Неточные совпадения
Хоры были полны нарядных дам, перегибавшихся через перила и старавшихся не проронить ни одного
слова из того, что говорилось внизу. Около дам сидели и стояли элегантные
адвокаты, учителя гимназии в очках и офицеры. Везде говорилось о выборах и о том, как измучался предводитель и как хороши были прения; в одной группе Левин слышал похвалу своему брату. Одна дама говорила
адвокату...
Тысячами шли рабочие, ремесленники, мужчины и женщины, осанистые люди в дорогих шубах, щеголеватые
адвокаты, интеллигенты в легких пальто, студенчество, курсистки, гимназисты, прошла тесная группа почтово-телеграфных чиновников и даже небольшая кучка офицеров. Самгин чувствовал, что каждая из этих единиц несет в себе одну и ту же мысль, одно и то же
слово, — меткое словцо, которое всегда, во всякой толпе совершенно точно определяет ее настроение. Он упорно ждал этого
слова, и оно было сказано.
Провинциальный кадет
Адвокатов поставил вопрос: «Есть ли у нас демократия в европейском смысле
слова?» — и в полчаса доказал, что демократии в России — нет.
С Томилиным спорили неохотно, осторожно, только элегантный
адвокат Правдин пытался засыпать его пухом
слов.
Стоя на чьей-то могиле,
адвокат Правдин, говоривший быстрыми
словами похвальную речь Варавке, вдруг задорно крикнул...
— Чепуха какая, — невежливо сказал человек, прижатый в угол, — его
слова тотчас заглушил вопрос знакомого Самгину
адвоката...
Самгин слушал, верил, что возникают союзы инженеров, врачей,
адвокатов, что предположено создать Союз союзов, и сухой стук, проходя сквозь камень, слагаясь в
слова, будил в Самгине чувство бодрости, хорошие надежды.
— Вы повторите эти
слова в будущей вашей обвинительной речи, — посоветовал
адвокат и засмеялся так громко, что из толпы рабочих несколько человек взглянули на него и сначала один, седой, а за ним двое помоложе присоединились к зрителям.
Смех, которым ответил
адвокат на замечание Нехлюдова о том, что суд не имеет значения, если судейские могут по своему произволу применять или не применять закон, и интонация, с которой он произнес
слова: «философия» и «общие вопросы», показали Нехлюдову, как совершенно различно он и
адвокат и, вероятно, и друзья
адвоката смотрят на вещи, и как, несмотря на всё свое теперешнее удаление от прежних своих приятелей, как Шенбок, Нехлюдов еще гораздо дальше чувствует себя от
адвоката и людей его круга.
— Вот какие вопросы вы задаете! Ну-с, это, батюшка, философия. Что ж, можно и об этом потолковать. Вот приезжайте в субботу. Встретите у меня ученых, литераторов, художников. Тогда и поговорим об общих вопросах, — сказал
адвокат, с ироническим пафосом произнося
слова: «общие вопросы». — С женой знакомы. Приезжайте.
— Каково? — сказал Нехлюдов
адвокату. — Ведь это ужасно. Женщина, которую они держат 7 месяцев в одиночном заключении, оказывается ни в чем не виновата, и, чтобы ее выпустить, надо было сказать только
слово.
Несколько горных инженеров и
адвокатов, франт учитель гимназии, жандармский капитан, несколько банковских служащих —
словом, обычная танцующая узловская публика.
— Э, вздор!.. Так, зря болтают. Я тебе скажу всего одно
слово: Мышников. Понял? У нас есть
адвокат Мышников. У него, брат, все предусмотрено… да. Я нарочно заехал к тебе, чтобы предупредить, а то ведь как раз горячку будешь пороть.
Одним
словом, зажили по-настоящему, как в других прочих местах, особенно когда появились два
адвоката, Мышников и Черевинский, забившие сразу местных доморощенных ходатаев и дельцов.
