Неточные совпадения
— Это — ее! —
сказала Дуняша. — Очень богатая, — шепнула она, отворяя тяжелую дверь в магазин, тесно набитый церковной утварью. Ослепительно сверкало серебро подсвечников, сияли золоченые дарохранильницы за стеклами шкафа,
с потолка свешивались кадила; в белом и желтом блеске стояла большая женщина, туго затянутая в черный шелк.
— Тебя, конечно, — ответила Варвара, как будто она давно ожидала именно этого вопроса. Взяв из его руки папиросу, она закурила и прилегла в позе одалиски
с какой-то картины, опираясь локтем о его колено, пуская в
потолок струйки дыма. В этой позе она
сказала фразу, не раз читанную Самгиным в романах, — фразу, которую он нередко слышал со сцены театра...
Подавая ей портсигар, Самгин заметил, что рука его дрожит. В нем разрасталось негодование против этой непонятно маскированной женщины. Сейчас он
скажет ей кое-что по поводу идиотских «Размышлений» и этой операции
с документами. Но Марина опередила его намерение. Закурив, выдувая в
потолок струю дыма и следя за ним, она заговорила вполголоса, медленно...
Он мучительно провел глазами по
потолку, хотел сойти
с места, бежать — ноги не повиновались. Хотел
сказать что-то: во рту было сухо, язык не ворочался, голос не выходил из груди. Он протянул ей руку.
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно
с горестью воскликнул я, — едешь четвертый месяц, только и видишь серое небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» —
сказал я, увидя, что в каюте стоит, держась рукой за
потолок, самый высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где же это синее море, голубое небо да теплота, птицы какие-то да рыбы, которых, говорят, видно на самом дне?» На ропот мой как тут явился и дед.
Кроме отворенных пустых сундуков и привешенных к
потолку мешков, на полках, которые тянулись по стенам в два ряда, стояло великое множество всякой всячины, фаянсовой и стеклянной посуды, чайников, молочников, чайных чашек, лаковых подносов, ларчиков, ящичков, даже бутылок
с новыми пробками; в одном углу лежал громадный пуховик, или, лучше
сказать, мешок
с пухом; в другом — стояла большая новая кадушка, покрытая белым холстом; из любопытства я поднял холст и
с удивлением увидел, что кадушка почти полна колотым сахаром.
— Живопись, вот, на
потолке поправить привел-с, —
сказал он, указывая на мастерового.
— Конечно, летаю, — ответил он. — Но только
с каждым годом все ниже и ниже. Прежде, в детстве, я летал под
потолком. Ужасно смешно было глядеть на людей сверху: как будто они ходят вверх ногами. Они меня старались достать половой щеткой, но не могли. А я все летаю и все смеюсь. Теперь уже этого нет, теперь я только прыгаю, —
сказал Ромашов со вздохом. — Оттолкнусь ногами и лечу над землей. Так, шагов двадцать — и низко, не выше аршина.
— Того и ждем
с бабой, что вот-вот раздавит кого-нибудь, — равнодушно
сказал Чурис. — Намедни и то накатина
с потолка мою бабу убила!
Стены,
потолок, лампа и ковер на полу замигали ей насмешливо, как бы желая
сказать: «Прозевала! прозевала!» Она
с плачем бросилась из спальни, шмыгнула в гостиной мимо какого-то незнакомого человека и вбежала в кабинет к мужу.
В целом доме происходило общее, хотя не суетливое, охорашиванье, принаряживанье, так
сказать: чище мели комнаты, старательнее снимали
с потолков паутины, чище стирали пыль
с мебели красного дерева, натертой воском; опрятнее одевались лакеи и горничные; подсвечники и люстры были вымыты, намазаны чем-то белым и потом вычищены.
— И, помолчав,
с поднятыми к
потолку глазами,
с блуждающей улыбкой, он продолжал: — Родила меня мать по воле божией, — супротив этого ничего не
скажешь!
Идя в покои
с карточкой, горничная могла прочесть: «Александр Григорьевич Сокольский». Через минуту она вернулась и
сказала поручику, что барышня принять его не может, так как чувствует себя не совсем здоровой. Сокольский поглядел на
потолок и вытянул нижнюю губу.
Сказав это, старушка поспешно вступила в комнату еще меньшего размера, увешанную
с потолка до полу пучочками сушившихся трав. Тут также находился старинный, вычурный шкап; сквозь стекла его можно было различить легионы пузырьков, баночек, скляночек и ярлыков — это была «аптека» помещицы. Марья Петровна немедля натащила на ноги теплые валенки, закуталась в старый салоп на заячьем меху, намотала на шею платок и, сопровождаемая Феклою, державшею фонарь, отправилась на скотный двор.
— Спорник
с каменки [В бане.] берут…
потолкут в ступе, вот тебе и дресва, —
сказал Патап Максимыч.
— Деньги не вода —
с неба не капают, сами про то лучше меня знаете, Сергей Андреич, а золото на Ветлуге облыжное… Такими делами мы заниматься не желаем, —
с ужимками, поводя по
потолку глазами,
сказал Алексей.
Сколько Пахом ни заговаривал
с ним, он не переставал распевать стихиры и не сводил глаз
с потолка. Посидел гость и, видя, что больше ничего не добьется от распевшегося Мемнона,
сказал...
— А вот и моя келья, —
сказал старик, нагибаясь и входя в маленькую комнату
с низким
потолком и
с атмосферой, невыносимо душной от соседства
с кухней.
— Так вот как! —
сказал он мрачно. Прошелся несколько раз по комнате, на шаг не доходя до девушки, и, когда сел на прежнее место, — лицо у него было чужое, суровое и несколько надменное. Молчал, смотрел, подняв брови на
потолок, на котором играло светлое
с розовыми краями пятно. Что-то ползало, маленькое и черное, должно быть, ожившая от тепла, запоздалая, осенняя муха. Проснулась она среди ночи и ничего, наверно, не понимает и умрет скоро. Вздохнул.
Проснулся Борька очень поздно,
с тяжелою головой, мрачный. В восемь утра его пытались разбудить ребята на утреннюю физкультуру, но он
сказал, что нездоровится. Никого уже в спальне не было. Он долго лежал, глядел на лепные украшения
потолка, и мутные, пугающие мысли проходили в голове.
Так его и свез дворник в сумасшедший дом и поставил его в узенькую комнатку
с окном под
потолком. Статский советник Кувырков принимает здесь эту комнату за стойло и очень доволен своею судьбой: он стоит, машет головою и скребет копытом. Его здесь посещают его добрые друзья и знакомые, и он для всех совершенно безопасен. Нужно только всякий раз, подходя к нему,
сказать вместо «здравствуйте»: «тпрусь, дурашка!»