (имя
рек), родимые огневицы и родимые горячки, с буйной головушки, с ясных очей, с черных бровей, с белого тельца, с ретивого сердца, с черной с печени, с белого легкого, с рученек, с ноженек.
«Раишко» — бывшая усадьба господ Воеводиных, ветхий, темный и слепой дом — занимал своими развалинами много места и на земле и в воздухе. С
реки его закрывает густая стена ветел, осин и берез, с улицы — каменная ограда с крепкими воротами на дубовых столбах и тяжелой калиткой в левом полотнище ворот.
У калитки, с вечера до утра, всю ночь, на скамье, сложенной из кирпича,
сидел большой, рыжий, неизвестного звания человек, прозванный заречными — Четыхер.
Только вдруг татарин
у нас уши насторожил. Чутки они, татары-то, как кошки. Прислушался и я, слышу: будто кто тихонько по
реке веслом плещет. Подошел ближе к берегу, так и есть: крадется под кручей лодочка, гребцы на веслах
сидят, а
у рулевого на лбу кокарда поблескивает.
Поэтому, не отвечая ни слова на саркастические замечания товарища, в другое время относившегося к людям с большим добродушием и снисходительностью, я сошел с сеновала и направился к лошадям. Они ходили в загородке и то и дело поворачивались к воде, над которой, выжатая утренним холодком, висела тонкая пленка тумана. Утки опять
сидели кучками на середине озера. По временам они прилетали парами с дальней
реки и, шлепнувшись
у противоположного берега, продолжали здесь свои ночные мистерии…
В хозяйском номере горит лампа. На открытом окне
сидит поджавши ноги, Алечка и смотрит, как колышется внизу темная, тяжелая масса воды, освещенной электричеством, как тихо покачивается жидкая, мертвенная зелень тополей вдоль набережной На щеках
у нее горят два круглых, ярких, красных пятна, а глаза влажно и устало мерцают. Издалека, с той стороны
реки, где сияет огнями кафешантан, красиво плывут в холодеющем воздухе резвые звуки вальса.
Однажды в праздник
сидели мы под вечер полной компанией на любимом нашем месте
у реки, над заводью, где вода, подобно ревнивой любовнице, жадно и настойчиво подмывает берег, кружится и течёт, как бы сама против себя, обнажая корни лип, осин и берёз.
Сидели мы
у опушки леса над
рекой. Поздно было, из-за Малинкиной колокольни смотрело на нас большое, медно-красное лицо луны, и уже сторож отбил в колокол десять чётких ударов. Всколыхнули они тишину, и в ночи мягко откликнулись им разные голоса тайных сил земли.
В том государстве, за темными лесами, за зелеными лугами, за быстрыми
реками, за крутыми берегами, в чистом поле, на широком раздолье, белокаменны палаты стоят, а во тех палатах, в высокóм терему,
у косящата окна, три девицы, три сестрицы, три красавицы
сидят, промеж себя разговаривают.
Сидит на скамье,
у самого края кручи, что отвесной стеной стоит над нижним городом и
рекою…
Разыгралася, разгулялася Сура-река —
Она устьицем пала в Волгу-матушку,
На том устьице на Сурском част ракитов куст,
А
у кустика ракитова бел-горюч камень лежит.
Кругом камешка того добрые молодцы
сидят,
А
сидят они, думу думают на дуване,
Кому-то из молодцев что достанется на долю…
Так рассуждая, мы незаметно подошли к
реке.
У другого ее берега в лодке
сидели удэхейцы. Чжан-Бао окликнул их. Они тотчас подали улимагду. Через десять минут мы были на биваке.
Не одно это его тешило.
Сидит он среди помещичьей семьи, с гонором, — он — мужичий подкидыш, разночинец, которого Павла Захаровна наверное зовет „кошатником“ и „хамом“… Нет! от них следует отбирать вотчины людям, как он,
у кого есть любовь к родному краю, к лесным угодьям, к кормилице
реке. Не собственной мошной он силен, не ею он величается, а добился всего этого головой и волей, надзором за собственной совестью.
Борька пошел купаться. Морщась от головной боли, он шагал по мокрой траве рядом с маслянисто-черной дорогой, с водою в расползшихся колеях. На теплой грязи
сидели маленькие оранжевые и лиловые бабочки, каких можно увидеть только на мокрых дорогах и
у ручьев. За парком широко подул с
реки освежающий ветер, но сейчас же стих.