— Я знаю ее характер: не пойдет… А поголодает, посидит у хлеба без воды и выкинет какую-нибудь глупость. Есть тут один
адвокат, Мышников, так он давно за ней ухаживает. Одним
словом, долго ли до греха? Так вот я и хотел предложить с своей стороны… Но от меня-то она не примет. Ни-ни! А ты можешь так сказать, что много был обязан Илье Фирсычу по службе и что мажешь по-родственному ссудить. Только требуй с нее вексель, a то догадается.
В одно прекрасное утро является к нему один посетитель, с спокойным и строгим лицом, с вежливою, но достойною и справедливою речью, одетый скромно и благородно, с видимым прогрессивным оттенком в мысли, и в двух
словах объясняет причину своего визита: он — известный
адвокат; ему поручено одно дело одним молодым человеком; он является от его имени.
В 1848 году путешествовали мы с известным
адвокатом Евгением Легкомысленным (для чего я привлек к моему рассказу
адвоката Легкомысленного — этого я и теперь объяснить себе не могу; ежели для правдоподобия, то ведь в 1848 году и
адвокатов, в нынешнем значении этого
слова, не существовало!!) по Италии, и, как сейчас помню, жили мы в Неаполе, волочились за миловидными неаполитанками, ели frutti di mare [дары моря (итал.)] и пили una fiasca di vino. [фляжку вина (итал.)]
В зале зарождалось оживление, сверкал боевой задор,
адвокат раздражал острыми
словами старую кожу судей. Судьи как будто сдвинулись плотнее, надулись и распухли, чтобы отражать колкие и резкие щелчки
слов.
Да, это был он, то есть избавитель, то есть «подходящий человек», по поводу которого возможен был только один вопрос: сойдутся ли в цене? То есть, говоря другими
словами, это был
адвокат Балалайкин.
— Это стыдно, так нельзя! Нужно действовать! Нужно искать ей защитника,
адвоката, понимаете? Я вам найду, слышите? И ничего ей не будет, потому что оправдают… Даю вам честное
слово!
От
слова до
слова я помнил всегда оригинальные, полные самого горячего поэтического вдохновения речи этого человека, хлеставшие бурными потоками в споре о всем известной старенькой книжке Saint-Pierre „Paul et Virginie“, [Сен-Пьера «Поль и Виргиния» (франц.).] и теперь, когда история событий доводит меня до этой главы романа, в ушах моих снова звучат эти пылкие речи смелого
адвоката за право духа, и человек снова начинает мне представляться недочитанною книгою.
Шабельский. Вздор, вздор и вздор!.. Никакой чахотки нет, докторское шарлатанство, фокус. Хочется эскулапу шляться, вот и выдумал чахотку. Благо муж не ревнив. (Иванов делает нетерпеливое движение.) Что касается самой Сарры, то я не верю ни одному ее
слову, ни одному движению. B своей жизни я никогда не верил ни докторам, ни
адвокатам, ни женщинам. Вздор, вздор, шарлатанство и фокусы!
Я отсюда представляю себе эту изумительную сцену. Хл% стаков горячится и требует призыва Гаврюшки и Стрельникова; напротив того,
адвокат Прокопа с чувством и даже настойчиво отклоняет это требование. Но правда, однако ж, превозмогает; свидетели вызваны; Хлестаков потирает руки, настораживает уши, старается уловить каждое
слово, каждый звук драгоценного свидетельства — и что же слышит?!
— Поздравляю, так-то лучше, — заговорил он с первого
слова, с приятным и осанистым видом, — я сам на мировой настаивал, а Петр Карлович (
адвокат Вельчанинова) золотой на этот счет человек. Что ж? Тысяч шестьдесят получите и без хлопот, без проволочек, без ссор! А на три года могло затянуться дело!
Тот, не отрываясь, глядит на судей, бросая в сторону
адвоката отрывистые и гулкие
слова.
