Неточные совпадения
— О нет, не написал, —
засмеялся Иван, — и никогда в жизни я не сочинил даже двух стихов. Но я поэму эту выдумал и запомнил. С жаром выдумал. Ты будешь первый мой читатель, то есть
слушатель. Зачем в самом деле автору терять хоть единого
слушателя, — усмехнулся Иван. — Рассказывать или нет?
Пришел в трактир он в сквернейшем расположении духа и тотчас же начал партию. Партия развеселила его. Сыграл другую и вдруг заговорил с одним из партнеров о том, что у Дмитрия Карамазова опять деньги появились, тысяч до трех, сам видел, и что он опять укатил кутить в Мокрое с Грушенькой. Это было принято почти с неожиданным любопытством
слушателями. И все они заговорили не
смеясь, а как-то странно серьезно. Даже игру перервали.
Этот
слушатель, казалось, часто прерывал и оспаривал ораторствовавшего Лебедева; тому-то, вероятно, и
смеялась остальная публика.
Он, по необходимости, тоже сделался
слушателем и очутился в подлейшем положении: он совершенно не понимал того, что читала Мари; но вместе с тем, стыдясь в том признаться, когда его собеседницы, по случаю прочитанного, переглядывались между собой,
смеялись на известных местах, восхищались поэтическими страницами, — и он также
смеялся, поддакивал им улыбкой, так что те решительно и не заметили его обмана, но втайне самолюбие моего героя было сильно уязвлено.
Сама во время чтения она не
смеялась; но когда
слушатели (за исключением, правда, Панталеоне: он тотчас с негодованием удалился, как только зашла речь о quel ferroflucto Tedesco [Каком-то проклятом немце (ит. и нем.).]), когда
слушатели прерывали ее взрывом дружного хохота, — она, опустив книгу на колени, звонко хохотала сама, закинув голову назад, — и черные се кудри прыгали мягкими кольцами по шее и по сотрясенным плечам.
Долинский слушал рассказы княгини, порою
смеялся и вообще был занят, был заинтересован ими не меньше всех прочих
слушателей. Он возвратился домой в таком веселом расположении духа, в каком не чувствовал себя еще ни разу с самой смерти Доры.
Слушатели до того
смеялись, что некоторым сделалось почти дурно; но, увы, комедия не была понята!
Другие
слушатели сдержанно
смеются.
Все
слушатели очень
смеялись.
Он с удовольствием позволял
засмеяться над собой во все горло и неприличнейшим образом в глаза, но в то же время — и я даю клятву в том — его сердце ныло и обливалось кровью от мысли, что его
слушатели так неблагородно жестокосерды, что способны
смеяться не факту, а над ним, над всем существом его, над сердцем, головой, над наружностию, над всею его плотью и кровью.
Если б он был уверен сердцем своим (что, несмотря на опыт, поминутно случалось с ним), что все его
слушатели были добрейшие в мире люди, которые
смеются только факту смешному, а не над его обреченною личностию, то он с удовольствием снял бы фрак свой, надел его как-нибудь наизнанку и пошел бы в этом наряде, другим в угоду, а себе в наслаждение, по улицам, лишь бы рассмешить своих покровителей и доставить им всем удовольствие.
Ах, как жаль, что Я лишен возможности творить чудеса! Маленькое и практическое чудо, вроде превращения воды в графинах в кисленькое кианти или нескольких
слушателей в паштеты, было совсем не лишним в эту минуту… Ты
смеешься или негодуешь, Мой земной читатель? Не надо ни того, ни другого. Помни, что необыкновенное невыразимо на твоем чревовещательском языке, и Мои слова только проклятая маска моих мыслей.
Я все припомнил: и толпу, которая
смеялась над ним, и
слушателей, ничего не давших ему, и ни за что на свете не хотел успокоиться.
— Как хотите: заставить ли мне сегодня
слушателей плакать или
смеяться?
Зрители и слушатели-французы
засмеялись.