— Что-о? — взвизгнула вдруг Щукина. — Да как вы смеете? Я женщина слабая, беззащитная, я не позволю! Мой муж коллежский асессор! Скважина этакая! Схожу к
адвокату Дмитрию Карлычу, так от тебя звания не останется! Троих жильцов засудила, а за твои дерзкие
слова ты у меня в ногах наваляешься! Я до вашего генерала пойду! Ваше превосходительство! Ваше превосходительство!
Затем он сошелся у той же Синтяниной с отцом Евангелом и заспорил было на свои любимые темы о несообразности вещественного поста, о словесной молитве, о священстве, которое он назвал «сословием духовных
адвокатов»; но начитанный и либеральный Евангел шутя оконфузил майора и шутя успокоил его
словами, что «не ядый о Господе не ест, ибо лишает себя для Бога, и ядый о Господе ест, ибо вкушая хвалит Бога».
— Да-с, как раз столько, и в эти-то годы попасть в такое дело и слушать, как при всех будут вылетать такие
слова, к каким прибегают эти ваши хваленые
адвокаты: «связь», «волокитство в такие годы», и всякие сему подобные дрязги, и все это наружу, обо всем этом при тысяче ушей станут рассказывать, и потом я должен приводить всякие мелочи, а газеты их распечатают…
— Вы, смотрите же, извинитесь как следует, по форме, — учил его
адвокат по пути в трактир. — Подойдите к нему и на «вы»… «Извините… беру свои
слова назад» и прочее тому подобное.
Ипполитов. Будьте покойны, дуэли ни кровавой, ни чернильной не последует; ваш сын исполнил свое
слово… хотя честь… но это к делу нейдет. Теперь я обязан с вами расквитаться. Но прежде удовлетворения с нашей, виноватой стороны, позвольте спросить вас, почтеннейший Флегонтыч, как известного юриста и знаменитого
адвоката… (Тихо Мухоморову.) Скажу вам по секрету, мы знаем все о Гориславской: и происхождение ее, и за что ее выдавали…
Яскулка, которому я передал мои опасения насчет этого господина, совершенно вверился ему и не хотел передавать дело, начатое с такими большими трудами и, по
словам его, так успешно веденное, другому
адвокату.
Скажем несколько
слов о друзьях и данниках семейства Боровиковых. За Зинаидой Михайловной последнее время сильно приударял старый комиссионер и
адвокат по бракоразводным делам Антон Максимович Милашевич, бросивший, как утверждали, из-за нее на произвол судьбы жену с тремя взрослыми дочерьми, переехавший на отдельную квартиру, все свое свободное время проводивший у Боровиковых и несший в их дом все свои заработки, но это было, кажется, лишь платоническое поклонение со стороны сластолюбивого старичка.
Отерев слезы, он передал Мадлен все, что было ему известно о его положении из
слов следственного судьи и просил ее съездить к прокурору республики похлопотать о его освобождении под залог, а также прислать ему хорошего
адвоката, который, конечно, скорее найдет способ его освободить.
При
словах «
адвокат» и «миллионы» Милашевич навострил уши.
После речи прокурора
слово было предоставлено защитнику Николая Герасимовича —
адвокату Фрику.
Словом, петербургский
адвокат провел и вывел берлинских поверенных Луганской и довел ее до того, что она согласилась уступить свое право пожизненного владения за двести пятьдесят тысяч рублей, о чем Винтер немедленно и телеграфировал Гиршфельду.
Что же: так тогда и пропадать всей этой земле, которая называется Россией? Жутко. Всеми силами души борюсь против этой мысли, не допускаю ее… а на сердце такая жуть, такой холод, такая гнетущая тоска. Но что я могу? Здесь нужны Самсоны и герои, а что такое я с моей доблестью? Стою я, как голый грешник на Страшном суде, трясущийся от озноба и страха, и
слова не могу промолвить в свое оправдание… на Страшном суде не солжешь и
адвоката защищать не возьмешь, кончены все твои земные хитрости и уловки, кончены!